Байкало-Амурская магистраль — это не просто железная дорога. Это что-то вроде огромного советского характера, вытянутого в линию длиной в четыре тысячи километров. Её строили в пургу, в вечной мерзлоте, под песни комсомольцев, под звяканье инструментов заключённых и под бесконечные доклады о «важнейшем проекте века». И если сегодня по БАМу идут составы на Восток, то только потому, что когда-то тысячи людей решили: «Ну кто-то же должен эту чёртову дорогу достроить».
И что любопытно — строили её не ради романтики. А ради войны. И ради того, чтобы связать огромные пустые территории с «Большой землёй». И, конечно, ради идеи, которую тогда никто не называл модным словом «инфраструктура» — но от неё зависело всё.
Когда империя мечтала о северной дороге, а реальность давала по рукам
Вообще идея железной дороги севернее Байкала родилась ещё в XIX веке. Русские инженеры честно искали короткий и безопасный путь через Сибирь, но экспедиция 1889 года вернулась с вердиктом уровня «ребята, это безумие». Горы, болота, отсутствие дорог, техника на уровне керосиновой лампы — идея умерла на бумаге.
Пока не случилось то, что в России всегда двигает гигантские проекты — военная необходимость. После Русско-японской войны стало очевидно: южный маршрут слишком уязвим. А потом ещё Гражданская подкинула головоломку с иностранной интервенцией. И вот уже мысль о железной дороге через пустынную тайгу перестала казаться блажью.
К 30-м годам СССР созрел. Правда, решать проблему рабочей силы стали по-советски прямолинейно: подведомственное ОГПУ управление и БАМлаг. Заключённые валили лес, рыли траншеи, тянули рельсы. Если вкратце — масштаб был такой, что современный человек просто не поверил бы, что это делалось руками.
Но война всё спутала: часть участка разобрали ради строительства Волжской рокады, а остальное тянулось крошечными темпами — мостов не хватало, паромы тонули, вечная мерзлота подтаивала всё, что строили.
БАМ, который мы вспоминаем: романтика, комсомол и «еду за мечтами»
Есть два БАМа — лагерный и комсомольский. Первый пах холодом, мокрым лесом и приказами. Второй — песнями, молодостью, надеждами и бесконечной верой в лучшее будущее.
В 1974 году Брежнев назвал БАМ «стройкой века», и началось то, что потом станут называть последним романтическим эпизодом СССР. Тысячи парней и девушек ехали «за туманом и за запахом тайги» — строить города с нуля. Каждый город назывался по региону, который его строил: Северобайкальск — ленинградцы, Тында — москвичи, Уоян — литовцы, Новый Ургал — дальневосточники. Это был гигантский волонтёрский проект задолго до того, как придумали слово «волонтёр».
Но романтика — это хорошо, а дело делали профессионалы: железнодорожные войска, инженеры, геологи. Строили одновременно с шести направлений — как будто пытались сшить тайгу гигантскими нитями. И 29 сентября 1984 года две бригады встретились на разъезде Балбухта. Через несколько дней уложили «золотое звено» — символ того, что путь замкнулся.
Но даже после торжеств оставался самый тяжёлый участок — Северомуйский хребет. Там строительство шло ещё пятнадцать лет. И только в 2003 году, уже в новой стране, открылся знаменитый Северомуйский тоннель. Стройка длилась 26 лет — почти целая человеческая жизнь.
Чем всё закончилось — и почему БАМ вдруг снова стал важнее, чем когда его строили
Советский Союз вложил в БАМ колоссальные силы. Более 570 миллионов кубометров земли, 142 моста, 8 тоннелей, сотни станций, тысячи километров путей. В какой-то момент казалось, что всё это зря — поездов мало, грузов тоже, а деньги закопаны в мерзлоту навсегда.
Но прошло несколько десятилетий — и дорога ожила. Сегодня БАМ — это один из главных коридоров для торговли с азиатскими рынками. Это безопасность в эпоху, когда южные маршруты становятся рискованными. Это развитие городов, которые без БАМа так и остались бы точками на карте.
Парадоксально, но факт: то, что казалось «стройкой ради стройки», оказалось проектом дальнего действия. Тот редкий случай, когда советское «делать на века» действительно сработало.
И каждый раз, когда по БАМу идёт длинный поезд, я думаю: вот она, нитка, связавшая страну. Натянутая, трудная, выстраданная — но живая.