— Ты никогда не умела готовить! Вся еда в этом доме — одно отвратительное месиво, как и твои кривые руки! Зачем я только женился...
Голос мужа, хриплый от постоянного курения и вечного недовольства, резанул слух. Марина стояла у плиты, спиной к нему, и помешивала варево в кастрюле. Рагу. Его любимое. Когда-то давно, лет десять назад, он называл его «произведением кулинарного искусства» и, обнимая ее за талию, целовал в шею, пока она старательно тушила овощи. Теперь это было «отвратительное месиво». Ее пальцы, длинные и тонкие, которыми он когда-то восхищался, называя «пальцами пианистки», сжались на ручке половника так, что костяшки побелели.
— Я стараюсь, Андрей, — тихо сказала она, не оборачиваясь. Внутри все сжалось в холодный, тяжелый ком. Она чувствовала его взгляд, сверлящий ее спину, оценивающий, ненавидящий. - Готовлю как умею.
— Стараешься? — он фыркнул, и звук этот был похож на шипение змеи. — Ты? Ты не способна ни на что стараться. Ты не способна нормально готовить, нормально выглядеть, нормально что-то делать. Ты — пустое место.
Каждое слово било точно в цель, как отточенная булавка, вонзающаяся в уже изуродованную кожу. Она закрыла глаза. Перед глазами поплыли пятна — желтое от света кухонной лампы, красное от ярости, черное от отчаяния. Она думала о том, как всего час назад проверяла его телефон, пока он принимал душ. Смеющиеся селфи с той… с этой девчонкой из его отдела. Подпись: «Скучаю по твоим рукам, а не по ее безвкусному рагу». Его ответ: «Скоро, зайка. Терпение.»
— Может, хватит? — ее голос дрогнул, выдавая слабость, которую он так жаждал увидеть.
— Хватит? Нет, не хватит! — он встал, стул с грохотом отъехал назад. — Мне с тобой не хватит всей жизни, чтобы высказать, как ты меня достала! Ты — моя тюрьма! Понимаешь? Тюрьма в стенах этой консервной банки!
Он подошел к плите, встал так близко, что она почувствовала запах дешевого одеколона и портвейна — этот коктейль разочарования. Его дыхание обжигало затылок.
— Посмотри на себя! — он схватил ее за подбородок и грубо повернул к себе. — На кого ты похожа? На выжатый лимон. Ни кожи ни рожи.
В ее глазах стояли слезы, но она не позволила им упасть. Она смотрела на этого человека — когда-то красивого, а теперь расплывшегося, с глазами, полными злобы на весь мир, и в первую очередь — на нее. На нее, которая отдала ему лучшие годы, работала на двух работах, пока он «искал себя», прощала первые, еще робкие измены. Она думала, что терпением и любовью сможет его исправить. Глупая. Люди не исправляются. Они лишь глубже проваливаются в свою сущность.
— Отстань от меня, Андрей, — выдохнула она, пытаясь вырваться.
— А ты что сделаешь? — он усмехнулся, его пальцы впились ей в щеки. — Позвонишь своей истеричке-мамаше? Пожалуешься? Да она сама тебя ненавидит за твою слабость!
Это была правда. Мать всегда говорила: «Мужиков не переделывают, Маринка. Или терпи, или уходи.» А она терпела. Боялась одиночества. Боялась начать все с нуля. Боялась признать, что десять лет жизни были ошибкой.
И тут ее взгляд упал на плиту. Старый, эмалированный чайник, он только что закипел, и из его носика валил густой, обжигающий пар. Он стоял на краю плиты, рядом с его рукой. Рядом кипела вода, чтобы помыть посуду
Мысль пронеслась мгновенной, ослепительной молнией. Быстрая, как удар хлыста. Неосознанная. Животная.
Андрей, довольный своим эффектом, отпустил ее и с размаху ткнул пальцем в кастрюлю.
— Вот, смотри, все переварено! Это — жри сама!
В тот же миг она сделала шаг, якобы пытаясь отстранить кастрюлю от него. Ее локоть «случайно» задел ручку чайника.
Все произошло за долю секунды. Медленная, словно в кошмаре, дуга. Кипяток, прозрачный и обжигающий, хлынул на его руку, на грудь, брызги попали ему в лицо.
Раздался нечеловеческий вопль. Андрей отпрянул, схватившись за руку, на которой уже вздувались багровые волдыри. Его лицо исказилось от невыносимой боли и шока.
— Ты! Ты сумасшедшая! Ты обожгла меня!
