Иногда судьба подбрасывает билет в прошлое. Не в ностальгическое, приглаженное временем, а в живое, обжигающее и несправедливое. Зоя Константиновна купила такой билет, сама того не зная, когда садилась в поезд. Ей предстояло проехать несколько сотен километров в компании с собственными воспоминаниями и женщиной, которая пятнадцать лет носила одну с ней фамилию
Зоя Константиновна ехала домой.
С полезного, важного семинара, где всё было разложено по полочкам: тезисы, кофе-брейки, раздаточные материалы. Она везла папку с конспектами, где аккуратным почерком были выведены итоги.
Мир в этих записях подчинялся логике. В её мире так и было — работа, сын, редкие встречи с подругами, привычный ритм жизни, в котором не осталось места для неожиданностей.
В купе, кроме неё, никого не было. Три полки пустовали, одеяла в синюю клетку лежали нетронутыми квадратами.
Зоя вздохнула — не от облегчения, а от смутного раздражения. Одиночество в дороге было обманчивым: на ближайшей станции непременно подсадят кого-нибудь. Кого-нибудь разговорчивого.
Она поспешно расстегнула замок на портфеле, достала папку. Нужно было успеть погрузиться в цифры и графики, создать вокруг себя невидимый, но прочный кокон.
Попутчица
Поезд лишь на минуту задержался на полустанке. И точно — скрипнула дверь, в проеме возникла запыхавшаяся женщина, в каждой руке по огромной клетчатой сумке, явно тяжеленной.
— Седьмое? — выдохнула она.
— Да, — кивнула Зоя Константиновна, не поднимая глаз от бумаг.
— Слава тебе, Господи! — Женщина с трудом протащила сумки внутрь, поставила их с глухим стуком. — Здравствуйте!
— Здравствуйте. Размещайтесь.
Попутчица долго возилась, укладывая багаж, снимая поношенное пальто. Наконец, опустилась на полку напротив, и лицо её расплылось в широкой, открытой улыбке.
— Я Люда. А вас как зовут?
Зоя медленно, нехотя, сняла очки. Они оставили две легкие вмятины на переносице.
— Зоя Константиновна.
— Далеко едете? Я — до Светлогорска. Меня муж встретит.
«Ну, конечно, муж встретит», — мелькнуло у Зои. Она коротко бросила название своей станции, снова, как щит, надев очки. Но щит не сработал.
Люда оказалась из породы тех людей, для которых молчание — физический дискомфорт. Она достала из сумки полиэтиленовый пакет, развязала его, и в купе запахло жареной курицей, укропом, овощами.
– Семья у вас, наверное, есть? – поинтересовалась Людмила.
Зоя Константиновна была интеллигентной женщиной, поэтому только из вежливости поддержала разговор:
– Нет. Разошлись давно. Сын взрослый. Живёт отдельно.
— А у нас с Димой двое, — улыбнулась Людмила. — Старший, Андрей, от первого брака — уже с девушкой встречается, до свадьбы недалеко. Младший, Костя, — наш общий, в девятом классе. Муж всё твердит: «Как подрастёт Костюха — чтоб фамилия Щепкин в детях пошла. Настоящих‑то продолжателей надо!»
Щепкин
Фамилия эта, такая обычная, прозвучала для Зои как раскат грома. Зоя замерла, не в силах пошевелить даже пальцем, сжавшим угол страницы.
Щепкин Дмитрий. Имя и фамилия сложились в голове, щёлкнув, словно кусочки мозаики, пятнадцать лет лежавшие порознь.
Совпадение? Вряд ли. Щепкин в её жизни был один-единственный.
Её муж. Точнее, бывший.
Зое Константиновне показалось, что воздух в купе стал густым и тяжёлым, как сироп. Сердце забилось где-то в горле, глухо и часто.
Она машинально поднесла руку к лицу, будто поправляя несуществующую прядь, а на самом деле проверяя, не дрожат ли пальцы.
В чём секрет
Теперь она видела не просто назойливую попутчицу. Она видела ту самую женщину. Ту, из-за которой когда-то рухнул её мир. Ради которой Дима, её Дима, сказал: «Прости. Я встретил другую».
– И отчество, наверное, подходит к имени у вашего мужа? – спросила она, и собственный голос показался ей хриплым.
– Дмитрий Максимович, – так же приветливо улыбнулась Людмила, начиная раскладывать на столике еду.
