Знаете, что самое обидное? Когда тебе семьдесят два, а тебя учат жить двадцатилетние сопляки.
Всё началось с той скамейки в парке. Я сидела там каждое утро – кормила голубей, читала книгу, наблюдала за жизнью. И вот однажды...
– Разрешите присесть?
Голос был глубокий, бархатный. Я подняла глаза и увидела его – седые волосы, аккуратная бородка, улыбка такая... мягкая. Костюм с иголочки, палочка в руке скорее для солидности, чем по необходимости.
– Присаживайтесь – кивнула я, чувствуя, как сердце забилось быстрее. Идиотка старая, думаю. Тебе что, шестнадцать?
– Виктор – протянул он руку.
– Людмила.
Мы проговорили три часа. Три часа! Он рассказывал о театре – работал художником-декоратором всю жизнь. Я – о библиотеке, где отработала сорок лет. Мы смеялись над одними и теми же шутками, цитировали Ахматову и Бродского, жаловались на современную музыку...
Боже, как же давно со мной не разговаривали так! Не о внуках, не о здоровье, не о пенсии. О жизни. О настоящей жизни.
С тех пор мы встречались каждое утро. Потом он пригласил меня в театр. Я надела своё лучшее платье – синее, которое берегла несколько лет. Даже помаду достала.
Маша, моя старшая внучка, зашла неожиданно.
– Бабуль, ты куда это?
Её глаза расширились, когда я объяснила. А потом... что началось!
– Ты сошла с ума?! – она буквально кричала. – Тебе что, нечем заняться? Внуки сидят без присмотра, а ты...
– Маш, мне семьдесят два, не сто два, – попыталась я перебить её.
– Да какая разница?! Люди смотреть будут! Бабуля, ты же понимаешь, как это выглядит?
Как это выглядит. Вот что её волновало. Не моё счастье. Не то, что я впервые за пять лет после кончины дедушки почувствовала себя живой. А то, что подумают люди.
Я всё равно пошла в театр. Виктор встретил меня с букетом белых роз. Белых! Никто не дарил мне белые розы с... даже не помню с каких времён.
Спектакль был волшебный. Но волшебнее было после – мы гуляли по ночному городу, и он держал меня под руку. Просто держал. И я чувствовала себя... молодой? Нет. Живой. Настоящей.
Домой я вернулась поздно. На кухне сидели все трое – Маша, Денис и Катя. Внуки. Мои любимые внуки, которых я растила, пока их родители строили карьеры.
– Где ты была?! – это был допрос, не разговор.
– Гуляла – я сняла туфли, чувствуя, как ноют натруженные ноги.
– С этим... мужчиной? – Денис произнёс слово "мужчиной" так, будто это было ругательство.
– С Виктором. Его зовут Виктор.
– Бабушка – Катя, самая младшая, подошла ближе. – Ты понимаешь, что это неприлично? В твоём возрасте...
– А что в моём возрасте? – я почувствовала, как закипает внутри. – Я должна сидеть дома, вязать носки и ждать смерти?
– Не утрируй! – громко сказала Маша. – Просто есть вещи, которые...
– Которые что? Неуместны? Постыдны? – я сбросила пальто на стул. – Детки мои дорогие, я прожила семьдесят два года. Я родила и вырастила вашу мать. Я вытащила вас троих из младенчества в люди. Я имею право на личную жизнь!
– Какую личную жизнь?! – взорвался Денис. – Тебе семьдесят два!
– Именно! Мне семьдесят два, а не сто двадцать! Я ещё живая, понимаете? Живая!
Тишина повисла в кухне, как топор.
– Бабушка – голос Маши стал тише, но от этого не менее жёстким. – Если ты не прекратишь эти... встречи, мы будем вынуждены...
– Что? – я смотрела на неё. – Что вы будете вынуждены?
– Мы подумаем о доме престарелых. Очевидно, ты больше не можешь адекватно...
Мир качнулся. Дом престарелых. Они готовы отправить меня в дом престарелых за то, что я... что я встречаюсь с мужчиной?
– Убирайтесь – прошептала я.
– Бабуль...
– Убирайтесь из моей квартиры! – я уже кричала. – Моей! Которую я купила на свои деньги! Вон!
Они ушли. А я сидела на кухне и плакала. От обиды. От боли. От ярости.
Виктор позвонил утром.
– Люда? Ты плачешь?
