Мы были вместе почти десять лет, и я знала каждую его привычку: как он морщит нос, когда сосредоточен, как тихонько напевает себе под нос, когда готовит, как оставляет чашку ровно на том же месте на столешнице.
— Доброе утро, соня, — улыбнулся он, когда я вошла на кухню, ёжась от утренней прохлады. Он протянул мне мою любимую кружку с дымящимся напитком. — Планы на сегодня грандиозные? Покорение мира?
— Только если мир сам придёт и ляжет у моих ног, — рассмеялась я, делая первый, самый вкусный глоток. — Думала разобрать антресоли. А ты?
— А у меня к тебе разговор, — сказал он, и его тон стал чуть серьёзнее. Он сел напротив, его взгляд был мягким и заботливым. — Помнишь, мы говорили про маму? Ей в последнее время не очень хорошо, доктор посоветовал больше бывать на свежем воздухе, подальше от городской суеты.
Я кивнула. Его мама, Людмила Петровна, всегда была для меня примером стойкости, но последние пару лет действительно сдала. Мы часто навещали её, привозили продукты и лекарства.
— Я подумал, — продолжил Витя, осторожно подбирая слова, — может, она поживет пока в квартире твоей бабушки? Там же тихо, парк рядом, балкон огромный. А мы бы ремонт там небольшой сделали, чтобы ей удобнее было.
Идея мне понравилась. Квартира пустовала уже почти год после того, как бабушки не стало. Это было моё наследство, моё место силы, полное воспоминаний о детстве. Мысль о том, что она снова оживёт, наполнится заботой о близком человеке, показалась мне правильной.
— Конечно, Вить, это отличная мысль. Я только за.
Он заметно расслабился, его плечи опустились.
— Вот и славно. Есть только один небольшой нюанс… Чтобы там всё официально делать, оплачивать счета от её имени, общаться с управляющей компанией по поводу ремонта, нужна доверенность. Простая формальность. Олег, мой друг-юрист, сказал, что это минутное дело. Мы просто оформим небольшую доверенность на мою маму.
Я замерла с чашкой в руках. Доверенность… на мою квартиру? В голове что-то тихонько щелкнуло, как маленький тревожный звоночек. Я никогда не была сильна в юридических вопросах, но само слово звучало как-то слишком весомо.
— А… зачем? Разве я не могу сама всем этим заниматься? — спросила я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно.
Витино лицо мгновенно изменилось. Улыбка исчезла, в глазах появилось холодное недоумение, которое я так не любила.
— Аня, ты серьёзно? Ты будешь каждый раз срываться с работы, чтобы встретить сантехника или подписать какую-нибудь бумажку в ЖЭКе? Я думал, мы хотим облегчить жизнь и себе, и маме, а не усложнять. Я же сказал, это чистая формальность.
— Я не знаю, Вить… Просто… это бабушкина квартира. Мне как-то не по себе.
Тут он вскипел. Не громко, без крика, а именно закипел внутри, что было гораздо хуже. Он встал, его движения стали резкими.
— Ты что, думаешь, я хочу тебя обмануть? — его голос звенел от обиды. — Я? Твой муж? Мы десять лет вместе, а ты мне не доверяешь в такой мелочи? Моя мать болеет, я пытаюсь ей помочь, а ты видишь в этом какой-то подвох! Спасибо, дорогая, огромное спасибо..
Он произнёс это с таким сарказмом, что у меня всё внутри сжалось от чувства вины. И правда, что я такое себе надумала? Он же заботится о своей матери. Он мой муж. Я веду себя как последняя эгоистка, подозреваю самого близкого человека. Я посмотрела на его обиженное лицо, на нервно сжатые кулаки и почувствовала себя ужасно.
— Прости, — прошептала я. — Прости, я не то имела в виду. Конечно, ты прав. Это я что-то… Давай сделаем, как ты говоришь.
Он ещё мгновение смотрел на меня, а потом его лицо смягчилось. Он подошёл, обнял меня, уткнулся носом в волосы.
— Ну вот и хорошо, малыш. Не думай о глупостях. Всё будет в порядке. Я сам обо всём договорюсь с Олегом.
Он ушёл на работу, а я осталась на кухне, глядя в остывшую чашку. Запах кофе уже не казался таким уютным. Он смешался с едва уловимым, но отчётливым ароматом тревоги. И я никак не могла отделаться от ощущения, что только что совершила ошибку.
Следующие несколько дней прошли в каком-то тумане. Витя был подчёркнуто заботлив и нежен, будто пытался загладить ту утреннюю вспышку. Он приносил мне цветы без повода, готовил мои любимые ужины, постоянно говорил, как сильно меня любит. Любая другая на моём месте растаяла бы, но меня эта демонстративная ласка только больше напрягала. Это похоже на компенсацию. Как будто он пытается заглушить мою интуицию конфетами и букетами.