Марина стояла неподвижно, глядя на него. Никакого ужаса. Никакого раскаяния. Только ледяная, кристальная ясность в голове и странное, пугающее спокойствие. Слезы, что стояли в глазах, высохли. Комок в груди рассосался. Внутри была лишь тишина.
— Случайно, — произнесла она ровным, безжизненным голосом. — Ты же видел. Я нечаянно.
— Врешь! Ты сделала это нарочно! Я тебя прибью щас!
Он попытался броситься на нее, но боль сковала движения. Он зашипел, заскулил, как побитая собака. Сел на корточки.
А она смотрела на него и думала. Думала о том, как он кричал. Не так, как сейчас — истерично и жалко, а громко, властно, унижая ее. Думала о тех девчонках, чьи селфи хранились в его телефоне. Думала о своих потраченных годах. И самый главный, самый страшный вопрос, который она задавала себе все эти годы, наконец, нашел ответ. «А что, если?..»
Она медленно подошла к кухонному столу, взяла его телефон. Он лежал рядом с его пачкой сигарет.
— Что ты там делаешь? — просипел Андрей, корчась от боли.
Она не ответила. Она открыла галерею. Нашла папку. Там были не только селфи. Были откровенные фото. Видео. Она открыла список контактов. Нашла «Зайка». И еще «Кисонька». И «Начальница» — о, это было особенно пикантно.
— Дай сюда телефон, стерва! — закричал он, пытаясь подняться.
Марина игнорировала его. Она открыла его рабочий чат в мессенджере, куда был добавлен весь отдел, включая генерального директора — старого, консервативного человека, блюстителя морали. Она выбрала несколько самых «ярких» фото и одно короткое, но очень недвусмысленное видео.
— Марина, нет! — в его голосе послышался настоящий, животный ужас. — Что ты делаешь? Остановись!
Она подняла на него глаза. Впервые за много лет она смотрела на него не снизу вверх, не как жертва на палача, а как равный. Как победитель.
— Ты сказал, что я ничего не могу, — ее голос был тихим, но каждое слово падало, как камень. — Ты ошибался.
Палец завис над кнопкой «Отправить».
— Нет! Прошу тебя! — он плакал. Слезы боли, страха и осознания полного краха текли по его лицу, смешиваясь с покрасневшей кожей от ожога. — Я все сделаю! Я уйду от нее! Мы все обсудим! Я подарю тебе все, что захочешь!
— Мне ничего от тебя не нужно, Андрей, — ответила она. — Мне уже ничего от тебя не нужно. Ты сам это сказал. Ты — моя тюрьма. Знаешь, что делают в тюрьме, когда хотят на волю? Совершают побег.
И Марина нажала «Отправить».
— Смотрите все! —
В ту же секунду телефон в его руке (он все-таки дополз и выхватил его) начал бешено вибрировать. Посыпались уведомления. Один, два, десять. Звонки. Сообщения. Он смотрел на экран, и лицо его становилось землистым. Карьера. Репутация. Все, что он так лелеял, рушилось в одночасье.
Он поднял на нее взгляд. В его глазах уже не было ненависти. Был страх. Почтительный, жуткий страх.
Марина спокойно сняла фартук, повесила его на гвоздик. Подошла к вешалке в прихожей, надела свое самое простое пальто. Она не взяла ни сумку, ни документы. Ничего из этого старого, отравленного быта.
— Ты куда? — его голос был слабым, разбитым.
— Побег, — сказала она, не оборачиваясь.
Она вышла из квартиры, притворила за собой дверь. Не захлопнула, не хлопнула — просто притворила. Тихий, окончательный щелчок.
Она шла по подъезду, спускаясь по лестнице, и впервые за долгие годы не чувствовала тяжести в ногах. Она вышла на улицу. Был вечер. Шел холодный осенний дождь. Капли падали ей на лицо, и она не понимала, дождь это или ее собственные, наконец-то вырвавшиеся на свободу слезы. Она шла, не зная куда, и думала только об одном.
То, что она сделала в ответ, он запомнит навсегда. Но важнее было другое. То, что она сделала для себя, она запомнила сейчас. И этого было достаточно, чтобы начать все сначала. С чистого, промокшего под дождем листа
Пожалуйста, дорогие наши читатели, оставьте несколько слов автору в комментариях и нажмите обязательно ЛАЙК, ПОДПИСКА, чтобы ничего не пропустить. Виктория будет вне себя от счастья и внимания!
Можете скинуть небольшой ДОНАТ, нажав на кнопку внизу ПОДДЕРЖАТЬ - это ей для вдохновения. Благодарим, желаем приятного дня или вечера!)