Последние лучи осеннего солнца робко пробивались сквозь слоистые облака, окрашивая панельные многоэтажки в грязновато-золотистый цвет. Алина медленно шла от метро, сжимая в руке бумажный пакет с дорогим французским десертом. Внутри все сжималось от привычного, тлеющего чувства тревоги. Воскресные визиты к родителям давно превратились из радостного события в нечто обязательное и выматывающее.
Она толкнула тяжелую подъездную дверь, и ее встретил знакомый запах — старый линолеум, тушеные овощи и легкая пыль. Поднявшись на третий этаж, она на секунду задержалась, глубоко вздохнула и нажала на звонок.
Дверь открылась практически мгновенно, словно за ней ждали.
— Алиночка, наша золотая! Наконец-то! — Мать, Людмила Сергеевна, широко улыбаясь, распахнула объятия. Ее объятие было крепким, почти душащим. — Мы уж заждались.
За ее спиной, в маленькой прихожей, маячила фигура отца. Виктор Петрович стоял в своей неизменной потертой домашней куртке и кивнул дочери.
— Заходи, дочка, проходи. Ботиночки сними, новые же, жалко по полу тереть.
Квартира утопала в уюте, который Алина с детства считала удушающим. Кружевные салфеточки на всех поверхностях, хрусталь в серванте, блестящий от натирания, икона в красном углу. Все было чисто, пахло пирогами и чем-то старым, незыблемым.
В гостинной, развалясь на диване и уткнувшись в телефон, сидел ее старший брат Максим. Он лишь коротко мотнул головой в ее сторону, не отрывая взгляда от экрана. Его лицо было хмурым, он нервно постукивал пальцем по крышке телефона.
— Ну как ты, доченька? — не отпускала руку Алины мать, увлекая ее на кухню. — Хорошо выглядишь. Наверное, опять в этих своих заграничных командировках была? Наконец-то до нас снизошла.
— Да нет, мам, последний месяц в офисе. Проект горит.
— Ах, проект, — взмахнула рукой Людмила Сергеевна, как будто отмахиваясь от чего-то несущественного. — Все работа да работа. Ты бы замуж давно пора, детей рожала. А то вон, в тридцать лет уже будешь, а все в девах ходишь.
Алина привычно сглотнула колкость. Тридцать ей будет только через два года, но матери всегда нравилось приписывать ей лишнее.
— Максим, иди накрывай на стол! — скомандовала отец, появляясь на кухне с кастрюлей. — Чего разлегся?
— Сейчас, подожди! — буркнул тот из комнаты.
Стол накрыли с привычной, отработанной до автоматизма слаженностью. Салат «Оливье», селедка под шубой, холодец, курочка, запеченная с картошкой. Все как всегда, все по стандарту. Сели тесным кругом.
Первые десять минут прошли в негромком звоне вилок и ножей и расспросах о здоровье. Потом Людмила Сергеевна положила свой прибор и обвела всех лучистым взглядом.
— Ну вот, все в сборе. По-настоящему, по-семейному. Редко ты нас радуешь, Алинка.
— Мам, у меня работа.
— Работа, работа, — вздохнула мать. — А семья? Мы же тут одни, старики. Максим вот тоже вечно занятой. Непонятно чем.
Максим угрюмо ковырял вилкой картошку, игнорируя реплику.
— Кстати, о работе, — подхватил Виктор Петрович, явно по заранее составленному сценарию. — А правда, что вам там, в этом вашем айти, такие огромные премии платят? Слышал, у соседа сын тоже в компьютерах ковыряется, так тот машину новую купил.
Алина почувствовала, как по спине пробежали мурашки. Начиналось.
— Ну, платят, папа. Не без этого.
— И хорошо платят, я знаю, — вступила мать. — У моей дочки все всегда лучше всех. Умница, красавица. Мы всегда тобой гордились.
Комплименты от Людмилы Сергеевны всегда были предвестником бури. Алина молчала, ожидая продолжения.
— А у нас тут, знаешь, небольшие проблемы возникли, — продолжил отец, откашлявшись.
Наступила тяжелая пауза. Максим перестал есть и уставился в тарелку, его скулы нервно задвигались.
— Какие проблемы? — тихо спросила Алина, хотя уже все поняла.
Людмила Сергеевна наклонилась к ней через стол, и ее сладкая улыбка вдруг стала какой-то напряженной, почти оскалом.
— Доченька, ты у нас такая самостоятельная, всего сама добилась. А мы вот... — она сделала драматическую паузу. — Мы в долговую яму проваливаемся. Большие деньги нужны. Очень большие.
Сердце Алины упало.
— Мам, я же уже давала в прошлый раз. И в позапрошлый. Где же вы берете?
— Молчи! — неожиданно рявкнул Максим, вскинув голову. Его глаза горели злым, беспомощным огнем. — Тебе что, жалко что ли?
