— Твоя дочь на Новый год к бабушке поедет! Место нужно для гостей! — заявила свекровь, даже не оторвавшись от кроссворда.
Карандаш в её руке завис над словом из пяти букв. Я замерла с мокрой тарелкой в руках. Пена медленно сползала по фаянсу, капая в раковину. Кап. Кап. Единственный звук на кухне, кроме тяжелого дыхания Галины Петровны.
— К какой бабушке? — переспросила я, стараясь, чтобы голос не дрожал. — К моей маме? В Рязань? За триста километров?
— Ну а к кому же? Не к соседям же, — она наконец подняла на меня глаза. Взгляд водянистый, цепкий, как у старой щуки. — Приедут Корнеевы. Люди нужные, Олегу с повышением могут помочь. Им комфорт нужен. А у твоей Лерки комната самая теплая, изолированная. Поставим туда раскладушку для Вадима, сами на диване... А девчонке там делать нечего. Мешаться только будет.
— Лере четырнадцать лет, Галина Петровна. У нее здесь друзья, планы. Елка в школе.
— Планы у нее... — фыркнула свекровь, с силой вписывая букву в клеточку. Грифель хрустнул. — Планы — это когда деньги в дом приносишь. А пока ты на моем иждивении, да и прицеп твой...
Я аккуратно поставила тарелку в сушилку. Внутри, где-то в районе солнечного сплетения, сжалась холодная пружина. Та самая, что сжималась последние три года.
— Мы с Олегом платим коммуналку. И продукты покупаем мы.
— А стены чьи? — она победно улыбнулась, поправляя очки. — Стены мои. И порядки мои. Билет я уже посмотрела, на тридцатое число есть плацкарт. Пусть собирается.
За окном выла декабрьская вьюга, швыряя горсти мокрого снега в стекло. Темнело теперь рано, в четыре уже хоть глаз выколи. Из щелей в старой деревянной раме тянуло могильным холодом — вечная проблема этой квартиры, которую Галина Петровна запрещала менять («пластик не дышит!»).
На кухню, шаркая стоптанными тапками, зашел Олег. Мой муж. Человек, за которого я вышла пять лет назад, думая, что нашла тихую гавань.
— О, ужин скоро? — он потер руки, не замечая напряжения, висевшего в воздухе гуще, чем запах жареного лука.
— Олег, — я повернулась к нему. — Твоя мама хочет отправить Леру в Рязань. На все каникулы. Чтобы положить в её комнате Корнеевых.
Олег замер, бегая глазами от меня к матери. Классическая поза страуса на бетонном полу.
— Ну... Лен... Мама говорила, да. Корнеев — это же замдиректора. Если мы хорошо примем... Это шанс. А Лерке в Рязани хорошо, воздух свежий. Мать твоя пирогов напечет.
— В Рязани у мамы однушка, Олег. И отец после инсульта лежачий. Ты хочешь туда подростка отправить? В сиделку превратить на праздники?
— Не передергивай! — рявкнула Галина Петровна. — Поможет бабушке, не развалится. А то растет белоручкой. Всё, разговор окончен. Билеты я закажу сейчас, пока не разобрали. Деньги мне потом вернете.
Олег виновато посмотрел на меня и полез в холодильник за пивом.
— Лен, ну правда. Всего неделя. Ради семьи можно и потерпеть.
Я вытерла руки полотенцем. Ткань была жесткой, застиранной — свекровь не признавала кондиционеры.
«Ради семьи».
Я терпела ради семьи, когда мы переехали сюда, чтобы накопить на ипотеку.
Я терпела, когда Галина Петровна выкинула мои книги («пылесборники»).
Терпела, когда она переставляла мебель в нашей спальне, пока нас не было.
Терпела, когда Леру называли «твоя девка», будто она была приблудной собачонкой, а не ребенком, которого Олег обещал удочерить, но «забыл» за бумажной волокитой.
— Хорошо, — тихо сказала я.
Олег выдохнул с облегчением. Свекровь самодовольно хмыкнула.
— Вот и умница. Сразу бы так. Котлет мне положи, только тех, что поджаристее.
***
Вечером я зашла к дочери. Лера сидела в наушниках, рисуя что-то в планшете. В комнате было уютно, несмотря на старые обои — мы с ней сами клеили гирлянды, вешали постеры. Это был её островок безопасности.
Я села на край кровати. Скрипнули пружины — звук, который я ненавидела в этой квартире больше всего. Скрипело тут всё: полы, двери, отношения.
— Мам? Ты чего такая? — Лера сняла наушники.
— Лер... Нам надо поговорить про Новый год.