Я рассказала ему всё. Он слушал молча, только изредка вздыхал.
– Знаешь – сказал он наконец, – у меня была похожая история. Дочь устроила скандал, когда узнала о тебе. Сказала, что я позорю память её матери.
– И что ты?
– А я сказал ей, что её мать хотела бы, чтобы я был счастлив. И что если она меня любит, то тоже этого захочет.
– И?
– Она перестала со мной разговаривать – в его голосе была грусть. – Но знаешь, что, Люда? Мне шестьдесят девять лет. Я похоронил жену, пережил инфаркт, потерял работу. И если последние годы моей жизни я проведу без дочери, но с тобой – это будет правильный выбор.
Я молчала, чувствуя, как по щекам снова текут слёзы.
– Встретимся сегодня? – спросил он. – В нашем парке?
Я вспомнила сегодняшнее сообщение от Маши. «Бабушка, одумайся. Не позорь нас. Пожалуйста».
«Не позорь нас». Я, значит, их позорю.
– Виктор – сказала я твёрдо. – Да. Встретимся. В три часа. И знаешь что? Я надену самое яркое платье, какое у меня есть.
Он засмеялся. Боже, как же я полюбила его смех!
Я достала из шкафа красное платье. То самое, которое купила безумно давно и забыла уже когда надевала его – всё ждала подходящего случая. Накрасила губы. Даже серьги достала – те, что дедушка подарил на серебряную свадьбу.
В зеркале смотрела на меня женщина. Не старуха. Женщина. С горящими глазами и румянцем на щеках.
Звонок в дверь. Маша, Денис и Катя. Все трое. Видимо, решили устроить коллективную атаку.
Я открыла дверь.
– Бабушка, мы... – Маша запнулась, увидев меня. – Ты что это...
– Иду на свидание – сказала я спокойно.
– Мы серьёзно – Денис шагнул вперёд. – Либо ты прекращаешь, либо...
– Либо что? – я посмотрела на него. На них. На этих троих молодых людей, которых я растила. – Вы выкинете меня на улицу? Отправите в дом престарелых? Перестанете со мной общаться?
Молчание.
– Знаете, что, детки? – я взяла сумочку. – Делайте что хотите. А я иду жить. Пока ещё могу.
И я вышла. Просто так. Оставила их стоять в дверях с открытыми ртами.
Виктор ждал меня у фонтана. В руках – букет пионов. Моих любимых пионов.
– Ты великолепно выглядишь – сказал он, и в его глазах было что-то такое... тёплое.
– Знаешь – призналась я, – мне страшно. Внуки хотят...
– Я знаю – он взял меня за руку. – Мне тоже страшно. Но знаешь, что я понял? Страшнее прожить остаток жизни в одиночестве, боясь чужого осуждения.
Мы пошли по парку. Держась за руки. Да, люди смотрели. Некоторые – с любопытством. Но некоторые... некоторые улыбались. Одна пожилая пара даже помахала нам.
– Куда мы идём? – спросила я.
– К Загсу – спокойно ответил Виктор.
Я остановилась. Сердце забилось так, что я испугалась – не инфаркт ли?
– Ты что?!
– Люда – он развернулся ко мне. – Мне шестьдесят девять. Тебе семьдесят два. У нас нет времени на долгие ухаживания и игры. Я хочу провести с тобой каждый оставшийся день. Официально. Легально. И пусть весь мир катится к чертям со своим мнением.
Я стояла, не в силах произнести ни слова.
– Ты можешь отказать – добавил он тише. – И я пойму. Это безумие, да? Мы знакомы всего три месяца...
– Да – выдохнула я.
– Что "да"?
– Да, это безумие. И да, я согласна.
Виктор расхохотался. Так громко, что голуби взлетели с ближайшей клумбы, а прохожие обернулись. А мы смеялись. Боже, как мы смеялись!
– Только не сегодня, – сказала я, отдышавшись. – Дай мне неделю. Хотя бы неделю.
– Зачем?
– Чтобы... подготовиться. Морально. Купить что-то подходящее. Привести себя в порядок. И... поговорить с внуками. Ещё раз. По нормальному.
Виктор кивнул, но в глазах мелькнуло сомнение.
– Они не примут – тихо сказал он. – Ты же понимаешь?
– Возможно. Но я должна попробовать. Это мои дети. То есть... внуки. Но я их растила как детей. Родители – артисты. Вечно на гастролях...