— Максим, не кричи на сестру! — нотально сделала замечание мать, но без всякого упрека. Скорее, для проформы. Потом снова повернулась к Алине, и голос ее стал шелковым, вкрадчивым. — Дочка, слушай. Решение есть. Гениальное и простое.
Она помолчала, давая словам проникнуть в самое сознание.
— Ты нам денег дай, а квартиру, дочка, мы потом на тебя оформим. Через нотариуса, все по-честному. Нам срочно надо долги закрывать, продавать ее времени нет, цена упадет. А так — мы долги закроем, а квартира в семье и останется. Твоя. Мы у тебя просто потом поживем немного, пока свою не найдем.
Воздух на кухне стал густым и липким. Алина смотрела то на мать, с ее умоляющим, но твердым взглядом, то на отца, который старательно изучал узор на скатерти, то на брата, который снова уткнулся в телефон, но все его тело было напряжено, словно пружина.
«Оформим на тебя». Эти слова висели в воздухе, обрастая разными смыслами. Искренний жест доверия? Ловушка? Последняя просьба перед пропастью? Она видела жадный блеск в глазах матери и понимала, что это не просьба. Это ультиматум, облеченный в одежды семейной заботы.
Она не знала, что сказать. Голос будто застрял где-то глубоко внутри. Мир вокруг поплыл, и от щедро накрытого стола теперь тянуло тошнотворным запахом беды.
Офисный день начинался как обычно. Монитор излучал ровный свет, на столе дымилась чашка кофе, пальцы автоматически выбивали код. Но сегодня ритм был сбит. Алина не могла сосредоточиться. Мысли возвращались к вчерашнему вечеру, к тому тяжелому молчанию, которое повисло после слов матери.
Она так и не дала ответа. Сказала, что ей нужно подумать, увидела, как потеплевшие было глаза Людмилы Сергеевны снова покрылись льдом. Ушла под предлогом утреннего совещания, оставив на кухне недоеденный десерт и троих самых близких людей, которые вдруг стали казаться чужими и опасными.
— Опять твои чертовы баги? — раздался рядом голос.
Алина вздрогнула. Рядом, облокотившись на перегородку, стоял Андрей, ее коллега и, пожалуй, единственный человек, с которым она могла говорить откровенно. Он смотрел на нее с легкой усмешкой, но в глазах читалась обеспокоенность.
— Что-то ты сегодня не в себе. Вид, будто тебе только что предложили продать почку.
— Почти угадал, — горько усмехнулась Алина, откинувшись на спинку кресла. — Только почку не продать, а подарить. Безвозмездно.
Она вкратце, сжав зубы, пересказала вчерашний разговор. Про долги, про квартиру, про настойчивое предложение «оформить все по-честному».
Лицо Андрея менялось по мере повествования. Сначала скептическая улыбка сползла, потом брови поползли вверх, а в конце он смотрел на нее так, будто она объявила о решении отправиться пешком на Северный полюс.
— Ты сейчас серьезно? — его голос был тихим и резким. — Алина, ты же умная девушка! Ты что, в самом деле веришь в этот бред?
— Они же моя семья, Андрей. Мама... она сказала, что Максиму угрожают. Что его могут убить.
— О, Господи! — Андрей провел рукой по волосам. — Классика! «Убьют, покалечат, сожгут хату». Слушай, я не знаю твоего брата, но по твоим же рассказам — он ходячая катастрофа. Сколько раз он уже тонул? Три? Четыре? И ты его каждый раз вытаскивала. А они теперь решили под шумок и жилье прибрать к рукам.
— Но они предлагают оформить квартиру на меня! — попыталась возразить Алина, сама уже не веря в этот аргумент.
— Предлагают? Они предлагают тебе дать им денег, а ты за это получишь их же квартиру, в которой они и дальше будут жить? Ты сама слышишь эту ахинею? Это даже не ловушка, это какая-то издевка над здравым смыслом!
В этот момент телефон на столе Алины завибрировал. На экране горело имя «МАМА». Сердце екнуло.
— Не бери, — быстро сказал Андрей.
— Я не могу.
Она смахнула пальцем по экрану и поднесла трубку к уху.
— Алло, мам...
Ее голос перехватили рыдания. Истеричные, громкие, от которых застыла кровь.
— Алиночка! Доченька! Спаси его! Ради Бога, спаси твоего брата!
— Мам, успокойся. Что случилось?
— Эти... эти люди были тут! Стучали в дверь, орали! Говорили, что если он не вернет все до копейки до завтра, они... они его костей не соберут! — Людмила рыдала так искренне, что у Алины сжалось сердце. — Он же мой сын! Твой брат! Мы же одна семья! Ты что, хочешь его смерти? Хочешь, чтобы нас всех поубивали?
Алина закрыла глаза. Перед ней проплыли картины из прошлого.
