Дверь Лелюков открывать не спешил, потому что Лелюкову было страшно. За дверью бесновалась сотня уродов, и это точно была не та компания, в которой ему хотелось провести остаток вечера.
Несмотря на сорок лет жизни, Лелюков совершенно не знал, как себя следует вести с уродами. Не знал, о чём с ними можно говорить и нужно ли говорить вообще.
И вот, однако же, эти самые уроды были прямо здесь — за его дверью. Более того, пригласил их сюда сам Лелюков. А значит, как ни крути, дверь уродам он должен был открыть. И Лелюков это прекрасно понимал.
* * *
В детстве, лет до семи, родители не разрешали Лелюкову смотреть на уродов.
«Славик, закрой глаза! — говорили они каждый раз, когда уроды оказывались где-нибудь поблизости. — Здесь уроды! Не нужно на них смотреть!»
И маленький Лелюков послушно закрывал глаза. На самом деле ему не было страшно, но даже в таком юном возрасте он понимал, что смотреть на уродов действительно как бы незачем. Достаточно было знать, что они существуют, что их вокруг не так уж и мало, что все они страшные, но в большинстве своём совершенно безобидные.
Чуть позже, когда Лелюков пошёл в школу, отец начал потихоньку разрешать ему посматривать на уродов. Издалека, краем глаза и недолго.
«Это жизнь, — отвечал он на возражения матери, которая считала, что так рано на уродов смотреть не следует. — Пусть потихоньку привыкает!»
Ну а где-то годам к десяти смотреть на уродов Лелюкову разрешила и мать.
«Только не увлекайся!» — предупредила она Лелюкова, ласково погладив его рыжую шевелюру и нежно поцеловав в лоб.
Несмотря на обретённую свободу взглядов, Лелюков не испытывал особого желания смотреть на уродов. И даже значительно позже, уже будучи подростком и постигая в одном из ПТУ основы гидравлики сельскохозяйственной техники, он изучал курс уродоведения настолько поверхностно, насколько это допускалось минимальным пропускным баллом, а самих уродов по-прежнему предпочитал обходить стороной.
Ну а потом… Потом была самая обычная жизнь, со всеми её заботами, радостями, первой любовью, женитьбой, разочарованиями, взаимными упрёками, громким разводом, возвратом в родительскую двушку, ну и всё с теми же уродами, которые попадались на глаза всё чаще и чаще, вынуждая Лелюкова всё чаще эти самые глаза закрывать.
Что Лелюков и делал вплоть до самого недавнего времени.
* * *
Самое недавнее время началось сразу же после того, как однажды за ужином мать с нескрываемым упрёком спросила отца:
— Ну что, наразрешался Славику смотреть на уродов с семи лет?!
— А что такого? — насторожился отец.
— Испугал ребёнка. Неужели не видишь — он до сих пор на уродов не смотрит!
— Как это не смотрит?! Смотрит! Слава, ты на уродов смотришь?
— Смотрю, — спокойно ответил Лелюков.
— Как же, смотришь, — вздохнула мать. — Всю жизнь их стороной обходишь.
— Не самая плохая идея, между прочим, — попытался отшутиться отец, но его шутка не произвела ожидаемого впечатления.
— Ты что это говоришь, пень старый?! — взорвалась мать. — Это тебе от уродов на расстоянии держаться можно — возраст, как-никак, пенсия. А Славику как дальше жить?!
— Да всё в порядке, мам, — снова попытался вмешаться Лелюков, но мать уже было не остановить.
— А ты не встревай! Кругом уроды эти! И закрывать глаза на них нельзя! А ты...
Мать заплакала, отец с мрачным видом снова погрузился в газетные отчёты о ходе уборочной, хотя, кажется, расстраивал его вовсе не низкий темп намолота зернобобовых.
* * *
Всю ночь Лелюков провёл без сна, а под утро решил обсудить своё отношение к уродам с напарником (и в какой-то степени другом) Сашкой Будылиным — человеком, который всю жизнь проработал на заводе и в силу этого неплохо разбирался в уродах.
— Сань, а ты вообще как к уродам относишься? — спросил он Сашку в разгар смены (чтобы вопрос не выглядел слишком откровенным и не сильно выделялся на фоне цехового грохота).
— Да обычно отношусь, как все, — ответил напарник, уверенно загоняя кувалдой гильзу гидроцилиндра в корпус формовочной машины. — А ты это чего вдруг об уродах заговорил?
