Вот история, основанная на заданном конфликте, с глубокой проработкой психологических слоев и неожиданной развязкой.
***
— Ты чего застыла? Суп стынет. Недосолила, что ли, опять? — Валера постучал ложкой по краю тарелки. Звук вышел противный, требовательный. Как дятел по виску.
Я смотрела в окно. Там, за двойным стеклом, ноябрь жрал город. Серая хмарь, мокрый асфальт, люди-тени, бегущие от подъезда к автобусу. В квартире было зябко — батареи едва теплились, ЖКХ, как всегда, экономило на нас, живущих на первом этаже.
— Марина! Ты слышишь? — голос мужа набрал те самые нотки, от которых у меня обычно начинала болеть шея. — Я говорю, с мамой сегодня созванивался. Плоха она. Кашляет. Врачи говорят — климат менять надо.
Я молча подвинула к себе кружку с давно остывшим чаем. Сверху плавала радужная пленка. Гадость.
— Так вот, — Валера отодвинул тарелку с борщом, который я варила вчера до часу ночи после смены. — Я решил. Дом на море я маме завещаю! Точнее, дарственную сейчас оформлю. Пусть живет. Она заслужила! Старость надо уважать. А мы с тобой молодые, нам и тут нормально, да и дача у родителей твоих есть, если что.
Он сказал это так просто. Будто хлеба попросил передать.
Я медленно подняла глаза. Валера сидел, развалившись на нашем скрипучем кухонном стуле, и ковырял в зубах зубочисткой. Хозяин жизни. Благодетель.
— Ты маме… завещаешь? — переспросила я тихо.
— Ну да. Или подарю. Какая разница? Главное — документы переделать. Завтра найди папку, где у нас все бумаги лежат. Я к нотариусу запишусь.
В прихожей гудела стиральная машинка, отжимая его рубашки. Под ногами дуло от балконной двери — поролон, который я затыкала в щели, вывалился. Обычный вечер четверга. Вечер, когда моя жизнь, кажется, треснула по шву.
— Валер, — я сглотнула комок в горле. — А ты ничего не забыл?
— В смысле? — он нахмурился. — А, ну да. Тебе там, может, вещи какие забрать надо? Купальники свои? Так мама не против, заберешь летом, если пустит погостить.
Если пустит. Погостить.
Двадцать пять лет. Четверть века я жила с ощущением, что мы — команда. Что мы гребем в одной лодке. Оказалось, я гребла, а он просто сидел на корме и указывал курс.
— Валера, — я говорила очень спокойно, хотя внутри все дрожало, как та стиралка в режиме отжима. — А ты помнишь, откуда взялся этот дом? В Сочи. Тот, с верандой.
— Ну как откуда? — он искренне удивился. — Купили. Мы же семья. Общий бюджет. Я тогда, помнишь, премию получил хорошую. В двенадцатом году.
Память у мужчин — удивительная штука. Избирательная, как сито. Крупные камни застревают, а песок истины вымывается.
— Твоей премии, Валера, хватило на забор. И на установку септика, — сказала я. — А дом мы купили на деньги от продажи квартиры моей бабушки. И той однушки, что я заработала на северах, пока ты «искал себя» в творческом отпуске.
Валера покраснел. Не от стыда — от злости.
— Ты что, попрекать меня будешь? — взвился он. Стул противно скрежетнул ножками по плитке. — Я, между прочим, ремонт там делал! Своими руками! Плитку клал!
— Плитку клал Равшан, — напомнила я. — Ты только смесь привозил. На моей машине.
Он вскочил. Начал мерить шагами шестиметровую кухню. Туда-сюда. Как тигр в клетке, только облезлый и в вытянутых трениках.
— Вот значит как! — он ткнул в меня пальцем. — Меркантильная ты баба, Марин. Мать болеет! Человек жизнь положил, чтобы меня вырастить! А ты… метры считаешь? Я мужик в доме! Мое слово — закон. Сказал — матери отдам, значит, отдам. Ищи документы.
Я встала. Ноги были ватными, но голова вдруг стала ясной-ясной. Холодной, как тот ноябрьский ветер за окном.
— Документы искать не надо, — сказала я. — Я знаю, где они.
— Ну вот и неси! — рявкнул он. — И не беси меня. У меня давление.
Я вышла в комнату. Открыла шкаф. Достала синюю папку. Не ту, общую, где лежали квитанции и гарантийные талоны на утюг. А свою. Личную. Которую завела три года назад, когда впервые услышала, как свекровь, Тамара Игнатьевна, шепчет ему по телефону: «Сынок, перепиши все на себя, мало ли что, бабы нынче хитрые».
Я вернулась на кухню. Положила папку на стол. Рядом с тарелкой недоеденного борща.
— Вот, — сказала я.
Валера схватил папку, рывком открыл.
