Монтрё, Швейцария, апрель 1991 года...
Вера Набокова сидела в своей комнате в отеле «Монтрё Палас» и смотрела на гору Роше-де-Не, которая каждое утро являлась ей в окне. Четырнадцать лет прошло с тех пор, как Володи нет, а она все еще живет в этом отеле. Все еще разбирает его бумаги, все еще отвечает на письма литературоведов, все еще остается миссис Владимир Набоков.
Ей было восемьдесят девять, и она устала быть чьей-то женой.
Впрочем, разве она когда-нибудь была кем-то другим? Вера попыталась вспомнить ту двадцатилетнюю девушку из Берлина, что в 1923 году пришла на благотворительный бал русских эмигрантов. Говорят, она была в черной маске. Говорят, она сама подошла к Набокову и увела его на прогулку. Говорят, она всю ночь читала ему его стихи наизусть... Правда это или красивая легенда? Володя так любил мифы.
Что она помнила точно, так это его глаза. Серо-голубые, чуть надменные, со смешинками в уголках. И голос...такой низкий, бархатный, с этим аристократическим выговором, которым говорили в петербургских особняках до революции. Вера сама была из хорошей семьи. Её отец - адвокат, лесопромышленник, он имел дом на Фурштатской улице в Петербурге, но Набоковы, они были совсем другого уровня.
Это была родовитая, блестящая семья, в которой все было пропитано литературой, как воздух пропитан морем на берегу залива.
А она, Вера Слоним, дочь еврейского адвоката... Когда в апреле 1925 года они поженились, она знала: родители Володи не одобрят этот брак. Впрочем, родителей уже не было в живых - отец, Владимир Дмитриевич Набоков, был убит на лекции в Берлине в 1922 году; мать Елена Ивановна, бедствующая эмигрантка, еле сводила концы с концами в Праге. Свадьба была скромной, почти тайной.
Но разве это имело значение? Володя читал ей свои стихи, а она верила в его гениальность так, как верят только раз в жизни - безоговорочно, фанатично, до самозабвения.
Первые годы в Берлине были трудными. Володя писал, а Вера зарабатывала. Она работала стенографисткой в адвокатской конторе, печатала на машинке чужие бумаги. По вечерам перепечатывала его рукописи. Она выучила немецкий, научилась водить машину, освоила пишущую машинку — все, что Володя не умел и не хотел уметь.
Он был барчуком, избалованным мальчиком из богатой семьи, который вдруг оказался в эмиграции без гроша. А она была практичной, сильной, готовой тащить на себе весь быт, лишь бы он мог творить.
И он творил. За первые пятнадцать лет брака — восемь романов. «Защита Лужина», «Камера обскура», «Приглашение на казнь», «Дар»... Вера была первой читательницей каждого романа. Володя приносил ей страницы еще теплыми от пишущей машинки, и она читала, медленно, внимательно, находя опечатки, которых он не замечал, улавливая нестыковки в сюжете, чувствуя фальшь там, где он сам ее не видел.
«Ты мой первый и единственный настоящий читатель», — говорил он.
И это была правда. Вера понимала его с полуслова. Больше того, она стала его голосом. Когда звонил телефон, трубку снимала она, Володя так и не научился пользоваться этим устройством. Когда приходили письма от издателей, их читала она, он ненавидел деловую переписку. Когда нужно было договориться о гонораре, торговалась она, у него не было хватки в денежных делах.
Постепенно Вера перестала быть просто женой. Она стала секретарем, редактором, агентом, менеджером... Она стала Набоковым для внешнего мира. Друзья так и подписывали письма: «Дорогим ВВ» — обоим Владимирам сразу, потому что где кончался один и начинался другой, не знал никто.
У них был общий дневник. В одной записной книжке сразу два почерка: с одного конца начинались записи Володи, с другого - её. Они были как сиамские близнецы, сросшиеся душами. И это было прекрасно... До тех пор, пока Вера не узнала об Ирине.
1937 год. Париж. Семья Набоковых переехала из Берлина, да, из гитлеровской Германии еврейке Вере лучше было уехать. Володя стал часто отлучаться. Говорил, что встречается с издателями, с литераторами... Вера не сразу поняла, что он лжет.