— Да так, — пожал плечами Лелюков. — Намекнули мне давеча, будто не всё у меня гладко в отношениях с уродами.
— Ха, ну ты даёшь! — захохотал в голос напарник, выронив из рук кувалду и схватившись руками за живот. — Ты серьёзно?! Намекнули тебе? Да каждая собака знает, что ты уродов терпеть не можешь! И они сами, кстати говоря, от этого не в восторге!
— Да нормально я к ним отношусь, — смутился Лелюков.
— Ага, но когда увидишь кого-нибудь из уродов, обязательно на другую сторону улицы переходишь или взгляд отводишь. Да ладно, ты не красней! Не мне тебя упрекать, не мне тебя воспитывать. Живи как хочешь. Хотя…
Напарник снова разразился приступом искреннего смеха.
И если насмешливое наплевательство Будылина в отношении своей персоны Лелюков мог легко объяснить тем, что подобным образом Сашка относился вообще ко всем на свете (он сам был трижды женат, трижды разведён, но при этом не собирался придавать своим неудачам характер судьбоносных катастроф), то слова о каждой собаке вызвали у Лелюкова неприятное и даже тревожное чувство, как это бывает, когда что-то тайное становится явным или когда вдруг выясняется, что это тайное на самом деле таковым никогда не являлось.
Стоило Лелюкову чуть внимательнее осмотреться вокруг, и он вынужден был признать, что большинство людей вовсе не избегает уродов.
Так, сразу после обеда Лелюков собственными глазами наблюдал, как несколько шлифовщиц соседнего цеха по пути из столовой весело общались сразу с четырьмя уродами. При этом женщины совершенно не стеснялись отпускать в адрес уродов весьма смелые шутки, но самих уродов это обстоятельство совершенно не расстраивало и даже, наоборот, доставляло очевидное удовольствие. Широко раскрыв рты, уроды увлечённо семенили за женщинами и сопровождали каждую шутку тяжёлым гортанным смехом.
Начальник сборки Мазуркевич демонстративно прикармливал уродов батоном у транспортных ворот (чтобы те не толпились у пандуса СГД и не мешали отгрузке продукции), напоминал им о важности соблюдения правил приемлемой гигиены, рассказывал о своих дачных достижениях, обещал «как-нибудь в другой раз» принести уродам яблок и вообще общался с ними, будто со своими подчинёнными: назидательно, уверенно и при этом ни к чему себя не обязывая.
Кладовщицы Клава и Зина сердобольно отдавали уродам списанные комплекты спецодежды, которые те натягивали на себя, не обращая внимания на размеры и количество рукавов (у многих уродов было три руки, и, к своему стыду, Лелюков заметил это только сегодня), благодарили кладовщиц громкими ломаными, частично понятными фразами.
В общем, ближе к концу рабочего дня Лелюков вынужден был признать: большинство людей прекрасно уживается с уродами и уж тем более не закрывает при встрече с ними глаза.
* * *
Уже вечером измученное непривычно долгим наблюдением за уродами сознание Лелюкова смогло успокоиться и собрать все полученные за день данные в один очень важный и сложный вопрос.
Важность его заключалась в том, что он касался самых дальних душевных закоулков Лелюкова, а сложность — в том, что сам Лелюков, как человек, чьи жизненные взгляды во многом основывались на закрытых глазах, ответить на этот вопрос совершенно точно не мог. Здесь нужен был посторонний человек, готовый оценивать внутренние переживания Лелюкова исключительно со внешних и при этом далеко не самых снисходительных позиций.
К счастью, такой человек на примете у Лелюкова был.
— Лена, — осторожно сказал он, когда в телефонной трубке послышался сонный голос бывшей супруги. — Лен, ты послушай, я вот тут думал...
— Господи, о чём ты там думал, в час ночи-то?
— Да так... О себе, о тебе, о нас, об уродах. Слушай, Лен, а может, у нас в итоге ничего не получилось только потому, что я не особенно люблю смотреть на уродов?
— Нашёл время… — вздохнула бывшая.
— Нет, Лен, не сердись. Ответь честно.
— Ну да, — неожиданно спокойно ответила бывшая.
— Ты мне об этом никогда не говорила.
— Ну, не говорила и не говорила. В чём проблема?
— Всё-таки не один год прожили вместе. Могла бы и сказать.
