Он должен был стать третьим человеком в космосе. Фотографии с его лицом ретушировали, имя вычёркивали из архивов, будто его никогда не существовало. Но среди тех, кто знал Григория Нелюбова, ни один не сомневался: если бы судьба повернулась чуть иначе — на орбите первым мог оказаться именно он.
Есть старая чёрно-белая фотография: Королёв, Гагарин, Титов и ещё кто-то сбоку, в полутени. Неясная фигура, срезанная, расплывшаяся, словно в спешке вытертая ластиком из истории. Это и есть он — человек, который шагнул к звёздам, но сорвался раньше, чем успел подняться.
Он родился в 1934 году, в маленькой крымской Порфирьевке — там, где небо над степью всегда кажется особенно близким. Гриша с детства смотрел вверх: звёзды, самолёты, облака — всё, что летает, было частью его внутреннего мира. Война прошла по этим местам, оставив голод, страх, сиротство. Но именно тогда, среди развалин, мальчик понял, что его дорога — в небо.
В послевоенном Запорожье он вступил в аэроклуб. С первых полётов инструкторы говорили: «рожденный летать». Руки уверенные, реакция молниеносная, но без бравады. Позже его отправили в Ейское училище, затем в Качинское — там, где готовили элиту морской авиации. Красный диплом, право выбора, и он выбрал Керчь — аэродром Черноморского флота, где небо пахло керосином и солью.
Коллеги потом скажут: Нелюбов летал не руками — нервами. Он чувствовал самолёт, как живое существо, управлял им, будто слышал его дыхание. В нём не было геройской позы. Было внутреннее спокойствие — редкое, почти монашеское. На земле он оставался скромным, немного замкнутым, но при этом лёгким в общении. Улыбка без показной уверенности, прямой взгляд, и это ощущение — рядом с ним надёжно.
В Керчи он встретил Зинаиду — девушку, которая потом станет его единственной опорой. На их редких снимках: он — в форме, она — сдержанная, красивая, в глазах смесь гордости и тревоги. Она знала: его жизнь всегда будет там, где воздух тоньше и риск ближе.
Конец пятидесятых. По всей стране идёт негласный отбор. В частях шепчутся: ищут «особых лётчиков». Говорят — для новой техники, возможно, ракетной. Никто не произносит слова «космос». Всё под грифом «совершенно секретно».
Когда комиссия из Москвы добирается до Керчи, личное дело Нелюбова попадает в верхнюю стопку. Безупречное здоровье, высочайшие показатели, идеальная характеристика. Только одно «но» — курит. Но врачи делают пометку: «вредной привычкой не злоупотребляет».
Из тысяч претендентов остаются десятки. Потом — дюжина. Нелюбов — среди первых. Его помещают в изоляцию, проверяют всё: зрение, давление, психику, родословную до третьего колена. Он выдерживает всё. Даже тесты, где человека часами крутят в центрифуге, — Нелюбов выходит с улыбкой и спрашивает: «Когда повторим?»
Переезд в Звёздный городок становится началом другой жизни. Там царит запах бетона и кислорода, а вокруг — тишина будущей легенды. Нелюбов попадает в самую сильную группу: Гагарин, Титов, Нелюбов. Эти трое станут сердцем первого отряда, костяком, из которого выберут того, кто первым скажет «Поехали».
Снаружи они — ровесники, одинаково подтянутые, улыбчивые, в спортивных костюмах. Но внутри между ними начинается негласная гонка. Гагарин — обаятельный, умеющий понравиться всем. Титов — технарь, холодный, расчётливый. Нелюбов — собранный, спокойный, с этой внутренней прямотой, которая может раздражать и вызывать уважение одновременно.
В штабах спорят неделями. Кого первым? Одни твердят: Гагарин — лицо нации, он улыбкой победит Запад. Другие — Нелюбов, идеальный пилот, стальной характер. Существует история — возможно, выдуманная, но слишком характерная, чтобы быть просто анекдотом: Хрущёв, просматривая список, хмыкнул — «Нелюбов? Лучше Любов. В космос с такой фамилией не пошлёшь». И, может быть, именно тогда судьба поставила точку.
