Мой мир был идеальным, выстроенным, как уютный кукольный домик. Я сама его таким сделала. Каждая деталь, от кремовых занавесок до расставленных на полке фотографий в одинаковых рамках, кричала о благополучии и счастье. Вот мы с Виталиком на море, щуримся от солнца. Вот наш пятилетний сынишка Тимоша в смешной шапке с помпоном. Идеальная семья. Иллюзия, как я теперь понимаю.
В тот день я ждала свекровь, Анну Сергеевну. Она звонила с утра, ее голос, как всегда, был полон заботы, которая граничила с навязчивостью.
— Мариночка, я тут пирог испекла, ваш любимый, с яблоками и корицей. Заеду через часик, чай попьем, поболтаем. Тимошенька как? Не кашляет? А то погода обманчивая.
Я вежливо поблагодарила, заверив, что с Тимошей все в порядке. Хотя внутри все сжалось. Опять. Опять эти инспекции, опять эти советы, завернутые в сладкую оболочку «заботы». Анна Сергеевна была мастером пассивной агрессии, которую непосвященный человек принял бы за искреннее участие. Она никогда не критиковала прямо. Вместо «у тебя беспорядок» она говорила: «Ой, милая, ты так устаешь, наверное, совсем нет времени на уборку, давай я помогу». Вместо «ты плохая мать» — «Тимошенька какой-то бледненький, может, ему витаминов не хватает? Я вот читала про одни отличные, немецкие…».
Мой муж Виталик обожал свою маму. Для него она была святой. Он не видел, или не хотел видеть, как ее «помощь» медленно, но верно подтачивает мою уверенность в себе. Любая моя жалоба натыкалась на стену непонимания.
— Мариш, ну что ты такое говоришь? Мама просто хочет как лучше. Она нас любит.
Да, любит. Только ее любовь какая-то удушающая, как тяжелое ватное одеяло, из-под которого не выбраться.
Я вздохнула и пошла на кухню ставить чайник. Кофе я уже выпила, но для Анны Сергеевны у меня всегда был припасен ее любимый черный чай с бергамотом. Ритуал. Все в нашей жизни было подчинено ритуалам, которые создавали видимость стабильности. По субботам — свекровь с пирогом. По вечерам — совместный ужин. Раз в месяц — поход в кино. Все шло по накатанной, гладко и предсказуемо. Слишком предсказуемо.
Анна Сергеевна приехала ровно через час, минута в минуту. Пунктуальность была еще одной ее добродетелью, которую она не забывала подчеркивать. Высокая, статная, с безупречной укладкой и ниткой жемчуга на шее. Она вошла, и квартира тут же наполнилась запахом ее дорогих духов, который смешался с ароматом моего пирога. Получилось тревожно и неуместно.
— Здравствуй, деточка, — она протянула мне коробку с пирогом и окинула меня быстрым оценивающим взглядом. — Ой, а что это у тебя за платье? Какое-то… домашнее. Гостей ждешь все-таки.
Я была в простом, но симпатичном сарафане. Я улыбнулась, пропустив укол мимо ушей. Привыкла.
— Здравствуйте, Анна Сергеевна. Проходите, чайник уже кипит.
Тимоша выбежал из комнаты и бросился к бабушке. Она подхватила его на руки, засюсюкала, начала целовать в обе щеки.
— Внучек мой золотой! А что это у тебя ручки холодные? Марина, ты опять окно в детской открыла? Простудишь ребенка!
И снова. Я плохая мать. Окно было приоткрыто на пять минут, чтобы проветрить. Я молча поставила на стол чашки. Спорить было бесполезно. Любой спор заканчивался ее обиженным вздохом и фразой, обращенной к Виталику по телефону: «Сынок, твоя Марина сегодня опять не в духе. Я, наверное, не вовремя пришла». И потом мне приходилось выслушивать от мужа, что я была неправа и обидела маму.
Мы сидели за столом, пили чай. Анна Сергеевна рассказывала о соседях, о ценах на рынке, о новой передаче по телевизору. Я кивала, улыбалась и чувствовала, как медленно закипаю внутри. Виталик должен был вернуться с работы час назад. Он занимал хорошую должность в строительной компании, часто задерживался на «важных встречах». Я привыкла. Но в последнее время эти задержки стали систематическими. И объяснения — все более туманными.
