На этих выходных прилетел шикарный подарок от редакторов ВК - перевод получасового разбора "Меча Арамуна" от корейского кинокритика и культуролога Чон Докхёна. Это маститый профи, член жюри Бэксана, преподаватель и ведущий своего собственного ютуб-канала. Девушки отмечают, что основная черта подхода Чон Докхёна - "попытка рассматривать массовую культуру не только с точки зрения развлечения, но и как феномен, формирующий общественные и личные смыслы, влияющий на психологию зрителя. Работы Чон Док Хёна рекомендуют тем, кто хочет лучше понять глубину южнокорейской драмы и кино".
КОЛЛИЗИЯ ДУАЛЬНОСТИ
В представленном разборе, критик концентрируется не на режиссуре или игре других актёров. Он смотрит в самую суть второго сезона - то есть в образы, созданные Ли Джун Ги. Именно они, по его мнению, и формируют главный нерв истории. По нашему общему, с девушками, мнению, в этом признании критика и заключается главная сенсация. В Корее Джунги, по какой-то странной причние, не слишком любят отмечать за мастерство. И мы, конечно, счастливы, что кто-то из лидеров мнений об этом сказал прямо, не оизираясь на формальный тон (и на "гордость" Сон Джун Ки , который ничего подобного в первом сезоне в не сделал).
Чон Докхён разбирает творческий почерк Джунги, заостряя внимание зрителей на эпизоде, где Ынсом подаёт знак Тане, что он не Сайя. Мы все помним эту сцену. Фраза-спусковой крючок здесь - "мир такой весёлый, наверное, это какая-то болезнь". Не нужно долго думать, чтобы понять ее смысл."Болезнь" в данном случае - это чувство любви и привязанности, про которые в суровом мире "Хроник" нельзя говорить прямыми словами. Но Ынсом, вернее Джунги, говорит об этом своей откровенной игрой и обезоруживащей, даже беззащитной, улыбкой. В этой сцене он превращается из замкнутого, настороженного и высокомерного Сайи в тёплого и искреннего Ынсома.
Чон Докхён выбирает этот ключевой момент, чтобы дальше развить свою главную мысль: показать и доказать, как Джунги хорош в "двойных" образах. Отмечает, что это вообще фирменный почерк Ли Джун Ги. И даёт интересную новость из внутренней кухни индустрии. Оказывается, если в сценарии возникает роль, где нужно показать две разные стороны одного человека, или встает вопрос о доппельгангер-мотиве - режиссеры и сценаристы автоматически вспоминают про Джунги. Последовательно критик разбирает роли Сухёна, Ильчжимэ, Бэк Хисона/Хёнсу и, наконец, подходит к близнецам как к вершине этого приёма (хотя, конечно, путь Джунги - это лестница и мы знаем, что впереди у него еще много вершин). Критик прямо говорит о том, как мастерски и тонко актером выстроена двойная драматургия персонажей (Сону этого не удалось, будто бы витает в воздухе, хотя он конечно хороший парень)
И еще один важный момент, который зацепил меня в этом разборе. Чон Докхён не мог не вспомнить и про "Короля и Шута". Оно и неслучайно, в этом кино Джунги тоже меняет маски. Но про образ Гонгиля критик говорит вполне определенно - "образ сопереживания, сострадания" , "материнский". Это то, о чем годами говорят внимательные зрители и сам Джунги. Но это то, о чем не хочет слышать режиссер Ли Джун Ик.
Еще раз ссылка на Чон Докхёна с русскими субтитрами . Смотреть здесь
МОИ ПЯТЬ КОПЕЕК
Мы в телеге уже обсудили разбор критика, и разумеется, я тоже захотела вставить свои пять копеек насчет этой сцены.
Начать с того, что Ынсом здесь копирует не Сайю, а своё представление о нём. Он играет в высокомерного аристократа, слегка картинного. Возможно того, кого он увидел в те 10 минут их первого разговора в хижине. Но мы то знаем, что в хижине была далеко не полная версия Сайи. И Джунги тоже знает. Но изображает Сайю по-ынсомовски.