Ирина Гуаданини. Поэтесса. Красивая, страстная, обожавшая его стихи. Когда Вера узнала от доброжелателей, конечно, всегда найдутся доброжелатели, она почувствовала, как что-то раскалывается внутри. Не сердце, она была слишком практична для красивых метафор. Скорее та незыблемая уверенность, на которой держались двенадцать лет их брака.
Она приехала в Канны летом 1937 года с сыном Митей и устроила Володе сцену. Нет, она не кричала, не билась в истерике. Вера вообще никогда не позволяла себе истерик. Она просто сказала: «Выбирай. Или я, или она.»
Володя метался. Писал Ирине тайком, клялся Вере в верности, путался в собственной лжи. Ирина даже приехала в Канны и подкараулила его на пляже прямо с маленьким Митей. Какой-то дикий фарс, от которого хотелось закрыть лицо руками.
В конце концов Володя выбрал семью. Но Вера знала, он выбрал не ее. Он выбрал удобство, привычный быт, надежность, верную спутницу, которая будет печатать его рукописи и разговаривать с издателями. Он выбрал не женщину, которую любит, а женщину, без которой не сможет работать.
Это была горькая правда, но Вера проглотила ее. Что ей оставалось делать? Уйти? Куда? К кому? Она была никем без него, она была просто стареющей эмигранткой с сыном на руках. А с ним она была миссис Владимир Набоков. Женой писателя. Хранительницей его таланта.
Впрочем, постепенно она научилась не думать об Ирине. Научилась вычеркивать из памяти те месяцы, когда он был не с ней. Володя написал роман «Дар» - оду супружеской верности, героиня которого списана с Веры. Она читала и думала: это его способ извиниться. Неуклюжий, типично набоковский, не словами, а литературой.
В 1940 году они уехали в Америку. Последний корабль «Шамплейн», набитый еврейскими беженцами. Потратили на билеты последние деньги. В Нью-Йорке начали с нуля - опять, в третий раз за жизнь.
Америка была другой. Здесь Володе пришлось зарабатывать самому. Сначала в колледже Уэлсли, потом в Корнелльском университете. Он преподавал русскую и европейскую литературу. И Вера снова была рядом, она всегда была рядом. Она сидела на его лекциях в аудитории, на первом ряду и подсказывала забытые цитаты. Она проверяла студенческие работы, водила его на занятия, потому что он путал аудитории.
Студенты шептались: «Зачем она всегда с ним? У него что, с памятью проблемы?» Кто-то говорил, что у профессора больное сердце, и жена готова в любой момент оказать помощь. Кто-то злословил, что она его контролирует, не доверяет... Вера не обращала внимания на сплетни. Она просто делала свое дело.
А потом началась «Лолита».
Вера до сих пор помнила тот осенний вечер 1948 года. Она вышла на задний двор их дома в Итаке и увидела: Володя стоит у мусорного бака, в котором разведен огонь, и бросает туда страницы рукописи.
«Что ты делаешь?!» — она бросилась к нему, выхватила горящие листы, затоптала огонь ногами. Обожгла руки, но спасла то, что смогла.
«Это не получается, — говорил Володя тусклым голосом. — Это пошло. Это не то, что я хотел...»
«Это нужно сохранить», — сказала Вера твердо. И он послушался.
Через несколько лет попытка повторилась. И снова Вера остановила его.
«Ты должен закончить», — говорила она. - «Это твоя лучшая книга. Я знаю.»
Она не ошиблась. «Лолита», вышедшая в 1955 году в парижском издательстве, которое специализировалось на спецлитературе, произвела настоящий эффект. Скандал, проклятья, обвинения в аморальности... А потом было признание. Бестселлер, деньги и слава.
Наконец они могли позволить себе не думать о том, на что жить завтра. В 1960 году Набоковы вернулись в Европу и поселились в швейцарском Монтрё, в отеле «Монтрё Палас». Сняли шесть комнат и прожили там до конца.