«Дмитрий Максимович Щепкин». Полное имя. Приговор. Ошибки быть не могло.
Зоя лишь мотнула головой, делая вид, что не расслышала, и снова уткнулась в бумаги. Но буквы плясали перед глазами, не складываясь в слова.
Всё, что она теперь могла видеть, слышать, обонять – было напротив. Эта женщина. Её смех. Запах её еды. Её жизнь, которая оказалась важной и нужной её, Зоиному, Диме. Жизнь, в которой нашлось место для «настоящих продолжателей».
Теперь она впивалась взглядом в женщину напротив, выискивая разгадку. В чём секрет? Что есть в этой круглолицей, большегрудой женщине с простыми, добрыми глазами цвета мокрого асфальта? В чём её сила?
На Люде была самосвязанная кофта из сиреневой пряжи, слегка растянутая на животе. На пальцах — ни колец, ни маникюра. Тихая, домашняя, пахнущая пирогами.
«Курица», — резко, почти зло подумала Зоя и тут же ужаснулась себе. Но ревность, старая, прогорклая, как заплесневелая приправа, поднялась из глубин.
— Угощайтесь, — снова предложила Люда, протягивая пакет с солёными огурцами. — В дороге есть вместе веселее.
— Спасибо, нет, — Зоя отвернулась к окну.
За стеклом мелькали размытые пятна леса, тусклые огни дачных посёлков. Её мир сузился до размеров купе, до этого запаха, до голоса, который продолжал звучать.
— Мы недавно машину новую купили, — делилась Люда, будто с близкой подругой. — Старую «девятку» продали. Дима в мастерской теперь работает, сам её и обслуживает. Только вот с поясницей у него беда…
Зоя напряглась, не поворачивая головы.
— Что с поясницей? — спросила она слишком быстро, высоко и неестественно.
— Да старый прихват, еще со стройки. Зимой надышался холодным воздухом, продуло. Никак не проходит. Я ему пояс с шерстью связала, носит. В больницу не идёт.
Зоя закрыла глаза. Перед ней встал образ: молодой, гибкий Дима, легко взбегающий по лестнице, играющий с маленьким Виталиком на плечах в лошадку. Его спина, сильная и тёплая.
И эта же спина сейчас болит, ноет, и он ходит в самодельном поясе, связанном руками этой женщины. Не купил в аптеке. Не выбрал в магазине. А связала она. Из овечьей шерсти. Значит, носит. Значит, помогает.
Эта мысль была невыносима. В ней было что-то интимное, глубинное, настоящее — та самая бытовая забота, которой когда-то, может, и не хватало в их доме, поглощенном её карьерой и его молчаливым отдалением.
— Надо уговорить показаться врачу, — сухо сказала Зоя, вставая. — Я, пожалуй, прилягу.
Она отвернулась к стенке, натянула одеяло до подбородка. Щека прилипла к прохладному казённому пододеяльнику. Из глаз, против её воли, выкатилась тягучая, горячая слеза.
Она замерла, боясь пошевелиться, боясь, что Люда услышит её прерывистое дыхание.
А поезд нёсся, выстукивая рельсами одну и ту же мысль: пояс… пояс… пояс…
И этот стук укачивал и увозил её назад. Не на семинар, а гораздо дальше — в тот день, когда Дима пришёл с повесткой.
Он стоял, неуклюже сутулясь, пытаясь казаться взрослым и бравым, пропахший дешёвым одеколоном «Саша». Она плакала тогда у него на груди, а он гладил её волосы и бормотал: «Ничего, Зойка, служба — дело быстрое…»
Со службы он вернулся другим — грубоватым, с колючими усами, но его улыбка, когда он увидел её на перроне, была прежней, мальчишеской, только для неё.
Они поженились почти сразу.
Маленькая квартира, первая их общая покупка — холодильник «Саратов», который гудел, как уставший трактор. Безумная, дурацкая радость от двух полосок на тесте. Виталик. Дима качал его ночами на руках, ходил по комнате и напевал что-то невнятное, своё.
А потом… Потом будто кто-то подменил плёнку в кинопроекторе. Её повысили, работы стало больше. Он сменил работу, стал приходить позже. Разговоры за ужином съёжились до «передай соль» и «как дела у Виталика».
Трещина росла не скандалами, а незаметно, как пыль на подоконнике.