Настоящий Сайя, между тем, был тише, мягче, даже прозрачнее. Он был способен на колкости, но он не играл в мачо. Ынсом же принял образ покруче и в чем-то переиграл (то-то Мунтэ эго раскусил). То есть он не становится Сайей, он становится его Ынсома версией Сайи.
Таня, в свою очередь, живёт в собственной реконструкции Сайи. Для неё он чувствительный неудачник, способный на эмоциональные всплески. Когда Ынсом кидается её обнимать, это в целом не противоречит её версии Сайи. Для неё он человек со сгоревшими внутренними предохранителями. Он может быть опасным, но слишком ранимым и эмоциональным он тоже может быть. Поэтому она не подозревает подмены.
Гвоздь сцены - разнонаправленное поведение Тани и Ынсома. Оно вызывает диссонанс.
На людях Таня - один сплошной сахар. В её голосе мёд, любезносьть и лёгкое сочувствие проигравшему генералу. Таня умеет использовать политический протокол как орудие. Но как только чужие уши оказываются далеко, её интонации становятся ледяными. Внутри у неё не сочувствие и беспокойство, а раздражение. Не "Как ты, Сайя?", а "Почему мы не можем повесить всё на Тэарху". Смерть Мубэка, сам факт отравления его и Сайи детьми Шахати - для неё это повод для политической игры, а не экстраординарное событие, приведшее к летальному исходу союзника.
Мне кажется, Ынсом от этого всего немножко поплыл. Он ожидал, что, встретив Таню (символ его прошлого, дома и света), он получит хоть немного тепла. А вместо этого упёрся в схематичную, холодную прагматику. Это не про Сайю и не про Мубэка - это про её курс. Он кажется понимает, что она глубоко внутри асдальской игры престолов.
Мне кажется, его объятия здесь - это попытка её выключить. Он словно бы говорит ей "Таня, остановись! Это не ты!". Это такое телесное стоп. Он гасит поток язвительности физическим действием, потому что словами не успевает. Подобно тому, как человек закрывает ладонью рот тому, кто несёт лишнее.
Его фраза про мир как весёлую болезнь звучит по-ынсомовски тепло и открыто. Это жест, в котором он ещё является собой. В это мгновение он пробует вернуть её на землю, вернуть к человечности. Но затем он снова вспоминает про роль, хмурится и размыкает контакт. Он снова становится Сайей.
Но когда я смотрю эту сцену, я думаю а как бы реагировал на слова Тани настоящий Сайя?
Уж точно бы он не разрыдался. Сайя умеет держать лицо и дистанцию. Особенно на людях. Он умеет слушать, считывать, усмехаться тонкими губами, и взрывать внезапные информационные бомбы.
На вопрос "встретил ли ты своего брата", он бы не вспыхнул. Он бы усмехнулся, поднял взгляд и уколол бы в ответ. Он точнл не полез бы обниматься, сыграл её словами, перекрыл их остроумной и обидной фразой.
Конраст близнецов заметен. Ынсом раскрывается телесно, искренне и импульсивно, а Сайя - скорее вербально, точечно и резко.
Внутри этой сцены мы видим, как Таня реагирует на того, кого считает Сайей, но ее эмоциональная притупленоность играет против неё. Она попадает в близнецовую ловушку. И именно это создаёт ощущение когнитивного скрежета. Она не понимает, что не так, но интонационная несовпадаемость явно давит на тех, кто смотрит эту сцену. Не думаю, что она вызвала у зрителей психологический катарсис, скорее усугубила переживания за Сайю.
Пока пересматривала сцену, заметила, что Таня, обнимаемая Ынсомом, но думающая, что это Сайя, показала почти ненависть и даже какое-то отвращенре. Но не столько к Сайе, сколько к ситуации. Она раздражена тем, что живое чувство мешает её планам. Она давно не про чувства. Она про контроль. Позже, она и на эмоции Ынсома (на могиле Арамуна) отреагирует столь же грубо. Именно здесь я вижу начало разлома между Таней и бизнецами. Разлома, который только дал первую трещину. Но что провалится в образующуюся позже бездну, нам остаётся только гадать