Всё горюешь, грешишь, сгораешь.
Всяк сверчок — да на свой шесток.
Веришь — нет, жил такой Гришатка...
Да какое его житьё!
.
На крылечке споткнёшься — ишь ты! —
перекрестишься: «Это что ж —
кочерёжка ли, кочерыжка?
Фу, ты, Гриня! Куды ползёшь?»
.
А и катится — как полешко,
коли так, то оно легко.
Гришке горюшко — по колено,
Гришке долюшка — с локоток.
.
Не дал Боженька ножек-ручек —
сколько этаких на Руси! —
да зажмёт он зубами прутик
и давай по земле скрести.
.
Пляшет прутик в пылище густо:
точно хлопают в небеси
то ли крыльями гуси-утки,
то ли... Господи, нас спаси!
.
Только б дождиком скоро смыло,
что успел он там наскрести:
то ли бабоньку с коромыслом,
то ли... Господи, нас прости!
.
А не стал бы Гришанька наш-то —
околотком уже слушок, —
если что, по порожкам шаркать,
попрошайничать, если что.
.
Ты — чертёжно, карикартонно,
книжно. Гриша наш — ни шиша:
каждый образ — нерукотворный,
руку на' сердце положа.
.
А твоё — сокрушённо, что ли,
грушей — колоколом? — окстись!
А у Гришеньки Журавлёва
и синички-то нет в горсти...
.
Свой сусек бережёшь, жалеешь:
ни гроша, мол, до решета.
А за Гришей не заржавеет,
только челюсти разжимай.
.
Так и храмовы створки пнул бы,
образинам бы погрозил!
А Гришутка наш — прутик в зубы,
да и рта — на крик — не раззинь.
.
Так бы: тьфу три раза' — и стёрто,
тресни прутик — и чёрт бы с ним.
С рушником стережёт сестрёнка,
милосердна, как серафим:
.
оботрёт и — обратно в люльку:
ты, малютка, малюй чуть свет.
А иконопись людям люба,
любо-дорого посмотреть.
.
А Господь ему — солнца прутик,
а тебя хворостиной — Сикст.
А Григорий наш не Распутин
и не Мишка-Архистратиг.
.
Кто — ошую, кто — одесную:
«Даждь нам днесь! Сивка, сей же час!»
Он кудесничает, рисует —
ни задоринки, ни сучка.
.
А у Гришеньки Журавлёва
и синички нет — хоть бы хны, —
ни мизинчика, чтоб коровку
божью — пятнышком Хохломы.
.
Штукатурь или шашкой шоркай,
тычь штыком или шторь святых,
только ко'ротки руки, чтобы
роспись Гришину соскрести.
.
Каждый образик — чудотворный!
Для своих, для чужих чудес
попроси, для себя — чего там! —
а у Гриши и так всё есть.
.
А за ним-то и Лувры, Лавры —
шатко-валко: «Лови! Гвозди!»
А Гришанька-то наш — журавлик
крестит прутиком в небеси.
*
Григорий Николаевич Журавлёв – художник-иконописец конца XIX – начала XX веков. Его иконы называют «нерукотворными», однако известность пришла к нему не только благодаря таланту. Художник появился на свет калекой: руки росли только до локтевых суставов, а ноги – до колен. Телесные недуги не помешали ему творить.
Родился Григорий Журавлёв в 1858 году. Будучи ещё ребёнком, начал вылезать во двор, где чертил на земле взятым в зубы прутиком фигуры людей и животных.
Была у Гриши мечта – выучиться писать иконы. В 1873 году он со своим братом Афанасием отправился в Самару с намерением встретиться с местным художником Травкиным и напроситься к нему в подмастерья. Художник был поражён столь необычным учеником и поселил того в собственной квартире, где и началось обучение. Но продолжалось оно недолго, несколько дней, по прошествии которых Гриша вернулся в родную деревню, где в течение пяти лет усердно самостоятельно учился. Помогали ему бабушка и родной брат.
Однажды художника пригласили расписывать Троицкий храм. Журавлёву предстояло повторить творческий подвиг Микеланджело – но и здоровому человеку подобное даётся непросто. Каждое утро иконописца привязывали к люльке и поднимали на двадцать пять метров. Зажав кисть в зубах, он трудился над образами святых, а вечером не мог раскрыть рта от боли. Сестра отогревала сжатые судорогой челюсти горячими полотенцами, а наутро Журавлёв снова отправлялся в храм. Работа шла несколько лет.
Иконы, написанные Григорием Журавлёвым, находятся по всей России и за её пределами, хранятся в Эрмитаже и Свято-Троицкой Сергиевой Лавре.