В четверг вечером он пришёл домой особенно воодушевлённый. В руках у него была аккуратная папка из плотного картона.
— Привет, любимая! А у меня всё готово! — провозгласил он с порога. — Олег сегодня просто чудеса оперативности проявил. Вот, это тот самый документ. Завтра с утра заедем к нотариусу, поставишь подпись, и дело в шляпе.
Он протянул мне папку. Я открыла её. Внутри лежал машинописный текст, несколько листов, убористым шрифтом, полных непонятных мне терминов и формулировок. От одного вида этой казённой бумаги мне стало дурно.
— Тут… так много всего, — пробормотала я, пробегая глазами по строчкам.
— Ань, это стандартная форма, — отмахнулся Витя, уже направляясь на кухню. — Олег сказал, что это типовой бланк, он просто вписал наши данные. Там куча юридической воды, не забивай голову. Главное, что суть там простая: Людмила Петровна сможет представлять твои интересы в коммунальных службах. Пойдём ужинать, я пиццу захватил.
Он целенаправленно отвлекал меня, переключал внимание на что-то простое и приятное. Я это чувствовала кожей. Если это такая простая формальность, почему он не даёт мне спокойно её прочитать? Почему эта спешка?
Я сделала вид, что увлеклась выбором фильма на вечер, а сама положила папку на журнальный столик, решив изучить её позже, когда он уснёт. Весь вечер он был душой компании имени нас двоих: шутил, рассказывал смешные истории с работы, обнимал меня. Но его глаза… В них не было обычной беззаботности. Они внимательно следили за мной, оценивали мою реакцию, и время от времени он бросал быстрые взгляды на папку, лежащую на столе. Словно боялся, что она откроется сама собой и расскажет мне все свои секреты.
Ночью, когда дом погрузился в тишину и размеренное дыхание спящего Вити наполняло спальню, я на цыпочках прокралась в гостиную. Сердце колотилось так, будто я совершала преступление. Включив только маленький ночник, я села в кресло и снова взяла в руки эти листы. Я вчитывалась в каждое слово, пытаясь продраться сквозь канцелярит. «…управлять и распоряжаться всем моим имуществом, в чём бы оно ни заключалось и где бы оно ни находилось… заключать от моего имени все разрешённые законом сделки… продавать, обменивать, дарить, определять во всех случаях суммы, сроки и другие условия по своему усмотрению… получать деньги… расписываться за меня и совершать все действия, связанные с выполнением этого поручения…»
У меня похолодели руки. «Продавать… дарить… получать деньги…» Это была не доверенность на оплату счетов. Это была генеральная доверенность. Документ, который давал Людмиле Петровне, а по сути — Вите, полный, неограниченный контроль над всем, что у меня было. И в первую очередь — над квартирой моей бабушки. Он мне солгал. Глядя в глаза, он нагло солгал.
Меня затрясло. Я сидела в тишине пустой квартиры, и весь мой мир, такой уютный и надёжный, трещал по швам. Все десять лет нашей жизни пронеслись перед глазами. Неужели всё это время он просто ждал? Ждал подходящего момента? А его любовь, его забота — это была всего лишь игра?
Я не могла в это поверить. И в то же время, вот она, улика. Бумага в моих руках кричала о предательстве.
Утром я сделала вид, что ничего не произошло. Когда Витя спросил, готова ли я ехать к нотариусу, я вяло кивнула.
— Только знаешь, — сказала я как можно беззаботнее, — я сегодня ночью плохо спала, голова какая-то мутная. Давай отложим на пару дней? Я хочу ещё раз сама всё прочитать, чтобы потом глупых вопросов не задавать.
Я ожидала взрыва, новой волны обвинений. Но он, на удивление, отреагировал спокойно. Даже слишком.
— Конечно, милая, как скажешь, — его голос был мягким, как бархат. — Отдыхай. Главное — твоë самочувствие.
Эта реакция напугала меня ещё больше. Он не стал давить. А это значило, что он был абсолютно уверен в своём успехе. Он решил, что дал мне достаточно времени, обработал меня со всех сторон, и теперь может позволить себе великодушно подождать ещё денёк-другой.
Я позвонила своей институтской подруге Марине. Она работала юристом в крупной компании.
— Мариш, привет. У меня странный вопрос… — я пересказала ей ситуацию, стараясь быть максимально объективной, не добавляя эмоций. А потом по её просьбе сфотографировала и отправила ей страницы документа.
Ответ пришёл через пятнадцать минут. Он состоял из одного предложения, написанного заглавными буквами: «АНЯ, НИ В КОЕМ СЛУЧAE НЕ ПОДПИСЫВАЙ ЭТО. Позвони мне немедленно».
Её голос по телефону был напряжённым и деловым.