«Почему вы не купите дом?» — спрашивали знакомые.
«У меня уже есть дом, — отвечал Володя. — В Петербурге. Куда мне больше не вернуться.»
Последние годы были странными. Они стали знаменитостью. В отель съезжались журналисты, литературоведы, поклонники. Со всеми ними разговаривала Вера. Володя только позировал для фотографий, такой элегантный, надменный старик с моноклем и тростью, похожий на английского лорда. А всю черную работу делала она: отвечала на письма, организовывала встречи, договаривалась с издателями.
Иногда Вера ловила себя на мысли: а кто я такая? Где кончается он и начинаюсь я? Есть ли во мне хоть что-то свое, не набоковское?
Но потом она гнала эти мысли прочь. Не время было задаваться такими вопросами. Ей было уже за семьдесят, а дел оставалось много.
2 июля 1977 года Володя угас. Долгая болезнь, больница в Лозанне, последние часы... Он держал ее за руку и не отпускал.
«Не уходи, — шептал он. — Не оставляй меня...»
И Вера сидела рядом, сжимая его холодную руку, и думала: а куда я уйду? Я же всегда была с тобой. Всегда.
Когда все закончилось, сын Дмитрий попытался ее утешить. Вера вдруг сказала:
«Давай наймем самолет и разобьемся.»
Дмитрий побледнел. Она посмотрела на него и добавила тихо:
«Извини. Я не это хотела сказать.»
Но она именно это и хотела сказать.
Четырнадцать лет после смерти мужа Вера продолжала быть миссис Владимир Набоков. Готовила к изданию его неопубликованные тексты. Перевела на русский «Бледный огонь» - кропотливая, изнурительная работа для старой женщины. Разбирала архивы. Отвечала на бесконечные вопросы набоковедов.
Володя оставил завещание: уничтожить его последнюю незаконченную рукопись — «Подлинник Лауры». Вера не смогла. Не смогла уничтожить ни строчки из написанного им. Она сохранила рукопись и положила в банковскую ячейку в Швейцарии. Пусть решает сын. Когда её не станет.
А еще Вера жгла письма. Свои письма. Всю их переписку с Володей, ее часть корреспонденции, она методично уничтожила. Сотни писем, в которых была она настоящая, не миссис Набоков, а просто Вера. Влюбленная, ревнующая, страдающая, надеющаяся... Но миру эта Вера была не нужна. Миру нужна была только жена великого писателя.
Иногда по ночам, когда она не могла уснуть, Вера доставала старую фотографию. Берлин, 1920-е годы. Два молодых человека - она и Володя - стоят, обнявшись, на фоне какого-то парка. Оба смеются. У него копна непослушных волос и веселые глаза. У нее короткая стрижка и решительный взгляд.
«Кто эта девушка?» — думала Вера, глядя на свою молодость. - «Куда она делась? Что с ней стало?»
Она стала миссис Владимир Набоков. Лучшей женой двадцатого века. Хранительницей чужого гения. Тенью за спиной великого человека.
И самое страшное, Вера не знала, правильно ли она прожила эту жизнь. Не знала, стоило ли раствориться в другом человеке так полно, что не осталось ничего своего. Не осталось даже писем, по которым кто-то когда-нибудь мог бы понять: а какой же была настоящая Вера?
Она спасла «Лолиту» из огня. Она перепечатала десятки рукописей. Она вела все его дела и сделала возможной его карьеру. Без нее не было бы Набокова-писателя. Но была бы Вера?
Этого она уже никогда не узнает.
7 апреля 1991 года Вера Набокова скончалась в больнице в Веве. Ей было восемьдесят девять лет. Шестьдесят шесть лет брака, четырнадцать лет вдовства... Почти вся ее взрослая жизнь прошла рядом с Володей. Или внутри Володи, кому как угодно.
Она упокоилась на кладбище Кларан в Монтрё, рядом с мужем. Одна могила на двоих. Как и положено идеальной супружеской паре, которая не разлучалась ни в жизни, ни в смерти.
На надгробии два имени. Владимир Набоков и Вера Набокова. Но все равно его имя написано крупнее.