— Плохая невестка! — говорила Вера Петровна соседке через форточку. — Ничего не делает, только на работе пропадает.
Я слышала это, стоя у раковины с тряпкой в руках. Только что вымыла пол во всей квартире, третий час возилась с бабкиным бельём — бак кипятила на плите, пар по кухне, липкий, тяжёлый.
Руки красные, спина ноет.
Сейчас надо выгулять Радку, она уже скулит в коридоре, потом приготовить ужин. А завтра на работу к восьми, и так до десяти вечера.
Мне было тридцать два. Я думала: потерплю ещё немного. Бабке плохо, ей восемьдесят пять. Вера Петровна одна не справится.
Оказалось, что терпеть можно очень долго.
Пока не станет поздно.
Жили мы втроём в двушке — комната свекрови с бабкой, наша с Вадимом. Он работал охранником, сутками. Приходил уставший, падал спать, уходил снова.
Зарплата небольшая, я подрабатывала после основной работы — консультантом в аптеке, до десяти вечера. Четырнадцать часов на ногах, потом домой, где гора посуды под краном и Радка, которую никто не гулял.
Вера Петровна готовила. Но есть это было невозможно — котлеты как камни, суп пересолен до жжения. Я готовила заново, поздно вечером, когда все спали.
Свекровь обижалась:
— Моя стряпня, значит, не подходит?
Я молчала. Ела её котлеты на обед, когда никто не видел. Голодной ходить не могла — четырнадцать часов работы.
Посуда. Вера Петровна каждый раз брала новую тарелку. К вечеру под краном гора — тарелки, чашки, ложки, вилки. Я мыла всё это, стоя на одной ноге — другая затекла.
Спрашивала осторожно:
— Может, я куплю посудомоечную машину? В рассрочку?
— Это ещё зачем? Я всегда сама мыла.
Но не мыла. Оставляла мне.
Радка скулила по вечерам. Ротвейлер, сука, большая, сильная. Я выгуливала её в одиннадцать вечера, когда все дела переделаны. Шла по тёмным дворам, Радка тянула поводок, я еле держала.
Возвращалась. Падала в постель. Вадим уже спал. Тяжело дышал во сне.
Бабка лежала. Поменять, помыть, успокоить, накормить с ложки. Она требовала внимания каждый час. Вера Петровна сидела рядом с телевизором, говорила:
— Ой, не могу, сил нет. Ты молодая, тебе легче.
Я не спорила. Меняла бабке бельё, кипятила его на плите — машинка старая, для тяжёлого не годилась. Пар, запах, липкие стены на кухне. Я вытирала их каждый день, но к вечеру они снова были мокрые.
Весной начался ремонт. Вадим взял кредит, решили обновить стены. Жили в пыли и грязи — мебель сдвинута, бабка нервничала, Вера Петровна голосила, что не может так больше.
Я работала, приходила домой — всё в белом налёте, посуда грязная, Радка не выгуляна.
И тут она ощенилась.
Восемь щенков. Радка лежала на подстилке в коридоре, скулила, молока не хватало. Я докармливала щенков по ночам — из бутылочки, каждые три часа. Вставала, грела молоко, кормила, укладывала обратно.
Вадим на сутках, Вера Петровна говорила:
— Надо было стерилизовать собаку. Но ты, конечно, не подумала.
Я не думала. Некогда было думать.
Днём работа, вечером щенки, ночью щенки, утром снова работа. Я ходила как в тумане, не помнила, ела ли сегодня. Один раз потеряла сознание на работе — очнулась в ординаторской, надо мной склонилась коллега:
— Лена, ты в порядке?
Я кивнула. Попросила воды. Вернулась на место, доработала до десяти.
Вера Петровна звонила подругам, говорила громко, чтобы я слышала через стенку:
— Да что вы, Галя, я сама всё делаю. Невестка только на работе, ей до дома дела нет.
Я слышала. Молчала.
Думала: она старая, ей тяжело, она не понимает. Пройдёт.
Не прошло.
Бабки не стало в июле. Тихо, ночью. Я проснулась от тишины — она перестала дышать. Подошла, проверила. Позвонила Вадиму — он на работе. Подошла к Вере Петровне — она спала в соседней комнате, разбудила.