Мы сидели на нашей скамейке до вечера. Строили планы. Куда поедем в свадебное путешествие – да-да, в свадебное путешествие! Виктор настаивал на Италии. Я мечтала о Венеции.
– У меня есть небольшие накопления – признался он. – Я откладывал на старость, но... к чёрту старость! Давай потратим их на жизнь!
Домой я вернулась поздно. На пороге сидела Катя. Одна. Плакала.
– Бабуль... – она вскочила, увидев меня. – Прости. Прости нас. Мы такие... такие идиоты!
Я замерла.
– Я думала об этом весь день, – Катя вытирала слёзы. – О том, что мы тебе наговорили. И мне так стыдно... Так стыдно, бабушка! Ты всю жизнь отдала нам. А мы... мы даже не подумали о твоём счастье.
Я обняла её. Крепко. И мы стояли так, обнявшись, в тёмном коридоре.
– Расскажи мне о нём – прошептала Катя. – О Викторе. Какой он?
Мы долго разговаривали. Я рассказывала, а она слушала. О театре, о белых розах, о том, как мы цитируем друг другу Бродского. О том, как он смеётся. О том, как берёт меня за руку.
– Бабуль, а ты его любишь? – спросила она.
Я задумалась. Любовь. В семьдесят два года. Звучит нелепо, правда?
– Знаешь, Катюш... Я не уверена, что это та же любовь, что была с дедушкой. Тогда мне было двадцать, всё было иначе. Но сейчас... Сейчас я чувствую, что рядом с ним я живая. Не доживаю. А живу. Понимаешь разницу?
Она кивнула.
– Тогда выходи за него замуж – твёрдо сказала она. – А с Машей и Денисом я поговорю сама.
Но с Машей и Денисом вышло сложнее.
Маша пришла через два дня. Без звонка. Села напротив меня за кухонным столом и долго молчала.
– Мама бы не одобрила – сказала она наконец.
– Твоя мама – я налила чай, – она строила карьеру. А тебя растила я. Так что не говори мне, что бы одобрила твоя мама.
Маша вздрогнула, словно я дала ей пощёчину.
– Это было жестоко – прошептала она.
– Но честно.
Молчание. Долгое. Тяжёлое.
– Я боюсь – вдруг призналась Маша. – Бабуль, я боюсь, что он... что он окажется мошенником. Что обманет тебя. Заберёт квартиру, деньги... Ты же такая доверчивая!
Вот оно что. Не стыд. Не приличия. Страх.
– Машенька – я взяла её руку. – Квартира уже записана на вас троих. Давно. Завещание составлено. Накоплений больших у меня. Что он может забрать? Старую мебель?
– Но...
– У него своя квартира. Хорошая. И пенсия больше моей – театр платит прилично. И дочь у него, которая тоже против нашего брака. Мы оба рискуем, понимаешь? Мы оба идём навстречу осуждению. Но мы хотим быть вместе.
Маша плакала. Тихо. По её щекам текли слёзы, а она даже не вытирала их.
– Я просто... я не хочу, чтобы тебе было больно – всхлипнула она. – Ты и так столько пережила...
– Именно поэтому – я обняла её, – я хочу прожить остаток жизни счастливо. Пока могу.
Денис не пришёл. Не звонил.
– Он обидчивый – вздохнула Катя. – Всегда таким был. Помнишь, как в детстве мог неделю не разговаривать, если что-то было не по его?
Я помнила. Но надеялась, что он перерос это.
Свадьба была назначена на пятницу. Виктор настоял на официальной церемонии в Загсе.
– Хочу, чтобы всё было по-настоящему – сказал он. – С печатями, подписями и свидетелями.
Свидетелями согласились быть Катя и дочь Виктора – Анна. Они познакомились за неделю до свадьбы, и я боялась этой встречи. Но девочки... нет, они уже взрослые женщины... нашли общий язык.
– Знаете – призналась Анна за чаем, – я злилась на отца. Думала, он предаёт маму. Но потом поняла... Мама бы хотела, чтобы он был счастлив. Она всегда хотела этого.
Платье я купила в маленьком бутике. Продавец – девочка лет двадцати пяти – сначала смотрела на меня с недоумением.
– Вы ищете что-то для... внучки? – осторожно спросила она.
– Для себя – улыбнулась я. – Выхожу замуж.
Её лицо расцвело.