Теперь, глядя в тёмное окно вагона, Зоя отчётливо вспоминала детали, которые тогда казались ерундой. Он перестал будить её по утрам нежным щекотунчиком в бок, заменив это на нейтральное: «Зоя, семь часов».
Перестал целовать её в затылок, когда она мыла посуду. А однажды, уже на излёте, он спросил за ужином: «Может, тебе к маме на недельку съездить? Там тишина, отдохнёшь от нас…»
Она, заваленная отчётами, тогда восприняла это как заботу. Лишь сейчас до неё дошёл истинный, горький смысл: ему было тесно с ней в их собственной квартире.
Они перестали замечать друг друга, как перестают замечать привычную мебель.
Она думала — это жизнь, общий быт, усталость. А для него, видимо, это была не жизнь. И когда он встретил Люду, простую, тёплую, смотрящую на него не как на «папу Виталика» или соратника по быту, а как на центр своего мира, — он просто шагнул в эту жизнь.
В тот последний разговор. Он не смотрел Зое в глаза.
— Зоя, я встретил другую. Прости.
Она не кричала. Не бросала тарелки. Она, воспитанная матерью в строгости и правиле «держи лицо», только спросила: «Ты её любишь?»
Он кивнул.
Тогда она развернулась, ушла в комнату к сыну, села на край его кровати и просидела так до рассвета, глотая ком, что стоял в горле колом и не давал дышать.
Сила, которую она всегда в себе взращивала, обернулась ледяным панцирем. Она не пустила в свою жизнь больше никого. Все силы — на сына, на работу, на то, чтобы жить правильно. Остальное — вымерзшая, беззвучная пустота.
А он… Он жил.
Женился.
Принял как родного Людиного, старшего сына. А потом родился их общий, Костя.
Радовался.
Маялся поясницей.
Носил пояс, связанный её руками.
И его жена, та самая «другая», сейчас сидела в двух шагах от Зои и доедала солёный огурец с простодушным, животным наслаждением.
Дрёму Зои прорезал голос проводницы:
— Светлогорск, через четверть часа!
Она не пошевелилась, наблюдая сквозь ресницы, как Люда, тихонько начинает суетиться. На её лице — ясное, почти детское предвкушение встречи. Такое лицо бывает у тех, кто точно знает: его ждут.
Поезд, вздохнув тормозами, замер у мокрой платформы. За окном — осенняя каша из темноты, отражённого в лужах жёлтого света фонарей и косых струй дождя.
И тут она увидела его.
Мужчина в тёмном плаще стоял под крошечным козырьком привокзального киоска.
Когда Люда, кряхтя, вывалилась с сумками на перрон, он сделал быстрый, порывистый шаг вперёд, перехватил тяжёлые ручки, наклонился и приложился губами к её мокрой от дождя щеке.
Да, это был Дима. Постаревший, отяжелевший в плечах. Но тот самый поворот головы. Он что-то сказал, Люда засмеялась, махнула рукой — и тут же, на автомате, поправила ему воротник.
И они пошли к машине — он с сумками, она, придерживая его под локоть, уже погружённая в своё, их общее, продолжающееся «после».
Зоя прижалась лбом к ледяному стеклу. Машина тронулась, и её красные огни медленно растворились в серой пелене. Поезд плавно рванул с места, увозя её из Светлогорска, из этого пятиминутного спектакля чужого, но абсолютно настоящего счастья.
И только когда перрон окончательно скрылся в темноте, до неё дошло. Она всю дорогу искала в Люде какую-то тайну, магию, изъян. А её не было. Секрет был не в Люде. Он был в ней самой, в Зое. В том, что она когда-то перестала быть для Димы женщиной, превратившись в сожителя по квартире, ответственного родителя и коллегу по жизни.
Люда же оставалась просто женщиной. Которая любит, кормит, вяжет пояса и ждёт у окна. Не потому что так надо. А потому что иначе не умеет.
Она медленно вытерла щёку тыльной стороной ладони, села, поправила прическу. До её станции оставался час. Зоя Константиновна открыла папку с конспектами. Цифры и графики ждали. Надёжный, предсказуемый мир логики был тут как тут.
Поезд нёсся вперёд, в темноту, отстукивая на стыках рельсов один и тот же бесконечный, ни к чему не обязывающий ритм.
Спасибо, что дочитали.
Если история отозвалась — поставьте, пожалуйста, лайк или сделайте репост. Это лучший способ сказать «пишите ещё».
Мои блоги на других площадках: Телеграм | Мах