Свекровь встала, посмотрела на мать, заплакала. Потом сказала:
— Я не могу здесь оставаться. Я у Людки переночую.
Людка — её дочь. Жила в квартале, десять минут пешком.
— Хорошо, — сказала я.
Вера Петровна собрала сумку, ушла.
Я осталась одна.
Гроб привезли утром. Поставили в зале. Квартира пахла воском и цветами. Я сидела на табуретке у окна, смотрела в двор.
Приходили соседи, дальние родственники. Я встречала, провожала, кивала. Говорила мало — горло сжато, не могла.
Вадим приехал к вечеру. Обнял меня, сказал:
— Ты молодец. Спасибо.
Я не ответила. Прижалась к его плечу, постояла так минуту. Потом отошла — надо накрыть на стол, люди придут.
Вера Петровна появилась на проводах. Плакала громко, держалась за Людкин рукав. Людка гладила её по спине, шептала что-то успокаивающее.
Я стояла в стороне. Смотрела на гроб, на свекровь, на землю под ногами.
Думала: я одна два дня. Одна встречала родню, организовывала всё. А она у дочери. В квартале.
Не злилась. Просто заметила.
Осенью я поняла, что Вадим ходит на лево.
Не сразу. Сначала детали — новая рубашка. Парфюм незнакомый. Телефон уносил в ванную. Раньше оставлял на столе.
Я не проверяла. Не хотела знать. Но однажды я была рядом, когда пришло сообщение. Оно высветилось на экране.
«Скучаю, зайка».
Я посмотрела на телефон. Потом на свои руки — сухие, красные, с заусенцами. На кухню, где на плите стоял ужин. На коридор, где Радка дремала на подстилке. Щенков раздали, в квартире стало тише.
Села на кровать. Подумала: а я скучаю?
Нет. Я устала.
Вадим пришёл через час. Я отдала ему телефон. Ничего не сказала. Он посмотрел. На меня. Открыл рот, закрыл. Понял, что я знаю.
— Лен, это не то, что ты думаешь...
— Я не думаю. Я знаю. И я устала, Вадим.
Он молчал. Хотел что-то сказать, но я встала, ушла на кухню. Начала мыть посуду. Он стоял в дверях. И смотрел на мою спину. Потом ушёл в комнату.
Через неделю я нашла квартиру. Однушку, на окраине, дешёвую. Сняла. Собрала вещи, пока никого не было дома.
Три сумки — больше не накопилось за семь лет.
Ушла тихо. Оставив записку на столе.
«Больше не живу с тобой. Не звони».
Вера Петровна позвонила через два дня.
— Ты где? А кто за мной присматривать будет?
Я молчала. Слушала её голос, знакомый, обиженный. Потом сказала:
— Вы же говорили, что я плохая невестка. Теперь вам будет легче.
Отключилась.
Развод оформили через полгода. Быстро, без споров. Квартира свекровина — мне нечего было делить. Вадим не звонил, не искал. Я тоже.
Жила одна, работала, приходила в пустую квартиру. Тихо. Чисто. Никто не жаловался, не просил, не обесценивал.
Я не плакала. Слёзы кончились раньше — когда стояла одна на проводах, а свекровь была в квартале, у дочери.
Узнала я о новой невестке случайно. Галина, соседка, встретила меня у магазина через полгода после развода.
— Лена! Ты как? — Она смотрела с любопытством, немного виновато.
— Слышала, ты ушла...
— Всё хорошо, — сказала я.
— Работаю.
— А у твоей бывшей свекрови там такое творится! — Галина не удержалась. — Вадим женился. На той, с которой... ну, ты понимаешь. Вера Петровна сначала радовалась: наконец-то нормальная невестка. А теперь...
Я не спрашивала. Но Галина говорила сама, быстро, взахлёб:
— Новая-то его совсем с катушек сбила. Мать к ней с просьбой — та огрызается: «Я работаю, мне некогда!» Готовить не готовит, убирать не убирает. А Вадим теперь на мать голос повышает, представляешь? Говорит: «Мама, не мешай нам жить».
Я кивнула. Сказала:
— Жаль её.
И правда было жаль. Но не настолько, чтобы что-то менять.
Прошло ещё два года. Я работала в медицинском центре, сняла другую квартиру — получше, ближе к работе. Вадима не видела, не встречала.