— Виталик опять задерживается? — как бы невзначай спросила свекровь, отрезая себе еще один кусок пирога. — Бедный мальчик, совсем себя не жалеет. Работает на износ. Ты бы, Мариночка, повнимательнее к нему была. Встречала бы с улыбкой, ужин повкуснее готовила. Мужчине нужна поддержка, чтобы он в семью спешил.
Вот оно. Это не забота о сыне. Это упрек мне. Значит, это я виновата, что он не спешит домой. Я недостаточно хорошая жена.
— Я стараюсь, Анна Сергеевна, — ровным голосом ответила я.
— Стараться мало, деточка. Надо делать. Мужчина — он как ребенок. Где теплее и уютнее, туда и тянется. Главное, чтобы этот уют был дома, а не где-то еще.
Ее слова повисли в воздухе. В них была какая-то завуалированная угроза, намек, который я тогда еще не до конца поняла, но который заставил холодок пробежать по моей спине. В тот момент я впервые по-настоящему задумалась: а она просто дает мне дурацкие советы из старых журналов или она что-то знает? Что-то, чего не знаю я.
Первый серьезный звоночек прозвенел недели через две после того разговора. Виталик уехал в командировку на три дня в соседний город. По крайней мере, так он сказал. Вернулся уставший, но довольный, привез мне букет моих любимых пионов и новую игрушку для Тимоши. Все было как обычно. Я разбирала его чемодан, чтобы сложить вещи в стирку, и на самом дне, под ворохом рубашек, нашла небольшой бумажный пакет из магазина, которого в нашем городе точно не было. Я хорошо знала местные магазины. Внутри лежал не чек, а... детский рисунок. Неумелой рукой был нарисован домик, солнце, и семья: папа, мама, мальчик и... маленькая девочка в розовом платье. У нас с Виталиком только один ребенок, сын.
Сердце ухнуло куда-то вниз. Я стояла с этим рисунком в руках, и стены комнаты словно начали сдвигаться. Что это? Чей это рисунок? Откуда он? В голове проносились сотни вариантов, один хуже другого. Может, он просто подобрал его где-то? Может, это ребенок его коллеги? Но почему тогда он лежит на дне чемодана, спрятанный?
Вечером, когда мы уложили Тимошу, я решилась. Я показала Виталику рисунок, стараясь, чтобы мой голос не дрожал.
— Виталь, я это в твоем чемодане нашла. Что это?
Он мельком взглянул на листок, и я увидела, как на долю секунды его лицо напряглось. Но он тут же взял себя в руки, рассмеялся. Легко и беззаботно.
— А, это! Да это дочка моего партнера по переговорам, Игоря, сунула мне в карман пиджака. Мы в кафе сидели, она с нами была. Такая забавная девчонка. Я и забыл совсем.
Он говорил так убедительно. Я хотела ему верить. Отчаянно хотела. Я должна была ему верить. Он мой муж, отец моего ребенка. Он не может мне лгать.
— Понятно, — я слабо улыбнулась и убрала рисунок в ящик комода.
Но червячок сомнения уже поселился в моей душе. И он начал расти, питаясь мелкими странностями, которые я раньше списывала на усталость и занятость мужа.
Он стал еще более трепетно относиться к своему телефону. Раньше он мог спокойно оставить его на столе, а теперь повсюду носил с собой, даже в ванную. Пару раз я замечала, как он, разговаривая, уходит в другую комнату или на балкон, чего раньше никогда не делал. Он говорил, что это «рабочие моменты», «коммерческая тайна». Я кивала. А что мне оставалось делать? Устраивать скандал на пустом месте? Выглядеть истеричной ревнивицей?
Анна Сергеевна, как назло, стала заходить еще чаще. И ее советы становились все более ядовитыми.
— Мариночка, ты что-то совсем за собой следить перестала, — говорила она, критически осматривая мой халат. — Мужчины любят глазами. Купи себе новое белье, что ли. Красивое. Надо мужа удивлять.
Или:
— Я тут рецепт один нашла, умопомрачительный. Ужин при свечах ему устрой. Романтику. А то быт заел, наверное. Смотри, а то кто-нибудь другой устроит.
Каждый ее визит оставлял во мне ощущение грязи и унижения. Она словно готовила меня к чему-то. Словно убеждала, что если в нашей семье что-то пойдет не так, то виновата в этом буду исключительно я. Она все знает. Она точно все знает. Но почему она ничего не говорит прямо? Почему она играет в эту игру? Защищает сына? Или получает удовольствие от моих мучений?