Первый раз, лет десять назад. Максим, бледный, трясущимися руками берет у нее ее же собственную, скопленную на отпуск, тысячу долларов. «Отдам через месяц, сестренка, клянусь!». Не отдал.
Потом была разбитая машина, которую он взял у друга и разбил в хлам. И снова она, уже работая, отдавала свои деньги на ремонт.
Потом была история с его малым бизнесом, который прогорел, оставив после себя долги и испорченную кредитную историю. И снова она, уже занимая у знакомых, чтобы закрыть его очередную аферу.
И каждый раз — слезы матери, молчание отца и вечно виноватый, но ничему не учащийся взгляд самого Максима.
— Сколько? — тихо, почти беззвучно спросила Алина, чувствуя, как какая-то часть ее внутри отключается, замораживается.
Рыдания на том конце провода мгновенно поутихли.
— Пятьсот тысяч, — голос Людмилы стал собранным, четким. — До завтра. Иначе... ты же поняла.
— Хорошо, — выдохнула Алина. — Я переведу.
— Умничка! Я знала, что ты не оставишь в беде! — голос матери снова стал медовым, ласковым. — Все, дочка, это последний раз, я тебе клянусь! Завтра же идем к нотариусу, оформляем дарственную. Все будет твое. Я же мать, я желаю тебе только добра.
Алина положила трубку. Руки дрожали. Она не смотрела на Андрея, чувствуя на себе его тяжелый, полный разочарования и жалости взгляд.
— Переведешь? — тихо спросил он.
— Переведу.
— Ну, поздравляю. Ты только что спонсировала очередную аферу своего брата и добровольно полезла в петлю.
Она молча кивнула, глядя в экран. Курсор мигал в такт ее учащенному сердцебиению. Она открыла интернет-банк. Пятьсот тысяч. Почти все ее сбережения, скопленные годами упорного труда, отказов от себя, от путешествий, от красивой жизни.
Один клик. Два. Подтверждение по смс.
Деньги ушли. На душе стало пусто и холодно. Телефон снова завибрировал. Сообщение от матери.
«Перевела реквизиты. Спасибо, родная. Завтра в 11 у нотариуса на углу. Не опаздывай. Целую. Твоя мама».
Алина откинулась на спинку кресла и закрыла лицо ладонями. Внутри была лишь одна мысль, навязчивая и пугающая: «А что, если Андрей прав?»
Ночь после разговора с матерью оказалась долгой и беспокойной. Алина ворочалась с боку на бок, а в голове крутились одни и те же мысли. Слова Андрея про петлю и аферу сталкивались с истеричными рыданиями матери и холодящим душу страхом за брата. Пятьсот тысяч... Они будто прожгли в ее жизни дыру. Но вместе с тем, странное чувство облегчения начало потихоньку просачиваться сквозь тревогу. Ведь теперь все должно было измениться. Квартира станет ее надежным тылом, страховкой на будущее. А отношения с матерью, возможно, наконец выровняются, ведь доверие будет скреплено таким серьезным шагом.
Утром она проснулась с тяжелой головой, но с тлеющей внутри надеждой. Надеждой на то, что кошмар с долгами Максима закончен, и семья сможет вздохнуть спокойно.
Она приехала к зданию нотариальной конторы за десять минут до назначенного времени. Родители уже ждали у входа. Людмила Сергеевна была необычно оживлена, даже суетлива. Она что-то быстро и взволнованно говорила Виктору Петровичу, который стоял, опустив голову и засунув руки в карманы своего старого пальто.
— Алинка, вот и наша благодетельница! — радостно воскликнула мать, завидя дочь. Она подошла и обняла ее, прижавшись щекой. — Не волнуйся, сегодня все решим. Все будет по закону.
Максима с ними не было. На вопрос Алины мать лишь отмахнулась:
— Он не в себе, дочка. Переживает сильно. Лучше пусть дома отходит.
Войдя в кабинет, они оказались в скупом, официальном помещении. За строгим столом сидела женщина лет пятидесяти с неумолимым выражением лица и внимательными глазами. Воздух пахнул бумагой и строгостью.
Нотариус представилась и попросила паспорта. Она взяла заранее подготовленные документы и начала объяснение, говоря медленно и четко, будто диктуя важный текст.
— Людмила Сергеевна и Виктор Петрович, как собственники, отчуждают объект недвижимости — трехкомнатную квартиру по адресу: улица Ленина, дом 15, квартира 42. Алина Викторовна, вы выступаете в роли одаряемого, то есть лица, в чью пользу осуществляется дарение. Вы понимаете суть и правовые последствия заключаемой сделки?
Алина кивнула, чувствуя, как у нее слегка дрожат руки. Она ловила каждое слово.
— После государственной регистрации перехода права собственности, которая осуществляется Росреестром на основании нашего договора, — продолжала нотариус, — вы станете единоличным и полноправным владельцем данной квартиры. Прежние собственники утратят на нее все права. Все обременения, если они были, также снимаются. Вам это понятно?