— Так… свидетельство… кадастровый… — бубнил он, перебирая листы. — Ну все на месте. Завтра поедем переоформлять. Только почему тут написано…
Он замолк. Прищурился. Поднес бумагу ближе к глазам, хотя зрение у него было стопроцентное.
— Что это? — голос его сел.
— Читай внимательно, Валера. Пункт «Правообладатель».
Он читал. Губы шевелились, но звука не было.
— «Иванова Марина Сергеевна»… — наконец выдавил он. — А где я? Мы же в браке покупали! Это совместно нажитое! Я в суде докажу! Половина моя!
Я села обратно за стол. Взяла остывшую кружку, сделала глоток. Холодный чай оказался на удивление вкусным. Отрезвляющим.
— Не докажешь, — мягко сказала я. — Посмотри дату договора. И посмотри выписки со счетов, они там, в конце папки приколоты.
— И что?
— А то, Валера, что дом куплен на средства, полученные мной в порядке наследования, и средства, поступившие от продажи добрачного имущества. Плюс брачный договор, который ты подписал в десятом году, помнишь? Когда ты в очередную аферу с кредитами влез и боялся, что коллекторы квартиру отберут. Ты тогда сам настоял: «Маринка, давай все на тебя запишем, чтобы рисков не было».
Валера побледнел. Он вспомнил. Тот страх, те трясущиеся руки, то желание спрятаться за юбкой жены.
— Но… это же формальность была! — закричал он, срываясь на фальцет. — Мы же договаривались! На словах!
— Слова к делу не пришьешь, — я пожала плечами. — А вот подпись твою у нотариуса — очень даже. Так что, Валера, завещать ты можешь только свои удочки. И этот стол. Хотя нет, стол мы покупали с моей премии.
Он смотрел на меня так, будто впервые видел. В его глазах рушился целый мир. Мир, где он был великодушным барином, одаривающим маму поместьями, а я была просто удобной функцией по обеспечению быта.
— Ты… ты крыса, Марин, — прошипел он. — За спиной у мужа… бумажки собирала…
— Нет, Валера. Я просто страховалась. От твоей «широкой души» за чужой счет.
В коридоре зазвонил его телефон. На экране высветилось «МАМА».
Он схватил трубку, как утопающий соломинку.
— Да, мам! Да… Нет, мам. Возникли… сложности. Марина… она…
Он замолчал, слушая, что ему льют в ухо. Потом посмотрел на меня. Злобно, исподлобья.
— Мама говорит, что ты бессовестная. Что Бог тебя накажет.
— Пусть говорит, — я встала и подошла к окну. Темнота на улице уже не казалась такой беспросветной. Где-то там горели фонари. — А теперь слушай меня, Валера. В Сочи поедет моя дочь. С внуком. У него аденоиды, ему нужнее. А Тамара Игнатьевна пусть дышит воздухом на своей даче в Подмосковье. Там тоже сосны.
— Я подам на развод! — крикнул он. Это был его последний козырь. Обычно после этих слов я начинала плакать и уговаривать.
Я повернулась. Посмотрела на пятно от борща на скатерти. На его растянутую футболку. На лицо, перекошенное обидой капризного ребенка.
— Отличная идея, — сказала я. — Вещи собирай сейчас. Чемодан на антресоли.
— Ты выгоняешь меня? В ночь? В слякоть? — он опешил.
— Квартира тоже моя, Валера. Добрачная. Ты забыл?
Он стоял посреди кухни, сжимая в руках бесполезную папку. Вся его спесь, все его величие сдулись, как проколотый шарик. Он вдруг стал маленьким, старым и жалким.
— Марин… ну чего ты начинаешь? — голос его дрогнул, стал заискивающим. — Ну погорячился я. Ну с кем не бывает. Мать просто надавила… Старая она, жалко. Давай сядем, поговорим. Чайку попьем свежего?
Я посмотрела на чайник. На плиту, у которой провела полжизни. На этого человека. И поняла, что чая я больше не хочу. Ни с ним, ни для него.
— Чай ты попьешь у мамы, — сказала я. — Ключи положи на тумбочку.
Я вышла из кухни и плотно закрыла за собой дверь. С той стороны послышался звон разбитой тарелки. Кажется, той самой, с недоеденным борщом.
Впервые за много лет мне стало легко дышать. Я подошла к зеркалу в прихожей. Из отражения на меня смотрела усталая женщина с морщинками у глаз. Но в этих глазах больше не было страха.
За окном все так же моросил противный ноябрьский дождь, но я знала: у меня есть дом у моря. И, что гораздо важнее, у меня наконец-то есть я.
***
Нравится ли вам такой финал, где героиня не просто отстаивает имущество, но и выходит из токсичных отношений, или вы хотели бы увидеть, как она ставит условия, оставаясь в браке?