— Аня, это не просто доверенность. Это карт-бланш. С этой бумагой твоя свекровь, или кто угодно, кому она её передоверит, сможет продать твою квартиру первому встречному, забрать деньги и исчезнуть. А ты даже не будешь знать об этом до тех пор, пока новые владельцы не придут менять замки. Твой муж либо полный профан, чего я не думаю, либо он сознательно пытается тебя обмануть.
Слова Марины были как ушат ледяной воды. Последние остатки надежды, что я всё неправильно поняла, что это какое-то недоразумение, испарились.
— Что мне делать? — прошептала я.
— Спокойствие. Главное — не подавай виду, что ты что-то знаешь. Тебе нужно выиграть время и собрать доказательства. А для начала скажи мужу, что ты согласна, но хочешь пойти к своему нотариусу. К тому, который помогал тебе оформлять наследство. Скажи, что тебе так спокойнее. И посмотрим на его реакцию.
Вечером я исполнила всё, как велела Марина. Я подошла к Вите, обняла его и сказала:
— Витюш, прости, что я так долго сомневалась. Ты прав, это всё глупые страхи. Я всё подпишу. Только давай сделаем это у моего нотариуса, у Ирины Викторовны? Я её сто лет знаю, мне так будет комфортнее.
Витя на секунду замер. Его глаза превратились в две узкие щелочки. Он просчитывает варианты. Он думает, опасно ли это.
— У твоего? — переспросил он. — Зачем? У Олега отличный нотариус, всё договорено.
— Ну пожалуйста, — я включила всё своё актёрское мастерство. — Мне так будет спокойнее. Женские заморочки, сам понимаешь.
Он тяжело вздохнул, но в конце кивнул.
— Ладно. Как скажешь. Звони своей Ирине Викторовне. Только давай не затягивать. Маме нужно переезжать.
В тот момент я поняла, что игра началась. И в ней я больше не была наивной жертвой.
Следующие несколько дней были самыми длинными в моей жизни. Я играла роль любящей, покорной жены, которая просто немного капризничает. Я созвонилась с Ириной Викторовной, своим нотариусом, и, следуя совету Марины, ввела её в курс дела. Она была шокирована, но согласилась подыграть. Мы договорились о встрече на пятницу.
В четверг вечером, когда Витя был в душе, его телефон, оставленный на тумбочке, завибрировал. Я никогда в жизни не трогала его личные вещи, это было наше негласное правило. Но сейчас правила изменились. Руки дрожали, но я взяла телефон. На экране светилось сообщение от контакта «Мама». «Ну что, завтра всё решится? Я уже мысленно делаю ремонт :)».
Сердце пропустило удар. Ремонт… Она выглядит такой больной и слабой, а сама мысленно клеит обои в моей квартире. Я быстро открыла переписку. И то, что я там увидела, окончательно разрушило мой мир. Это был детальный план. «Главное, чтобы она подписала всё до выходных», — писал Витя. «Олег сказал, что сделку можно будет провернуть за две недели. К концу месяца деньги будут у нас». «А что с дачей?», — спрашивала Людмила Петровна. «С дачей потом, — отвечал Витя, — сначала разделаемся с главным активом. Не будем жадничать сразу».
Главный актив… Так он называл дом моей бабушки. Место, где прошло моё детство. И дача… Наша общая дача, которую мы строили вместе каждое лето. Оказывается, и она была частью их плана.
Я быстро закрыла телефон и положила его на место за секунду до того, как дверь ванной открылась. Меня трясло так, что я боялась, он заметит. Но он ничего не увидел. Он улыбался мне своей фальшивой, любящей улыбкой, а я улыбалась ему в ответ, чувствуя, как внутри меня всё умирает.
В пятницу утром я была абсолютно спокойна. Это было странное, холодное спокойствие человека, которому больше нечего терять. Витя немного нервничал, постоянно поглядывал на часы.
— Ты не забыла паспорт? Документы на квартиру? — суетился он.
— Всё взяла, не переживай, — мой голос звучал ровно и бесцветно.
По дороге к нотариусу я сказала:
— Знаешь, я тут подумала, раз уж мы там будем, давай заедем в бабушкину квартиру? Я хочу забрать оттуда пару фотоальбомов и её старую шкатулку. Боюсь, во время ремонта их могут испортить. Это займёт буквально пятнадцать минут.
Он нахмурился.
— Аня, давай потом? Мы же торопимся.
— Нет, Витя. Я хочу сейчас, — сказала я твёрдо, впервые за долгое время не оставляя ему пространства для манёвра. — Иначе я никуда не поеду и ничего подписывать не буду.
Он сжал челюсти, но кивнул. Он не мог рисковать. Не сейчас, когда он был так близко к цели.