— Да, — тихо, но четко ответила Алина. Эти слова звучали как музыка. «Единоличным и полноправным владельцем». Значит, все серьезно. Значит, мама не обманывала.
Людмила Сергеевна сидела с благостным, почти святым выражением лица, внимательно слушая нотариуса. Виктор Петрович что-то молча бормотал себе под нос, подписывая бумаги, которые ему протягивали.
Наконец, очередь дошла до Алины. Она взяла в руки ручку. Сердце колотилось где-то в горле. Она поставила свою подпись — размашистую и уверенную. В этот момент последние сомнения будто испарились. Юридическая машина была запущена, и ничто, как ей казалось, уже не могло ее остановить.
Выйдя из кабинета, Алина чувствовала легкое головокружение от случившегося. Она была собственницей трехкомнатной квартиры. По крайней мере, на бумаге.
Людмила Сергеевна сразу же взяла ее под руку, и голос ее стал мягким, задушевным.
— Ну вот, доченька, все и решилось. Теперь у тебя есть своя жилплощадь. Большая, хорошая. Мы за нее в свое время немало отдали... — она вздохнула, и в ее глазах блеснула слеза. — Ты только не бросай нас, стариков, ладно?
— Мам, что ты...
— Я к тому, что... — мать остановилась и посмотрела на Алину умоляющим взглядом. — Продавать-то свою старую однушку мы уже начали. Деньги твои, как ты понимаешь, ушли на долги. А новую пока не нашли. Дай нам пожить в твоей... то есть, в нашей старой квартире, ну, полгодика, максимум год? Пока с продажей разберемся и подыщем что-то подходящее. Мы же не помешаем. Ты тут все равно одна, в своей новостройке.
Это была не просьба. Это была констатация факта, произнесенная таким тоном, будто это было само собой разумеющимся продолжением всей операции.
И тут Алина совершила свою вторую большую ошибку за последние сутки. Чувство вины за свои прошлые подозрения, облегчение от того, что худшее позади, и эта новая, непривычная роль владелицы семейного гнезда — все это смешалось внутри нее в удушливый коктейль.
— Конечно, мама, — сказала она, сама удивившись своей покорности. — Житите. Сколько вам нужно.
— Вот умничка! — Людмила Сергеевна сияла. Она снова обняла дочь, и это объятие уже не было таким фальшивым, как вчера. Оно было объятием победителя. — Я же знала, что ты все поймешь. Все у нас будет хорошо. Семья — это главное.
Они распрощались на улице. Родители пошли в сторону дома, к своей, а теперь уже формально ее, квартире. Алина же постояла немного, глядя им вслед. В руке она сжимала свой экземпляр договора дарения. Бумага с печатью нотариуса казалась таким прочным, таким весомым доказательством произошедших перемен.
Но почему-то именно в этот момент, глядя на удаляющиеся списки самых близких людей, ее впервые посетило странное и неприятное ощущение. Ощущение того, что она только что не приобрела что-то ценное, а, наоборот, попала в какую-то гигантскую, невидимую со стороны клетку. И дверь в эту клетку захлопнулась с тихим, но отчетливым щелчком.
Прошло почти два месяца. Жизнь Алины постепенно возвращалась в привычное русло, хотя на душе оставался осадок. Пятьсот тысяч были серьезной дырой в бюджете, но мысль о том, что у нее теперь есть собственная трехкомнатная квартира в хорошем районе, согревала. Она даже начала потихоньку строить планы. Может, сдать свою однокомнатную и переехать туда? Или сделать там ремонт и продать, чтобы вложить деньги во что-то другое? Пока эти мысли были туманными, но приятными.
Отношения с родителями тоже, казалось, наладились. Мать звонила не с просьбами, а просто поболтать, спросить о работе, иногда даже советовалась. Алина ловила себя на мысли, что вот так, наверное, и должны выглядеть нормальные отношения между взрослой дочерью и матерью. Без истерик, манипуляций и вечного чувства вины. Она почти поверила в эту идиллию.
Однажды утром, во время планерки в офисе, ее телефон завибрировал. Незнакомый номер. Обычно она не брала такие звонки на работе, но что-то внутри подтолкнуло ее извиниться перед коллегами и выйти в коридор.
— Алло? — ответила она, глядя в окно на пасмурное небо.
— Здравствуйте, меня зовут Екатерина, я риелтор из агентства «Ваш дом». Это Алина Викторовна?
— Да, я слушаю.
— Прекрасно. Я по поводу вашей трехкомнатной квартиры на Ленина, 15. Вы размещали объявление о продаже на одном из сайтов? Просто в базе агентства я его не нашла, но клиент очень заинтересовался объектом. Готовы ли вы показать квартиру в это воскресенье?