— Могла, не могла… Какая теперь разница? Ты ведь уродов всегда как чёрт ладана боялся.
— Да не боюсь я их... Просто не люблю смотреть на уродов, только и всего, — попытался оправдаться Лелюков. — А так, в целом, ничего против них не имею.
— Так не бывает, когда не можешь на что-то смотреть и при этом ничего против не имеешь. Вот скажи, когда ты в последний раз общался с кем-нибудь из уродов?
— Общался? — переспросил Лелюков.
— Ну да. Разговаривал, спрашивал, как дела, шутки шутил?
— Не помню.
— Вот видишь. А уроды всегда рядом, хочешь ты этого или нет. Такова реальная жизнь. И ты к ней совершенно не приспособлен. Вот об этом, между прочим, я тебе говорила, и даже не раз.
Телефон отключился. Разговор был окончен, а вместе с ним, как понял Лелюков, была окончена и та часть его жизни, в которой уроды оставались где-то далеко на периферии внимания. Теперь их роль должна была измениться. Измениться коренным образом.
* * *
На следующий день, отработав смену, по пути из гардероба к проходной Лелюков заметил возле ворот покрасочного цеха одного из заводских уродов. Урод был не особенно страшен, местами одет, выглядел достаточно понятливым. Но главное — он был один, а значит, прекрасно подходил для того, чтобы начать «внутреннюю жизнь со внешних позиций», как это ловко сформулировал для себя сам Лелюков.
— Привет! С тобой можно поговорить? — спросил он, осторожно приблизившись к уроду.
— Ну даваи-и-и-и! — ответил урод, недоверчиво покосившись на Лелюкова.
— Как дела?
— Нар-р-р-р-мально, — ответил урод.
— Ясно... А как жизнь вообще?
На этот раз урод промолчал, неопределённо пожав плечами и устремив свой взгляд куда-то за спину Лелюкову.
Скорее всего, разговор просто наскучил уроду. Лелюков слышал, что уроды не умеют долго концентрировать своё внимание на том, что их не интересует. При этом вспомнить, что вызывает их устойчивый интерес, Лелюков вот так сразу не мог. Кажется, уроды любили кучковаться, но в данный момент от подобного знания толку было мало — кучковаться с уродом Лелюкову совершенно не хотелось. Да и заниматься этим уроды, кажется, предпочитали исключительно в компании своих собратьев. Если не изменяла память, они ещё любили сухие салаты, но таковых при себе Лелюков не имел.
В тот момент, когда урод полностью потерял к нему интерес и снова принялся бесцельно трястись, Лелюкова вдруг осенило: он вспомнил, что уроды больше всего на свете любят вечеринки. Вечеринки, дискотеки, различного рода тусовки и утренники. Это был шанс вернуть интерес урода, и Лелюков решил этим шансом воспользоваться, тем более что его старики надёжно съехали на дачу и у Лелюкова появилась возможность устраивать вечеринки, сколько Лелюкову хотелось (пусть даже ему и не хотелось этого вовсе).
— А я вот подумываю сегодня вечером у себя вечеринку закатить, — осторожно сказал Лелюков.
На этот раз он попал в самую точку. Услышав заветное слово, урод тут же принялся трястись, щёлкать языком и жадно ловить ноздрями воздух.
— Вечиринку-у-у? — переспросил он, глядя Лелюкову прямо в глаза и всем своим взъерошенным видом выражая полнейшую заинтересованность.
— Да, вечеринку. Вот думаю, кого бы пригласить. Ты бы ко мне пришёл?
— А дру-у-у-зей пр-и-и-и-гласи-и-и-и-ть м-м-можно? — с надеждой поинтересовался урод.
«Ну, пути назад у меня нет!» — отважно подумал Лелюков.
— Друзья точно не помешают! Какая же вечеринка без друзей? Буду только рад! — уверенно сказал он.
Урод подпрыгнул на месте, несколько раз широко взмахнул руками, после чего бодро поковылял в направлении заводской столовой.
— Ты это куда? — спросил Лелюков, не ожидавший от урода такой прыти.
— Друз-з-з-зьям рас-с-сказать! — на ходу выкрикнул урод, жестами призывая Лелюкова следовать за ним.
Следовать пришлось довольно быстро. Несмотря на хромоту, урод передвигался стремительно — Лелюкову временами приходилось переходить даже на лёгкий бег, и он старался не отставать. Точка невозврата была пройдена, а само общение с уродом оказалось не таким уж и сложным.
