Своего Франкенштейна Гильермо дель Торо вынашивал почти двадцать лет. И когда наконец снял, получился не столько привычный хоррор, сколько исповедь. В этой истории режиссёр, на моё удивление, ограничился демонстрацией кровожадности, которой обычно он упивается — фильм словно нарочно очищен от всей этой мерзости, чтобы окутать зрителя грустью и позволить услышать глухой стук живого сердца. Это, пожалуй, самый “чистый” дель Торо, где ужас — не в образах, а в одиночестве.
Бархат тьмы и симпатия к уродству
Все остальные инструменты режиссёра на месте: барочная симметрия, готические декорации, игра света, напоминающая живопись. Но самое узнаваемое — его взгляд. Он снова смотрит на монстра, как на ребёнка: не страшного, а одинокого. Дель Торо не показывает чудовище через ужас, он показывает ужас — через человечность.
Даже лаборатория Франкенштейна выглядит не как место эксперимента, а как часовня, где человек творит новую религию из плоти и боли. Это чистый дель Торо — научная фантастика, передаваемая в образах католических статуй.
Миа Гот — “тень жизни”
С первых сцен Миа Гот показана как призрак в теле живого человека: ограниченная мимика, движения замедленные, освещение холоднее, чем у других — режиссёр отделяет её визуально, даже когда она в кадре с Виктором.
Дель Торо использует приёмы призрачного света — мягкое свечение по краям лица, отсутствие резких теней, — чтобы Миа выглядела как живая иллюзия, память, а не реальный человек.
“Я хотел, чтобы она была не женщиной, а воспоминанием, которое отказывается умирать”. Гильермо дель Торо
Мне нравится, что у дель Торо Элизабет не второстепенный персонаж, не декор, скорее символ души, которую нельзя создать. И это упорно отказывается замечать Виктор, уверенный, что может стать создателем, собрав куски плоти.
Перерождение Якоба Элорди
Элорди, которого многие знали по "Эйфории" и "Будки поцелуев", здесь совершает, пожалуй, первое настоящее перевоплощение. Весь его грим и пластика построены на принципе “ошибочной анатомии”: его движения неловки, будто тело учится быть живым. По словам художника по гриму Майка Элисона, актёру ежедневно приходилось проводить до пяти часов в кресле, пока на него послойно накладывали силикон, латекс и вручную прошитые фрагменты «кожи». Дель Торо настоял, чтобы “Создание” было сыграно живым актёром, а не цифровым двойником: он хотел, чтобы боль “просвечивала через кожу”. Поэтому даже швы на теле Элорди выполнены настоящей ниткой, а не дорисованы компьютером.
Но, несмотря на титаническую работу гримёров, в кадре этот образ выглядит резиновым пэчворком — как будто "Создание" собрано из остатков старого театра ужасов. Возможно, это часть задумки — подчеркнуть искусственность, несовершенство “нового Адама”. А возможно, мы просто отвыкли от восприятия реальности, активно подпитываемые компьютерной графикой.
Готика как вторая кожа
Художница по костюмам Кейт Хоули, использовала для фильма архивные ткани XVIII века и выкройки по старинным медицинским схемам.
Одежда доктора Франкенштейна (Оскар Айзек) скроена из плотного чёрного бархата с металлическим отблеском — визуальная метафора “учёного, застывшего между жизнью и смертью”.
Костюмы “Создания” наоборот — собраны из разнородных кусков материи: грубая шерсть, обгоревший лен, кожа, пропитанная маслом.
“Я хотел, чтобы его одежда дышала чужой памятью”. Гильермо дель Торо
Мотив Байрона в финальных титрах
Цитата “Сердце разобьётся, но и разбитое будет жить” — не просто поэтический штрих. Это отсылка к истокам “Франкенштейна”, ведь роман Мэри Шелли родился в доме Байрона, на берегу Женевского озера. "Создание" измученное и израненное, которому нет места в этой жизни, будет вновь и вновь "разбиваться", чтобы собирать себя по кусочкам и продолжать жить.
«Франкенштейн» Гильермо дель Торо – готическая сказка, рассказанная языком плоти, света и музыки, не страшная, а человечная.