У Алины перехватило дыхание. Коридор будто поплыл перед глазами. Она инстинктивно уперлась ладонью в холодное стекло окна.
— Вы... вы ошиблись. Я ничего не продаю.
— Как странно, — в голосе риелтора послышалось удивление. — Мне ваша мама, Людмила Сергеевна, все подробно объяснила. Сказала, что вы собственник, но все вопросы по показу и условиям продажи решаю я. Она дала ваш номер для координации по времени.
Слово «собственник» прозвучало как насмешка. В ушах зазвенело.
— Никакой продажи нет! — резко, почти крикнула Алина. — Вы что, не понимаете? Это моя квартира, и я ее не продаю!
На другом конце провода воцарилась неловкая пауза.
— Извините, пожалуйста, — голос риелтора стал холодным и официальным. — Вероятно, произошло недопонимание. Я свяжусь с Людмилой Сергеевной для уточнения информации. Всего доброго.
Связь прервалась. Алина стояла, не двигаясь, сжимая в потной ладони телефон. В висках стучало. Объявление о продаже. Ее квартиры. Ее мама все подробно объяснила. Из ее головы не выходило лицо матери в кабинете нотариуса — благостное, спокойное, уверенное.
Она тут же набрала номер матери. Трубку взяли только с четвертого раза.
— Мама! — выпалила Алина, не дав ей сказать и слова. — Что ты делаешь? Мне только что риелтор позвонила! Про продажу квартиры! Ты с ума сошла?
Сначала в трубке была тишина. Потом раздался ровный, спокойный голос Людмилы Сергеевны, в котором не было ни капли прежней слащавости или паники.
— Алина, успокойся. Не надо истерик. Какая продажа? Я ничего не продаю.
— Мне звонили из агентства! Екатерина! Говорит, ты все ей объяснила, дала мой номер!
— Ах, эта... — мать сделала небольшую паузу, будто вспоминая. — Да, была одна назойливая женщина. Я просто вежливо с ней поговорила, чтобы отстала. Наверное, она что-то не так поняла.
— Не так поняла? — Алину затрясло от ярости и бессилия. — Она сказала, что ты дала ей мой номер для координации!
— Ну, возможно, я ошиблась. У меня своих забот хватает. Ты не делай из мухи слона.
Это было уже слишком. Цепь событий — долги, слезные мольбы, нотариус, а теперь этот звонок — сложилась в ужасающую, но абсолютно четкую картину.
— Я сейчас приеду, — сквозь зубы произнесла Алина. — И мы все выясним. Лично.
— Как знаешь, — равнодушно бросила мать и положила трубку.
Алина даже не пошла предупреждать начальство. Она схватила сумку и куртку и практически вылетела из офиса. Она мчалась в такси, не видя улиц, сжимая и разжимая кулаки. В голове крутилась одна фраза, которую она когда-то прочитала в интернете: «Никто не сделает тебе больнее, чем твоя же семья». Теперь она понимала весь ужасающий смысл этих слов.
Она ворвалась в знакомую подъездную дверь, поднялась на третий этаж и, не звоня, начала колотить в дверь кулаком. Дверь открыл отец. Его лицо было серым и испуганным.
— Дочка, что ты...
Она оттолкнула его и влетела в квартиру. В гостиной, на диване, с вязанием в руках, сидела Людмила Сергеевна. Она смотрела на дочь с холодным, почти отстраненным любопытством. Максим стоял у окна, отвернувшись.
— Ну что, примчалась? — спокойно произнесла мать. — Устроила сцену на весь подъезд. Красиво.
— Что это было, мама? — голос Алины срывался, но она пыталась держаться. — Что за звонок? Ты выставляешь мою квартиру на продажу?
Людмила Сергеевна отложила вязание, медленно встала и выпрямилась во весь свой невысокий рост. Ее взгляд был твердым и безжалостным.
— Твою квартиру? — она сделала ударение на слове «твою». — Какая твоя квартира? Ты что, всерьез поверила в эту сказку про дарственную?
Воздух вырвался из легких Алины, словно ее ударили в живот. Она не могла дышать.
— Мы... мы были у нотариуса... — прошептала она. — Ты подписала...
— Я подписала бумажку, чтобы ты успокоилась и дала денег! — четко и ясно произнесла Людмила. — Расписку, понимаешь? Такую, красивую, с печатью. Чтобы ты не ныла и не задавала лишних вопросов. А ты и рада была поверить. Думала, мы тебе, такой успешной и независимой, на старости лет целую квартиру подарим? Смешно.
Алина смотрела на мать, и ей казалось, что она видит совершенно чужого человека. В этом лице не было ни капли любви, ни капли жалости. Только холодный расчет и презрение.
— Но... нотариус... — бессмысленно повторила она.
— Нотариус оформила все по закону, — вступил отец, не гляя на дочь. — Дарственная настоящая. Только... мы же тут прописаны. И выписать нас без нашего согласия ты не сможешь. Суды, знаешь ли, долгие. Очень долгие.