Иногда думала о тех годах — двушка, бабка, щенки, усталость. Но без обиды. Просто как о чём-то далёком, чужом.
Людка позвонила неожиданно. Голос напряжённый:
— Лена, это Людмила. Помнишь меня?
— Помню.
— Мама в дом престарелых уходит. Продала свою долю в квартире, больше с ними жить не может.
Я молчала.
— Вадим руку на неё поднял. Один раз толкнул, она упала. Участкового вызывала, весь подъезд слышал. Новая его жена... она жёсткая, Лена. Очень жёсткая.
— Мне очень жаль. — сказала я.
И это была правда.
— Мама говорила недавно... что ты была хорошей. Что она не ценила.
Я прикрыла глаза. Представила Веру Петровну — старую, обиженную, испуганную. В том доме, где когда-то жаловалась на меня подругам. В той квартире, где я мыла полы. И кипятила бельё.
— Спасибо, что сказала, — ответила я.
— Но я не вернусь.
— Я не прошу, — быстро сказала Людка.
— Просто хотела, чтобы ты знала.
Мы попрощались. Отключились.
Я посмотрела в окно. На дворе октябрь, деревья жёлтые, ветер гонит листья по асфальту. У меня однушка, тихая, чистая. Прихожу с работы — никто не жалуется, не требует, не обесценивает.
Мне было тридцать пять. Я думала: ещё столько впереди.
Веры Петровны не стало через три года. Людка снова позвонила:
— Мама ушла вчера. Тихо, во сне. Я подумала, ты должна знать.
— Соболезную, — сказала я.
— Она перед самым концом говорила... — Людка помолчала. — Что первая невестка была золотой. Что она поняла это слишком поздно.
Я стояла на кухне с телефоном в руке. За окном весна, апрель, первая зелень на деревьях. Солнце светило в окно, тёплое, яркое.
— Ты придёшь? На прощание? — спросила Людка.
— Нет. Мне там нечего делать.
— Понимаю, — тихо сказала она.
— Вадим будет там. С новой женой.
— Передай ему... — Я запнулась. — Не надо. Ничего не передавай.
Людка вздохнула:
— Он спрашивал о тебе. Год назад. Хотел встретиться.
— Зачем?
— Не знаю. Наверное, поговорить.
Я промолчала.
О чём говорить? О том, как я стояла одна на проводах его бабки? О том, как я мыла посуду каждый вечер, а Вера Петровна говорила соседям, что я плохая? О том, как он уносил телефон в ванную, а я молчала, потому что не было сил даже спорить?
— Людка, — сказала я.
— Я не держу зла. Правда. Но мне хорошо одной. Понимаешь?
— Понимаю, — сказала она.
— Мама тоже поняла. Поздно, но поняла.
Мы попрощались.
Сейчас мне пятьдесят два. Работаю в том же центре, снимаю ту же однушку. Зарплата нормальная, на жизнь хватает.
На прошлой неделе была в филармонии — одна, и мне понравилось.
Вадима не видела больше. Людка говорила, что они с женой развелись года через четыре. Он живёт один, стареет.
Иногда думаю: жаль его.
Но не настолько, чтобы позвонить.
На днях шла мимо того дома, где жила когда-то. Двушка на третьем этаже, окна выходят во двор. Остановилась, посмотрела вверх. Там теперь другие люди — Вадим продал квартиру после маминого ухода.
Постояла минуту. Пошла дальше.
Не жалею, что ушла. Жалею только о времени — семь лет, которые я потратила, ожидая услышать хоть раз «спасибо».
Но, может быть, и это время научило меня чему-то важному. Тому, что можно терпеть очень долго. Но когда-то надо остановиться.
И начать жить заново.
Я начала. В тридцать два года, с тремя сумками и без слёз.
Сейчас мне пятьдесят два, и я живу так, как хочу. Тихо, спокойно. Без чужих ожиданий.
Вера Петровна поняла свою ошибку в самом конце. Хорошо, что поняла.
Но это уже не изменило ничего.
Жизнь просто идёт дальше. У каждого своя.
Здесь истории о женщинах, которые нашли силы остановиться и начать заново.
Если вам знакома это — когда делаешь всё, а тебя не видят — подписывайтесь.
Давайте поддерживать друг друга.