Она напряглась, сразу ощетинилась, как ежик.
— Бабка опять что-то придумала? Выселяет?
Умная она у меня. Слишком взрослая для своих четырнадцати.
— Она хочет, чтобы приехали гости. Корнеевы.
— И мне надо валить, да? — Лера отшвырнула стилус. — Мам, я договорилась с Катькой и Полиной. Мы хотели в кино, потом на каток... Я не поеду в Рязань! Там дед стонет по ночам, и бабушке не до меня, ей тяжело!
— Тише, — я накрыла её руку своей. — Ты не поедешь в Рязань.
Лера удивленно моргнула.
— А куда? В лагерь? Денег же нет, ты говорила...
— У нас есть план. Но мне нужно, чтобы ты мне поверила. И молчала. Два дня. Сможешь?
Дочь всмотрелась в мое лицо. Она давно не видела меня такой. Обычно я была «миротворцем», сглаживающим углы. А сейчас во мне звенела сталь.
— Смогу.
***
Следующие два дня прошли в сюрреалистичном тумане.
Галина Петровна развила бурную деятельность. Она достала парадный сервиз (тот самый, из которого нам с Олегом запрещалось есть даже по праздникам). Она заставила Олега выбивать ковры на снегу. Она купила деликатесов на сумму, равную моей полумесячной зарплате, и выставила счет мне на карту.
«Скинь за икру и балык. Гости же общие».
Я скинула. Молча.
Вечером 29 декабря я вернулась с работы поздно. В прихожей пахло хлоркой и вареной свеклой — запах советского праздника.
В коридоре стояли чемоданы Леры. Свекровь уже всё упаковала сама.
— Я ей теплые рейтузы положила, — сообщила она, выходя из кухни с мокрой тряпкой. — И учебники. Пусть занимается, а не в телефоне тычет. Поезд завтра в восемь утра. Олег отвезет.
Олег сидел перед телевизором, делая вид, что очень увлечен новостями. Ему было стыдно, но комфорт мамы и мифическое повышение были важнее.
— Хорошо, — кивнула я. — Только Олег не отвезет. Я сама.
— Еще чего, бензин жечь! Олег на машине, а ты на такси разоришься.
— Я заказала грузовое такси, — спокойно сказала я, расстегивая сапоги. Молния заела, как всегда.
В комнате повисла тишина. Слышно было только, как у соседей сверху вибрирует стиральная машина.
— Какое еще грузовое? — нахмурилась свекровь. — Зачем для одного чемодана грузовое такси?
Я выпрямилась. Сердце колотилось где-то в горле, но руки были ледяными и спокойными.
— Потому что мы забираем всё.
Олег наконец оторвался от телевизора.
— Лен, ты о чем?
— Лера не едет в Рязань, Олег. И я не остаюсь встречать Корнеевых. И жарить им утку я тоже не буду.
— Ты с ума сошла? — Галина Петровна пошла пятнами. — Билеты куплены! Люди приглашены! Ты что устраиваешь за спектакль?
Я прошла в нашу с Олегом комнату. Достала из-под кровати две большие спортивные сумки, которые собрала еще ночью, пока они спали.
— Это не спектакль, Галина Петровна. Это финал.
— Ленка! — Олег вскочил, подбежал ко мне. — Ну что ты начинаешь? Ну потерпи, ну два дня всего! Зачем скандал перед праздником?
Я посмотрела на него. На его растянутые на коленях треники, на испуганное, обиженное лицо сорокалетнего мальчика. И поняла, что ничего не чувствую. Ни любви, ни жалости. Только усталость и желание помыться.
— Я терпела пять лет, Олег. Я копила на первоначальный взнос. Я отказывала себе в новой одежде, Лере в лишних гаджетах. Мы жили здесь, чтобы «сэкономить».
— Ну вот! — подхватила свекровь, вставая в дверях руки в боки. — Жили на всем готовом! Неблагодарная!
— Я не договорила, — я сказала это тихо, но так, что Галина Петровна осеклась. — Мы платили коммуналку за троих. Я покупала продукты на всех. Я делала ремонт в ванной на свои декретные. А ты, Олег, свою зарплату тратил на «обслуживание машины» и подарки маме.
— Я мужчина! Я должен помогать матери!
— Должен. А я должна защищать свою дочь. Когда твоя мать сказала, что Лера «мешает гостям», это стало точкой. Я взяла ипотеку. Ключи получили вчера.
В прихожей запиликал домофон.
— Это машина, — сказала я, застегивая сумку. — Лера! Выходи!