Он говорил тихо, с виноватым видом, но каждое его слово было отточенным ножом.
— Так что это не твоя квартира, дочка, — снова заговорила мать, и в ее голосе зазвучала уже откровенная насмешка. — Это наша квартира, в которой мы живем. А ты — так, формальность в документах. Если будешь хорошо себя вести и не забывать про семью, мы тебе, может быть, комнатку какую-нибудь выделим. Детскую, например.
Из угла раздался сдавленный смешок. Это смеялся Максим. Он повернулся, и на его лице была гримаса торжества.
— Нашла лохушку, — бросил он в пространство и снова отвернулся к окну.
В тот момент в Алине что-то сломалось. Окончательно и бесповоротно. Вся ее вера, все надежды, вся любовь — все рассыпалось в прах. Она стояла пос-roomине родной гостиной, а вокруг нее были не родные люди, а чужие, враждебные существа, которые только что уничтожили ее мир одним разговором.
Она не сказала больше ни слова. Развернулась и вышла, тихо прикрыв за собой дверь. Спускаясь по лестнице, она не плакала. Она ничего не чувствовала. Только ледяную, всепоглощающую пустоту и одно единственное, кристально ясное понимание: война объявлена. И теперь ей предстояло в ней победить.
Неделя после того разговора пролетела в тумане. Алина функционировала на автомате: работа, дом, бессонные ночи. Ощущение предательства было таким физически ощутимым, что она буквально чувствовала тяжесть в груди при каждом вдохе. Слова матери — «расписка», «формальность», «лохушка» — звенели в ушах навязчивой, безжалостной мелодией.
Она отключила все номера родителей и брата. Единственным связующим звеном с тем миром, который она раньше считала семьей, теперь был синий календарь на ее телефоне, где было обведено число визита к юристу.
Кабинет адвоката Марины Игоревны находился в современном бизнес-центре. Стекло, хром, тихий гул кондиционеров. Антипод той уютной, душной квартиры на Ленина, 15. Сама Марина Игоревна, женщина лет сорока в строгом костюме, с умными, внимательными глазами, с первых секунд внушала доверие и спокойствие.
— Алина Викторовна, проходите, садитесь, — жестом она указала на удобное кресло напротив своего стола. — Расскажите, с какой проблемой столкнулись.
И Алина рассказала. Медленно, сбивчиво, временами запинаясь, она изложила всю историю. Про долги брата, про слезные мольбы матери, про визит к нотариусу и пятьсот тысяч, ушедшие в никуда. И наконец, про звонок риелтора и тот страшный разговор, где все маски были сорваны.
Марина Игоревна слушала молча, лишь изредка делая пометки в блокноте. Когда Алина закончила, она тяжело вздохнула.
— Давайте по порядку, — сказала она, открывая перед собой распечатанный договор дарения, который Алина принесла с собой. — Документ этот настоящий. Зарегистрирован в Росреестре. С юридической точки зрения, вы — единоличная собственница этой квартиры. Это факт.
В груди у Алины на мгновение вспыхнула искра надежды.
— Значит, я могу их выгнать? Просто прийти и поменять замки?
Юрист покачала головой, и искра тут же погасла.
— К сожалению, не все так просто. Вот здесь и начинается главная проблема. Ваши родители, а возможно, и брат, были зарегистрированы в этой квартире на момент сделки. Прописка, а вернее сейчас мы говорим о «регистрации по месту жительства», дает им право пользования жилым помещением. Вы, как новый собственник, несомненно, имеете право требовать их выселения. Но…
Это «но» повисло в воздухе, такое же тяжелое, как и в тот день в квартире родителей.
— Но ключевое слово — «требовать». Если они откажутся выписываться добровольно, а они, я уверена, откажутся, единственный путь — суд. И вот здесь начинаются настоящие сложности.
Марина Игоревна сложила руки на столе.
— Суды по таким делам — выселению бывших собственников, которые являются вашими близкими родственниками, — длятся очень долго. Месяцы, а чаще — годы. Суд будет учитывать множество обстоятельств: есть ли у них другое жилье, их возраст, состояние здоровья. Ваш отец, Виктор Петрович, еще не пенсионер, но ваша мать может ссылаться на проблемы со здоровьем. У них продана их старая квартира? Формально — да. Но суд может признать, что они специально лишили себя жилья, а значит, выселять их некуда.
Алина слушала, и ей становилось все хуже. Каждое слово юриста было как удар молотка, вбивающий ее в глухую, беспросветную стену.
— Они могут затягивать процесс бесконечно, — продолжала Марина Игоревна. — Подавать ходатайства, обжаловать решения, требовать проведения экспертиз. Вы будете тратить на это нервы, время и немалые деньги на судебные издержки и мои услуги. А они будут спокойно жить в вашей, подчеркиваю, вашей по документам, квартире. Вы платите за нее коммунальные услуги, налоги, а распоряжаться ею по-настоящему не можете.