Я начала наблюдать. Тихо, незаметно. Я превратилась в шпиона в собственном доме. Я прислушивалась к его телефонным разговорам. Я проверяла карманы его пиджаков, когда он был в душе. Я чувствовала себя отвратительно, но остановиться уже не могла. Мой идеальный мир трещал по швам, и я хотела понять, кто или что его разрушает.
Однажды вечером Виталик, как обычно, задерживался. Я позвонила ему.
— Милый, ты скоро? Ужин остывает.
— Мариш, прости, завал на работе. Совещание с подрядчиками. Буду поздно, не жди меня, ложись спать, — его голос звучал устало и как-то отстраненно.
Я положила трубку. И через десять минут, повинуясь какому-то внутреннему импульсу, я набрала номер его офиса. Прямой номер его кабинета. Длинные, безнадежные гудки. Никто не ответил. Тогда я позвонила на общий номер охраны.
— Добрый вечер, подскажите, пожалуйста, а совещание у руководства еще не закончилось? — спросила я как можно более беззаботным тоном.
— Какое совещание, девушка? — удивился сонный голос охранника. — У нас все ушли еще в шесть вечера. Здание почти пустое, только я тут сижу.
Мир качнулся. Руки похолодели. Он солгал. Так просто, так буднично. Он не на работе. Тогда где он? Может, он у друзей? Может, просто хотел отдохнуть? Но зачем врать? Зачем это дурацкое вранье про совещание?
В ту ночь я не спала. Я сидела на кухне, смотрела в темное окно и чувствовала, как внутри меня что-то умирает. Та слепая вера в него, в нас. Он пришел около двух часов ночи. Тихий щелчок замка. Он на цыпочках прошел в спальню, думая, что я сплю. Я слышала, как он раздевается в темноте, как старается не шуметь. Он не лег рядом со мной. Он взял подушку и одеяло и ушел спать в гостиную на диван. Якобы чтобы не будить меня. Но я знала правду. Он просто не хотел, чтобы я почувствовала чужой запах. Запах другой женщины.
На следующий день была суббота. И по расписанию — визит Анны Сергеевны. Я чувствовала себя разбитой и опустошенной. Мне хотелось забиться в угол и плакать. Но я умылась, оделась, заставила себя улыбнуться. Спектакль должен был продолжаться.
Виталик вел себя как ни в чем не бывало. Поцеловал меня утром, спросил, как спалось. Я ответила, что хорошо. Ложь стала воздухом в нашем доме. Мы дышали ею оба.
Все рухнуло в один миг. Совершенно буднично и оттого еще страшнее. Мы сидели за обеденным столом: я, Виталик, Тимоша и Анна Сергеевна. Она в очередной раз рассказывала, как правильно варить борщ, чтобы он был «наваристым и правильного цвета». Виталик рассеянно ковырялся вилкой в тарелке, глядя куда-то в сторону. Он был здесь, но мыслями — далеко.
Тимоша, наигравшись в своей комнате, прибежал на кухню. В руках он держал тот самый рисунок. Я совсем забыла про него, засунув в ящик комода с детскими вещами. Он, видимо, нашел его.
— Папа, папа! — закричал он радостно, подбегая к Виталику. — А кто эта девочка? Мы будем с ней играть?
Он ткнул пальчиком в маленькую фигурку в розовом платье.
На кухне повисла звенящая тишина. Я видела, как смертельная бледность заливает лицо моего мужа. Он замер, глядя на рисунок, и не мог выдавить ни слова. Его глаза были полны паники. Он посмотрел на меня, потом на свою мать.
И тут в игру вступила она. Спасительница. Хранительница очага. Анна Сергеевна издала мягкий смешок, полный снисхождения.
— Ой, Тимошенька, ну что ты выдумываешь? Это папа на работе взял. Там у его коллеги дочка, вот она и рисует всякие картинки. Дай сюда, не мешай папе кушать.
Она попыталась забрать рисунок, но я ее опередила. Я встала, взяла листок из рук сына и посмотрела прямо в глаза своему мужу. В них был страх и мольба. Но жалости я не чувствовала. Только ледяную пустоту.
А потом Анна Сергеевна совершила роковую ошибку. Она решила, что сейчас самое время закрепить свой успех, преподать мне очередной урок «женской мудрости». Она положила свою руку на мою и сказала мягким, поучительным тоном, полным фальшивого сочувствия:
— Мариночка, не делай из мухи слона. Ну, всякое в жизни бывает. Мужчины, они... увлекающиеся натуры. Главное — это семья, дом, ребенок. Умная женщина должна уметь прощать маленькие слабости ради сохранения главного. Будь мудрее. Не задавай лишних вопросов, не устраивай сцен, и все наладится. Все будет хорошо.