Зато теперь любой работник предприятия мог воочию убедиться, что Лелюков вовсе не чурается общества уродов и даже вот так, вполне открыто, держит путь куда-то вместе с одним из них.
Расчёт Лелюкова оправдал себя сразу и вполне. Проходивший мимо расточник Слава, заметив Лелюкова в компании с уродом, застыл на месте и даже от удивления приоткрыл рот, из которого на землю вывалилась папироса.
— Лель, ты это куда? — спросил он. — Да ещё с уродом?!
— Да так, дела, — бодро ответил Лелюков, прибавляя шагу. Урод успел оторваться метров на двадцать и уже подходил к группе других уродов, толпившихся у входа в столовую. Уродов было шестеро, и Лелюкова это немного расстроило — всё-таки он рассчитывал ограничиться вечеринкой с двумя-тремя уродами, но теперь об этом уже не могло быть и речи.
Стремительно проникнув в самую гущу своих собратьев, урод принялся им что-то нашёптывать. Он радостно трогал их за плечи, вздрагивал, многозначительно кивал в сторону Лелюкова.
— А поесть чё там у тебя будет? — выковыляв из толпы, спросил Лелюкова ещё один урод, усиленно тряся кадыком и приглаживая языком космы взъерошенных волос.
— А что вы любите?
— Салаты!!! Сухие салаты!!! — выкрикнули уроды хором.
— Будут, будут вам салаты.
— А музыка?
— Магнитофон у меня. Panasonic. Не слишком большой, но...
— Годится! — выкрикнул кто-то из уродов, после чего вся компания поддержала своего товарища одобрительными возгласами.
Назвав уродам свой адрес и попросив явиться часам к семи, не раньше, Лелюков направился к остановке, опасаясь, как бы радостные выкрики его новоиспечённых знакомых не привлекли внимания других уродов.
«Семи уродов для вечеринки вполне достаточно, — рассуждал он по пути. — И даже более чем!»
* * *
На остановке Лелюкова нагнал Сашка Будылин. К удивлению Лелюкова, он уже был в курсе запланированной вечеринки, при этом выглядел непривычно серьёзным и даже взволнованным.
— Так ты и вправду решил уродам вечеринку закатить? — поинтересовался он у Лелюкова. — Я думал, мужики в гардеробе просто так болтают…
— А почему бы и нет? Ты же и сам мне говорил, что у меня не всё с уродами, как у других людей. Вот я и решился.
— А зачем ты их всех пригласил?
— Почему всех? Семерых.
— Ну так это считай, что всех. Они сейчас друг другу расскажут, по заводу разнесут. А по пути ещё всех встречных подхватят. Уроды по-другому не могут.
— Серьёзно, что ли? — с тревогой спросил Лелюков.
— Конечно! Когда речь заходит о вечеринке, уроды первым делом теряют концепцию личностной самоидентификации. Об этом даже на уроках в школе рассказывают. Если собираешься устроить вечеринку с участием уродов, приглашать их нужно совсем не так.
— А как?
— Ну, берёшь парочку — тех, что поближе к дому, — и тащишь сразу к себе, чтобы они другим сообщить не успели.
— Твою мать! — выругался Лелюков.
— Ну, теперь пути назад нет, — сочувственно произнёс Будылин. — Сотня, а то и больше, точно припрётся.
— Они ж все у меня в квартире не поместятся.
— Плохо ты уродов знаешь. А если и вправду не влезут, так на лестничной площадке побеснуются. Да ладно, ты уж не раскисай! Смотри на это с другой стороны: после вечеринки больше никто не скажет, что ты уродов избегаешь, правда? Да и сами уроды будут считать тебя своим.
— В смысле — побеснуются? Я не хочу, чтобы они бесновались, — побледнев, прошептал Лелюков.
О том, что иногда уроды начинают бесноваться, он когда-то мимоходом слышал. И пусть Лелюков не знал в точности, что именно означает эта фраза, предельная откровенность формулировки не оставляла сомнений в характере грозящей квартире опасности.
— Если будет сотня или около того — беснования не избежать. Крепись! — постарался поддержать Лелюкова Будылин и, похлопав его по плечу, направился к подъехавшему к остановке троллейбусу.