— То есть… выхода нет? — прошептала Алина, чувствуя, как ком подкатывает к горлу. — Они просто отобрали у меня полмиллиона и теперь будут вечно жить в моей квартире?
— Выход есть всегда, — юрист смягчила интонацию. — Но он сложен и небыстр. Мы можем попытаться оказать на них давление. Искать какие-то рычаги. Может, у вас есть переписка, где они прямо угрожали? Или свидетельства их мошеннических схем?
Алина безнадежно мотнула головой. Все разговоры были устными. А «угрозы» матери были облечены в форму слезных мольб.
— Тогда это классическая ситуация, когда закон на вашей стороне, но реальные рычаги воздействия — на их. Они прекрасно знают, как работает система, и используют вашу правоту против вас. Фактически, вы стали заложником в собственной, оформленной на вас, квартире.
Алина вышла из офиса с ощущением полной опустошенности. Юрист дала ей четкий, профессиональный, но безрадостный прогноз. Она владела квартирой, которую не могла продать, подарить или даже просто заселиться в нее. Она была формальностью в собственной жизни, как и сказала мать.
Она шла по улице, не чувствуя под ногами асфальта. В голове крутилась одна и та же мысль: они все просчитали. Они знали, что она, честная и привыкшая доверять, не полезет в дебри законов заранее. Они использовали ее любовь и чувство долга как оружие. И теперь они победили.
Она села на лавочку в сквере, достала телефон и снова посмотрела на фотографию договора дарения. Эта бумага с печатью, которая должна была стать ее защитой, оказалась просто красивой картинкой, ширмой, скрывающей уродливую правду.
Недели, последовавшие за визитом к юристу, превратились для Алины в подобие сумерек. Она ходила на работу, выполняла задачи, даже улыбалась коллегам, но внутри была лишь ледяная, звенящая пустота. Осознание своего полного бессилия парализовало ее. Она была собственником, которому принадлежали лишь строки в реестре, но не реальные стены и не пространство внутри них.
Именно это чувство паралича и заставило ее действовать. Если закон бессилен перед человеческой подлостью, значит, нужно искать другие методы. Медленный, методичный нажим. Война на истощение.
Она начала с малого. В один из выходных, предварительно убедившись по старой привычке, что вся семья дома, она приехала в свою… в их квартиру. Не звоня, она воспользовалась ключом, который у нее остался со времен, когда она здесь жила. В прихожей пахло жареной картошкой и чем-то затхлым.
Из гостиной на шум вышел Максим. Увидев ее, он флегматично поднял бровь.
— Чего приперлась? Место забыла?
— Я здесь собственник, — холодно ответила Алина, не глядя на него. Она прошла в коридор, где находился щиток с электросчетчиком и интернет-роутером. Аккуратным движением она выдернула из розетки вилку маршрутизатора. Светодиоды погасли.
— Эй, что ты делаешь? — зарычал брат.
— Отключаю услугу, которую оплачиваю я, — пояснила Алина, поворачиваясь к нему. — Мой договор, мои деньги. Решила сэкономить.
Она вышла из квартиры под его недоуменный и злой взгляд. Это был первый, пробный выстрел.
Ответ не заставил себя ждать. Уже вечером на ее телефон посыпались гневные сообщения от матери.
«Ты что творишь? У Максима важные переговоры по видео! Из-за тебя он сорвал сделку на миллион!»
Алина не ответила. Миллион, конечно, был взят с потолка. Но ее это не интересовало.
Через неделю она совершила следующий шаг. Зайдя в личный кабинет управляющей компании, она отменила оплату за электроэнергию и капремонт, оставив только обязательные платежи за холодную и горячую воду. Пусть почувствуют, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке.
На этот раз реакция была более бурной. Ей позвонил отец. Его голос дрожал от непривычной для него злости.
— Алина, это уже слишком! Приезжай и немедленно всё оплати! У нас скоро свет отключат!
— Папа, я не обязана содержать вас, — спокойно ответила она. — Вы же взрослые, самостоятельные люди. Зарабатывайте и платите сами. Или пусть ваш золотой сын, который заключает сделки на миллионы, поможет.
— Но… но это же твоя квартира! — взмолился он, снова возвращаясь к своей роли жертвы.
— Именно что моя. И я решаю, что за нее платить. Можете копить долги, а потом сами их выплачивать. Или выписываться.
Она положила трубку, чувствуя странную смесь удовлетворения и стыда. Давить на отца, этого вечного заложника матери, было неприятно, но другого выхода она не видела.
Тогда Людмила Сергеевна перешла в открытое наступление. В один из дней Алина обнаружила себя отмеченной на фотографии в социальной сети. Снимок был старый, еще школьный. Под ним был развернутый, полный праведного гнева текст, написанный, без сомнения, матерью.