– О боже! Как романтично! – она заходила вокруг меня. – У нас есть идеальное платье! Подождите!
Платье было цвета слоновой кости. Простое. Элегантное. Длиной до колен.
– Вы в нём как королева – восхищалась она, пока я вертелась перед зеркалом.
Королева. В семьдесят два года. Абсурд? Может быть. Но мне нравилось.
Накануне свадьбы позвонил Денис.
– Бабушка – голос был напряжённый. – Я... я подумал. И хочу сказать... Прости. Прости за всё.
Я молчала, не веря своим ушам.
– Я не приду на свадьбу – продолжил он. – Ещё не готов. Но... но я не против. Правда. Если ты счастлива... тогда ладно.
– Денис...
– Не надо ничего говорить – он явно сдерживал слёзы. – Просто... будь счастлива, ладно? Ты заслужила это.
Я плакала после этого разговора. От облегчения. От радости. От того, что мои внуки – всё-таки поняли.
Утром в пятницу я проснулась в шесть. Не могла спать. Волновалась, как девчонка перед первым свиданием.
Катя приехала в восемь. Привезла цветы, шампанское и визажиста.
– Что?! – я была в шоке. – Катюш, мне семьдесят два! Зачем мне визажист?
– Затем, что ты – невеста – твёрдо сказала она. – А невеста должна быть прекрасна!
Визажист – парень лет тридцати с яркими волосами – работал час.
– Мы делаем естественный макияж – объяснял он. – Подчёркиваем красоту, не прячем возраст. Вы и так прекрасны!
Когда он закончил, я не узнала себя в зеркале. Морщины никуда не делись. Седые волосы остались седыми. Но глаза... глаза сияли.
В Загс мы приехали к одиннадцати. Виктор ждал у входа. В новом костюме, с букетом белых роз. Когда он увидел меня, его глаза наполнились слезами:
– Люда... – только и сказал он. – Господи, Люда...
Церемония была короткой. Стандартной. Но когда мы обменивались кольцами, я чувствовала... словно мне снова двадцать. Словно вся жизнь впереди.
– Согласна ли вы, Людмила Михайловна, взять в мужья...
– Согласна – перебила я. – Согласна!
Все засмеялись. Даже строгая сотрудница Загса улыбнулась.
А потом был поцелуй. Наш первый настоящий поцелуй. И мне было всё равно, что нам больше ста сорока на двоих. В этот момент я была счастлива.
На выходе из загса нас ждал сюрприз. Маша. С огромным букетом.
– Прости – сказала она, когда я остановилась, не веря глазам. – Прости, бабуль. Я была дурой. Но я хочу... я хочу быть частью твоего счастья.
Я обняла её. Крепко. И мы стояли так – невеста в семьдесят два, внучка, которая наконец поняла, и жених, который терпеливо ждал, пока мы закончим плакать.
– Ну что – сказал Виктор, когда мы наконец оторвались друг от друга. – Поехали праздновать? Я забронировал столик в том ресторане, где мы были на первом свидании.
И мы поехали. Все вместе – я, Виктор, Катя, Маша и Анна. Небольшая компания. Но своя. Настоящая. Жалко, что моя дочка с мужем не могли присутствовать, потому что были на гастролях… Дочка поздравила по телефону...
За ужином Виктор встал и поднял бокал.
– Я хочу сказать... – начал он и запнулся. – Я думал, что моя жизнь закончена. После кончины жены я просто существовал. А потом встретил Люду. И понял – жизнь не заканчивается, пока ты сам не решишь, что она закончена. Так что... за новую жизнь! За то, что никогда не поздно быть счастливым!
– За новую жизнь! – подхватили девочки.
А я смотрела на них – на моего мужа, на внучек, на Анну – и думала... Знаете, о чём я думала?
Что позор – это не любить в старости. Позор – это позволить другим запереть тебя в клетке приличий и условностей. Позор – это отказаться от счастья, потому что кто-то считает, что ты слишком стар для него.
А всё остальное... всё остальное просто жизнь. Настоящая. Яркая. Твоя.
И пусть мне семьдесят два. У меня впереди, может, десять лет. Может, пять. А может, двадцать – кто знает?
Но эти годы я проживу так, как хочу я. А не так, как считают правильным другие.
Это моя жизнь.
Рекомендую:
Подписывайтесь, чтобы не пропустить следующие публикации.
Пишите комментарии 👇, ставьте лайки 👍