Дверь детской распахнулась мгновенно. Лера стояла уже одетая, с рюкзаком и котом в переноске. Наш старый кот Барсик тоже был «лишним» для гостей — у кого-то там аллергия.
— Куда ты пойдешь? — взвизгнула свекровь. — В бетонную коробку? Под Новый год? С ребенком?
— Лучше в бетонную коробку, где нас любят, чем во дворец, где мы прислуга, — отрезала я.
Олег стоял в проходе, растерянно хлопая глазами.
— Лен... А как же Корнеевы? Кто на стол накрывать будет? Я же не умею утку...
Это было последнее, что я услышала от мужа. Не «останься», не «прости», не «я люблю тебя». А «кто накроет на стол».
— Мама накроет, — я накинула пуховик. — Она же хозяйка. Место для гостей освободилось. Радуйтесь.
Мы вышли в подъезд. Там пахло куревом и чьей-то жареной картошкой. Лифт не работал, пришлось тащить сумки пешком с пятого этажа. Но эти сумки казались невесомыми.
***
В новой квартире не было ничего, кроме голых стен и матраса, который я заказала доставкой утром. Пахло мокрой штукатуркой и пылью. На полу — серый бетонный стяг. Из лампочек — одна «ильича» в кухне.
Мы бросили сумки в центре комнаты. Барсик осторожно высунул нос из переноски, чихнул и тут же по-хозяйски направился в угол.
— Мам, — Лера огляделась. — А тут эхо.
— Тут свобода, Лер.
Мы заказали три пиццы. Огромные, с двойным сыром. Курьер приехал через час, весь в снегу, ругаясь на сугробы во дворе.
Мы сидели на надувном матрасе, укрывшись пледами, пили колу из пластиковых стаканчиков и ели пиццу прямо из коробки.
За окном грохотали салюты — кто-то уже начал отмечать. В квартире было прохладно, батареи грели слабовато, но мне впервые за пять лет было тепло.
Телефон Олега звонил раз десять. Я не брала. Потом пришло сообщение от свекрови: *«Верни деньги за икру, воровка!»*
Я рассмеялась. Громко, до слез. Лера посмотрела на меня с опаской, а потом тоже захихикала.
— Знаешь, мам, — сказала она, откусывая кусок пепперони. — Это лучший Новый год.
— Почему?
— Потому что мы никого не ждем. И никто нас не выгоняет.
Я обняла её, чувствуя, как отпускает та самая пружина внутри.
В дверь позвонили.
Я напряглась. Неужели Олег? Неужели приехал скандалить, возвращать, требовать?
Я подошла к двери, глянула в глазок.
На площадке стояла соседка — пожилая женщина в смешном вязаном берете.
Я открыла.
— Девочки, — она улыбнулась, показывая ряд золотых коронок. — Я слышу, заехали. А у меня пирогов гора, дед-то мой не ест сладкое. С капустой будете? Горячие еще.
Она протягивала тарелку, накрытую полотенцем. От неё пахло дрожжевым тестом и уютом. Настоящим, не показным.
— Будем, — сказала я и почувствовала, как щиплет в носу. — Спасибо. Проходите. У нас, правда, стульев нет...
— Да я свой табурет принесу! — махнула она рукой. — И огурчиков соленых захвачу. Новоселье же!
Через час мы сидели втроем (плюс кот, который выпрашивал начинку из пирога). Соседка, тетя Валя, рассказывала байки про этот дом, Лера смеялась, а я смотрела на голые стены и видела не серый бетон, а обои, которые мы выберем. Шторы, которые повесим. Жизнь, которую мы построим.
Гости Галины Петровны, наверное, сейчас спали бы на мягком диване. Олег давился бы невкусной уткой, слушая рассказы начальника.
А моя дочь спала рядом со мной на матрасе, раскинув руки, и улыбалась во сне.
И места нам хватало. Впервые за долгое время нам хватало места.
***
**Вместо эпилога**
Через месяц я встретила Олега у нотариуса — подавали на развод. Он выглядел помятым, пуговица на пальто болталась на одной нитке.
— Мама говорит, ты специально всё подстроила, чтобы нас опозорить, — буркнул он, не глядя в глаза. — Корнеевы уехали на следующий день. Сказали, атмосфера у нас тяжелая.
— Атмосфера, — согласилась я, подписывая заявление. — Дело именно в ней.
Я вышла на улицу. Мартовское солнце слепило глаза, с крыш капала звонкая капель. Я поправила шарф, вдохнула полной грудью сырой весенний воздух и пошла к метро. Вечером мы с Лерой идем выбирать плитку в ванную. Лазурную. Потому что мы так хотим.