Когда Гагарин полетел, Нелюбов стоял в резерве, готовый к старту. У него был свой скафандр, своя речь, свой пакет с кодовым именем. Если бы что-то пошло не так — в историю вошёл бы другой человек. Но ракета взлетела, и всё решилось.
После триумфа он улыбался на фотографиях рядом с Гагариным и Титовым. Тогда он ещё верил, что его очередь придёт. Он верил Королёву, который сказал: «Все полетите».
После полёта Гагарина жизнь Звёздного городка превратилась в бесконечный парад. С трибун махали флагами, из радиоприёмников звучала маршевая радость, а внутри бетонных корпусов, где жили космонавты, стояла тишина ожидания. Каждый знал — следующим может стать он.
Нелюбов не завидовал. Он тренировался до изнеможения, готовился к новому запуску — на три дня в орбите, где предстояло проверить, выдержит ли человек настоящую изоляцию. Газеты уже готовили материалы о «третьем советском космонавте» и его жене, но приказ сверху всё перечеркнул. Политическое руководство решило: одиночные полёты — прошлое. Нужно впечатление. Нужно два корабля — два героя. И на «Восток-3» и «Восток-4» отправились Николаев и Попович.
Для Нелюбова это был удар под дых. Он не устраивал сцен, не кричал — просто замкнулся. Его снова отодвинули. Сначала говорили — временно. Потом — пока не укрепится здоровье. Потом — молчание. В военных документах появлялись сухие формулировки: «временно ограничен», «переаттестация». Он всё чаще сидел в тренажёре один, подолгу молчал, не реагируя на шутки товарищей.
И всё же его уважали. Гагарин не раз пытался поддержать, приезжал к нему домой с женой, приглашал на рыбалку. Но обида, вперемешку с усталостью, превращалась во внутренний яд.
Когда в космосе оказалась Терешкова, Григорий не вышел на построение. В отчётах это не зафиксировали, но все знали: он не выдержал. В его глазах было не раздражение, не зависть — пустота. Казалось, он понял, что система, которой он верил, не оставит ему места, даже если он лучший.
Весна 1963 года. Судьба решила нанести последний удар. В тот вечер он встретил двух сослуживцев — Филатьева и Аникеева. Все трое были из одного отряда, все трое устали от ожидания. Они зашли в буфет на станции Чкаловская — не по уставу, но человечески понятно. Там началась неразбериха: шум, спор, разбитая посуда. Кто-то вызвал патруль.
Когда военные прибыли, Нелюбов был трезвее всех. Он не дрался, не ругался — напротив, пытался успокоить товарищей. Но комендант оказался человеком старой школы — «дисциплина прежде всего». Ситуацию можно было решить за пять минут, достаточно было написать объяснительную и извиниться. Но Григорий не стал. Не потому что был упрям, а потому что не привык к унижению. «Я не виноват, — сказал он. — За что извиняться?»
Эта фраза стоила ему всего.
Рапорт о «нарушении воинской дисциплины» ушёл наверх. Каманин пытался замять, Гагарин просил не трогать — бесполезно. Приказ пришёл быстрый и холодный: «исключить из отряда». Одним росчерком пера космонавт №3 превратился в никого.
Для Королёва это было почти личным поражением. Но он не мог перечить военным. В дневнике Каманина осталась короткая запись: «Жалко Нелюбова. Но дисциплина есть дисциплина».
Так закончился один из самых блестящих стартов в истории отечественной авиации.
Его отправили в Приморье, на аэродром «Озерная Падь» — далеко, за тысячи километров от Москвы. Для бывшего космонавта это звучало как ссылка. Но он не опустился. Уже через два месяца вновь летал — на МиГ-21, лучшем истребителе своего времени. Инструкторы удивлялись: «После всего этого он снова в форме?» Он был. Он держался, будто хотел доказать всему миру: он не сломался.