Мы подъехали к старому кирпичному дому. Я вышла из машины, чувствуя, как ноги становятся ватными. Вставила ключ в замочную скважину. Сердце стучало где-то в горле. Витя стоял за моей спиной, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.
Я распахнула дверь.
Квартира была не пуста. Посреди комнаты стояли коробки с какой-то бытовой техникой. На полу лежали рулоны новых обоев. А у окна, энергично раздавая указания двум рабочим, стояла Людмила Петровна. Здоровая, румяная, полная сил. В её облике не было и намёка на болезнь. Она была в домашнем халате, волосы собраны в пучок. Она была здесь хозяйкой.
Услышав скрип двери, она обернулась. Увидев нас, она сначала широко улыбнулась, но через секунду улыбка сползла с её лица. Она смотрела то на меня, то на Витю, который за моей спиной застыл, как соляной столб.
В комнате повисла оглушительная тишина, нарушаемая только жужжанием дрели в руках одного из рабочих, который ещё ничего не понял.
Я медленно вошла в комнату. Провела рукой по коробке с микроволновкой. Затем повернулась к ним.
— Людмила Петровна, как я рада вас видеть! — произнесла я тихо, но каждое моё слово звенело в этой тишине. — Какое счастье, что вам лучше. Выглядите просто прекрасно. Уже и к ремонту приступили? Молодцы. Оперативно.
Витя попытался что-то сказать, издал какой-то булькающий звук.
— Аня… я… это не то, что ты думаешь…
— Правда? — я посмотрела ему прямо в глаза. Во взгляде не было ни слёз, ни боли. Только холодная, бесконечная пустота. — А я думаю, что вы, Витя, вместе с вашей мамой решили, что я полная идиотка. Что можно забрать у меня всё, прикрывшись её «болезнью».
Я вынула из сумки ту самую папку с доверенностью и протянула её им. Бумаги веером посыпались на пол, к ногам ошарашенной Людмилы Петровны.
— Вы это искали? Думаю, это вам больше не понадобится.
Рабочие замолчали и уставились на нас. Людмила Петровна залилась краской.
— Да как ты смеешь! — наконец прорезался у неё голос. — Неблагодарная! Мы тебя в семью приняли!
— В семью? — я горько усмехнулась. — Чтобы потом обобрать до нитки? Нет, спасибо. А теперь, будьте добры, оба. Вон из моей квартиры.
Я смотрела, как они, растерянные и злые, собирают свои вещи. Витя пытался схватить меня за руку, что-то шептал про ошибку, про то, что он всё объяснит, что он меня любит. Но его слова были для меня просто шумом. Я смотрела сквозь него. Человека, которого я любила десять лет, больше не существовало. На его месте стоял чужой, жадный и лживый мужчина.
Людмила Петровна, уходя, бросила на меня взгляд, полный неприкрытой ненависти. Именно в этот момент, когда она споткнулась на пороге, из её сумки выпала тонкая папка. Она в спешке подняла сумку, а папку не заметила.
Когда за ними захлопнулась дверь, я осталась одна посреди разгрома, который ещё недавно был моей тихой гаванью. Я механически подняла папку. Внутри были не только сметы на ремонт. Там лежал предварительный договор купли-продажи на нашу дачу. Дачу, которую Витя год назад уговорил меня переоформить на него, якобы для «упрощения налоговых вопросов». Покупатель был уже найден. Дата сделки стояла на следующей неделе.
Оказывается, план был гораздо масштабнее. Он собирался методично лишить меня всего, что у нас было. Не только моего наследства, но и нашего общего прошлого, построенного, как я думала, двумя любящими людьми. Он хотел стереть меня, оставив ни с чем.
Развод был грязным и долгим. Витя до последнего пытался выставить меня истеричкой, которая всё не так поняла. Но у меня были скриншоты его переписки с матерью, показания нотариуса, свидетельство о его попытке продать дачу за моей спиной. Дачу я потеряла — юридически она была его. Я не стала за неё бороться, решив, что это плата за свободу. Плата за то, чтобы больше никогда не видеть ни его, ни его мать.
Спустя год я сидела в той самой бабушкиной квартире. Я сделала там ремонт, но не тот, что планировали они, а свой. Я выбросила всё, что напоминало о прошлом, оставив только бабушкины вещи. Комнаты наполнились светом и воздухом. Иногда я подходила к окну и смотрела на парк, думая о том, как легко можно было потерять всё это. Потерять не просто стены, а часть себя, свою память, своё достоинство.
Я больше не плакала. Чувство предательства со временем притупилось, оставив после себя холодный шрам и бесценный опыт. Я научилась слышать тот самый тихий звоночек тревоги внутри себя и, что самое главное, доверять ему больше, чем самым сладким словам и самым нежным улыбкам. Я была одна, но я больше не была слепой. И это ощущение было дороже любого совместного имущества.