* * *
После разговора с Будылиным Лелюков некоторое время стоял неподвижно, придавленный внезапным осознанием того, что всего через каких-нибудь полтора часа он окажется в самой гуще беснующихся уродов, о которых по-прежнему ничего не знает.
К счастью, в ближайшем газетном киоске нашлась карманная энциклопедия об уродах, обложка которой бравурно утверждала, что любой человек при помощи данного справочника всего за каких-то полчаса узнает об уродах решительно всё, что только нужно, даже если до этого он не видел их вовсе.
Книга и вправду оказалась весьма познавательной.
За расстояние между Кировоградской и Кацедальной, которое троллейбус преодолел минут за двадцать, Лелюков и вправду узнал об уродах много нового. В частности, что в отношении уродов принципиально важно не нарушать данного им слова, особенно если дело касается вечеринок и еды.
«Если вы что-то обещаете уроду, ни в коем случае не нарушайте своего обещания, — легко и даже как-то издевательски доступно объяснял справочник. — Все уроды легко ранимы и мнительны. В случае глубоких разочарований у уродов стремительно происходит процесс озлобления на окружающих, нередко принимающий агрессивные формы проявления. Поэтому данное уродам слово нужно выполнять всегда и без исключений. Согласитесь: меньше всего нашему обществу нужны озлобленные и агрессивные уроды».
Процессу беснования в справочнике также отводилась пара строк, в которых утверждалось, что беснование мало чем отличается от обычного поведения уродов, если не принимать в расчёт повышенную крикливость и растущий в геометрической прогрессии уровень антисанитарии, который чаще всего выражается в виде активной линьки. Ввиду этого авторы пособия настоятельно рекомендовали не пренебрегать простейшими мерами, направленными на снижение последствий беснования уродов. В частности, они советовали не скупиться на организацию праздничного антуража (флажков, конфетти и угощения), к которому уроды были особенно восприимчивы. И хотя интенсивность линьки уродов от этого, по признанию самих авторов, особенно не зависела, по их словам, «будет гораздо лучше, если мероприятие беснующимся уродам понравится, нежели наоборот».
Заскочив по пути в гастроном и закупившись на все деньги флажками, конфетти и сухими салатами, Лелюков прибежал домой и принялся лихорадочно украшать комнату, почитывая на ходу справочник и бросая тревожные взгляды на настенные часы.
До прибытия уродов оставалось менее часа, а значит, следовало поторопиться. Тот же справочник уверенно утверждал, что уроды, не способные при иных обстоятельствах воспринимать саму концепцию времени, на вечеринки являются всегда точно в срок, демонстрируя завидную ориентировку на местности и чудеса картографической памяти.
Наконец, завершив свои судорожные приготовления, Лелюков вышел на балкон и, нервно закурив папиросу, принялся с опаской поглядывать во двор. Робкая надежда, что в случае с его вечеринкой уродам всё же не удастся проявить своих лучших качеств и они попросту не найдут его квартиру, улетучилась неприглядно быстро: ровно без пяти минут семь из-за соседнего дома показалась весёлая ватага уродов, которая направлялась к подъезду Лелюкова.
Как и предупреждал Будылин, уродов действительно было где-то около сотни. Все они радостно махали руками, подпрыгивали и, кажется, уже прямо сейчас начинали бесноваться — их нестройная колонна местами сливалась в единую клокочущую массу, явно готовую к линьке и безудержному веселью.
И всего через пару минут эта масса должна была оказаться прямо здесь, в украшенной флажками квартире Лелюкова. Человека, всю жизнь избегавшего уродов.
* * *
Когда в двери начали стучать и звонить, Лелюков впал в ступор. Приникнув к дверному глазку, он молча наблюдал сменяющиеся физиономии уродов. Те отталкивали друг друга от двери и норовили заглянуть в глазок со своей стороны.
— Открывай! — выкрикивали уроды.
— Давай, открывай!
— Открывай! Открывай!
— Да открывай же уже!
— Открывай! Время начинать вечеринку!
Оторвавшись от дверного глазка, Лелюков обречённо обвёл взглядом родительскую квартиру, впервые в жизни перекрестился и медленно протянул руку к дверному замку. Он понимал, что настал тот самый момент, когда он должен открыть дверь и впустить уродов на свою вечеринку, совершив тем самым первый шаг навстречу новой и теперь уже совершенно нормальной жизни.
Редактор: Глеб Кашеваров
Корректор: Вера Вересиянова
Другая художественная литература: chtivo.spb.ru