Более того, он снова мечтал о возвращении. Ему обещали: если год — без нареканий, вопрос можно будет пересмотреть. Он выпрямился, жил по уставу, тренировался каждый день. Летал чётко, сдавал экзамены блестяще. Но когда срок прошёл, ответ пришёл короткий — «восстановлению не подлежит».
После этого его имя исчезло из всех бумаг. На групповых фотографиях — ретушь. На снимке с Королёвым — размытое пятно. Из живого человека он превратился в отсутствующего.
Иногда в Кремово его видели по вечерам у забора аэродрома. Он стоял в форме и смотрел, как взлетают самолёты. Не пил, не курил, просто смотрел. Как будто пытался вспомнить, что значит — небо.
Когда умер Королёв, он будто забрал с собой последнюю надежду Нелюбова. Для Григория это был удар не только по судьбе — по вере. Королёв обещал: «Ты ещё полетишь». Теперь обещание стало эхом. Без него никто в Москве не хотел вспоминать фамилию, которую однажды уже вычеркнули.
Весна 1966 года. Приморье. Сырая зима медленно отступала, снег темнел, подтаявший лёд трещал под ногами. На маленьком гарнизонном аэродроме запах керосина смешивался с безысходностью. Нелюбов уже не летал. Его отстранили — «по медицинским показаниям», формулировка, за которой скрывалось всё: депрессия, усталость, тоска.
Он пытался держаться. Читал книги, писал Зинаиде редкие письма — короткие, без жалоб. «Жив, здоров. Работаю. Всё спокойно». Только друзья видели, что спокойствие было натянутым, как канат.
Потом началось пьянство. Тихое, не демонстративное, не вразнос. Он не устраивал сцен — просто исчезал на день-два. Появлялся на станции, садился в вагон-ресторан проходящего поезда и, показывая удостоверение космонавта №3, находил случайных собеседников, которые наливали ему за легенду. Его уважали, жалели, слушали истории про Гагарина, про Королёва, про тренировки в невесомости. Он говорил мало, но когда произносил «космос», в голосе появлялось то самое — блеск, от которого когда-то зависела вся его жизнь.
Иногда он возвращался поздно ночью, в распахнутом кителе, с ветром в волосах и взглядом, устремлённым куда-то сквозь деревья, будто там, за горизонтом, всё ещё было его небо.
18 февраля 1966 года на железнодорожных путях у станции Ипполитовка нашли тело. Версия официальная — несчастный случай. Был пьян, не услышал приближающегося состава. Версия человеческая — не хотел больше ждать.
При нём нашли записку. Несколько строк на сером клочке бумаги:
«Зинок, ты всегда была лучше всех. Таких женщин нужно поискать. Прости».
Для близких это звучало как признание, как финальная черта, проведённая с болью, но без истерики. Его похоронили в Кремово. На могиле — фотография в скафандре. Лицо молодое, уверенное, спокойное. Взгляд вверх.
После этого его имя не произносили десятилетиями. На официальных плакатах — два героя. Третий исчез. Даже в музеях космонавтики его фотографии долго не показывали. Из триумвирата остались двое, а он стал тем самым пробелом в хронике, невидимкой, следом на песке, который смыло временем.
Но странное дело: среди тех, кто был рядом, о нём вспоминали с особым теплом. Без ореола, без мифов. Просто — человек. Принципиальный до упрямства, честный до боли, слишком прямой для системы, где ценили не правоту, а послушание. Он не хотел ломать себя. И в итоге не выдержал именно потому, что остался собой.
Вся история советского космоса — это не только победы. Это и те, кого вычеркнули ради безупречной легенды. Каждый триумф требует тени, и Григорий Нелюбов стал этой тенью — человеком, чьё молчание оказалось громче фанфар.
Его жизнь — это вопрос, на который нет ответа: можно ли сохранить честь, когда вокруг приказывают молчать? И стоит ли принцип того, чтобы потерять всё?
Он не долетел до звёзд, но, может быть, ближе других подошёл к тому, что делает человека по-настоящему свободным — к отказу быть частью лжи.
Что вы думаете: Нелюбов погиб из-за собственного характера — или его сломала эпоха, которая не умела прощать правду?