И в этот момент все встало на свои места. Каждая ее фраза, каждый упрек, каждый «добрый совет» за последние месяцы слились в одну чудовищную картину. Она не просто догадывалась. Она знала. Она знала все с самого начала. И она не просто знала. Она покрывала его. Она помогала ему врать. Она делала из меня дуру, убеждая, что это я во всем виновата, что я недостаточно хороша, недостаточно красива, недостаточно мудра. Она была его сообщницей.
Меня перестало трясти. Вместо боли и паники пришел странный, холодный, кристально ясный гнев. Я медленно убрала ее руку со своей. Я посмотрела ей прямо в глаза — в эти холодные, расчетливые глаза, которые сейчас изображали мудрость и сострадание. Мой голос прозвучал на удивление спокойно, но твердо и отчетливо. Каждое слово было наполнено всей той болью и унижением, что я копила месяцами.
— Наша жизнь — это наше личное дело, Анна Сергеевна, и я не нуждаюсь в ваших советах.
Маска слетела с ее лица в одно мгновение. Снисходительная улыбка исчезла, сменившись злобой и растерянностью.
— Да как ты смеешь... — прошипела она. — Я вам только добра желаю! Неблагодарная!
Но я уже не смотрела на нее. Я смотрела на Виталика. Он сидел, вжав голову в плечи, как нашкодивший школьник. И я задала только один вопрос, зная ответ заранее.
— Девочка. Ее зовут так же, как и твою маму? Анна?
Он вздрогнул и поднял на меня глаза, полные слез и отчаяния. И молча кивнул. Это был контрольный выстрел. Я все поняла. Это не просто интрижка. Это вторая семья. С ребенком, названным в честь его матери, которая все это одобряла и помогала скрывать. Она знала, что у нее есть еще одна внучка, носила ей подарки, пока мне советовала купить новое белье, чтобы «удержать мужа». Весь мой мир, такой идеальный и правильный, рассыпался в пыль.
Виталик начал что-то лепетать. Про то, что это была ошибка, что он не знал, как мне сказать, что он любит меня и Тимошу, что он все исправит. Анна Сергеевна молчала, поджав губы. Ее игра была окончена. Она проиграла. Вся ее власть, построенная на лжи и манипуляциях, рухнула в тот момент, когда я перестала быть удобной, понимающей «мудрой женщиной».
Я не стала ничего слушать. Я молча встала, взяла Тимошу за руку и увела его в детскую. Включила ему мультики. А сама пошла в спальню и достала с антресолей дорожную сумку. Я не плакала. Слезы, наверное, кончились где-то ночью, на кухне. Я механически складывала в сумку свои вещи и вещи сына. Самое необходимое. Каждое движение было четким и выверенным. Я чувствовала себя хирургом, который ампутирует пораженную гангреной часть своей жизни. Больно, страшно, но необходимо, чтобы выжить.
Когда я вышла в коридор, они оба стояли там. Виталик бросился ко мне, пытался обнять, удержать.
— Марина, прошу, не уходи! Пожалуйста! Давай поговорим!
Я отстранилась.
— Мы уже поговорили, Виталик. Ты все сказал своим молчанием. А твоя мама сказала все остальное.
Я посмотрела на Анну Сергеевну. Она выглядела постаревшей и жалкой. Вся ее спесь исчезла. Она поняла, что разрушила не только мою семью, но и идеальный мир своего сына, который так старательно оберегала. Она хотела сохранить все, а в итоге потеряла.
Я обула сына, надела на себя куртку. Взяла сумку в одну руку, а ладошку Тимоши — в другую. Его маленькая теплая рука в моей ладони была единственным, что казалось настоящим в этом мире лжи. Я в последний раз окинула взглядом свою квартиру. Медовые квадраты солнца на полу, запах яблочного пирога, фотографии на полке. Все это было декорацией. Красивой, но фальшивой. И я больше не хотела играть в этом спектакле. Я открыла входную дверь и шагнула за порог, в неизвестность. Я не знала, что будет завтра, где мы будем жить и как я все объясню сыну. Но одно я знала точно: я уходила не от мужа. Я уходила от лжи. И это было похоже на первый вдох свежего воздуха после долгого, мучительного удушья.