«Вот она, моя родная дочь! Выросла, стала большим начальником, зарабатывает огромные деньги! А мы, старики, сидим в темноте и холоде, потому что она отключила нам свет и отопление, хочет выгнать на улицу! Мы отдали ей всю свою жизнь, а она в ответ плюнула нам в душу! Не дайте умереть старикам от голода и холода!»
Комментарии незнакомых людей были предсказуемы: «Какая неблагодарная!», «Детей надо воспитывать лучше!», «Ужас, до чего докатились!».
Алину затрясло. Она никогда не была публичным человеком, и этот поток грязи и лжи обжег ее. В тот же день на ее рабочий телефон позвонила взволнованная секретарша.
— Алина Викторовна, вам звонит какая-то женщина, кричит, требует соединить с руководством. Говорит, что вы мошенница и оставляете родителей без жилья.
Кровь отхлынула от лица Алины. Они добрались и до ее работы. До ее единственного островка стабильности.
Вечером того же дня она сидела в своей однокомнатной квартире, обхватив голову руками. Кольцо сжималось. Они уничтожали ее репутацию, ее покой, ее карьеру. И все это — абсолютно безнаказанно.
В дверь постучали. Она вздрогнула. Сердце заколотилось. Неужели они приехали сюда? С новым скандалом?
Она осторожно подошла к двери и посмотрела в глазок. За дверью стоял Андрей. В его руках была коробка с пиццей и бутылка вина. Его лицо выражало тревогу.
Она открыла дверь.
— Я видел, — без предисловий сказал он, заходя внутрь. — Этот пост. И мне позвонила Лена из отдела кадров, спрашивала, не нужна ли тебе помощь. Я все объяснил. Ну, как смог.
Алина молча кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Слезы подступили к глазам, но она сжала кулаки, не позволяя им пролиться.
— Они добивают меня, Андрей, — прошептала она. — Они уничтожают все, чего я добилась. Мою работу, мое имя. И я ничего не могу сделать. Юрист говорит, суд — это на годы.
Андрей поставил еду на стол, подошел и крепко обнял ее. Это был не романтический жест, а жест поддержки друга, который видит, что другой тонет.
— Слушай, — тихо сказал он. — Силу против них не применить. Закон — слишком медленно. Остается только одно.
— Что? — спросила она, отстраняясь и смотря ему в глаза.
— Их собственная жадность. Их алчность. Нужно сыграть на этом. Сделать так, чтобы они сами, добровольно, захотели от тебя избавиться. Чтобы это стало их идеей.
— Как?
— Твой брат. Он — их слабое звено. Он хочет легких денег, он ненавидит тебя, но больше всего на свете он боится оказаться в очередной долговой яме. Нужно предложить ему настолько вкусную приманку, чтобы он забыл обо всем. Даже о материнских планах.
В его глазах зажегся тот самый огонек, который появлялся, когда он находил изящное решение сложной технической задачи.
— У меня есть одна безумная идея. Но для нее потребуется твое хладнокровие и один очень артистичный знакомый. Готовься, Алина. Пора переходить в контратаку.
Она была юридически права. Но в реальном мире, в мире, где действуют ее родители, это не значило ровным счетом ничего.
Недели, последовавшие за визитом к юристу, превратились для Алины в подобие сумерек. Она ходила на работу, выполняла задачи, даже улыбалась коллегам, но внутри была лишь ледяная, звенящая пустота. Осознание своего полного бессилия парализовало ее. Она была собственником, которому принадлежали лишь строки в реестре, но не реальные стены и не пространство внутри них.
Именно это чувство паралича и заставило ее действовать. Если закон бессилен перед человеческой подлостью, значит, нужно искать другие методы. Медленный, методичный нажим. Война на истощение.
Она начала с малого. В один из выходных, предварительно убедившись по старой привычке, что вся семья дома, она приехала в свою… в их квартиру. Не звоня, она воспользовалась ключом, который у нее остался со времен, когда она здесь жила. В прихожей пахло жареной картошкой и чем-то затхлым.
Из гостиной на шум вышел Максим. Увидев ее, он флегматично поднял бровь.
— Чего приперлась? Место забыла?
— Я здесь собственник, — холодно ответила Алина, не глядя на него. Она прошла в коридор, где находился щиток с электросчетчиком и интернет-роутером. Аккуратным движением она выдернула из розетки вилку маршрутизатора. Светодиоды погасли.
— Эй, что ты делаешь? — зарычал брат.
— Отключаю услугу, которую оплачиваю я, — пояснила Алина, поворачиваясь к нему. — Мой договор, мои деньги. Решила сэкономить.
Она вышла из квартиры под его недоуменный и злой взгляд. Это был первый, пробный выстрел.
Ответ не заставил себя ждать. Уже вечером на ее телефон посыпались гневные сообщения от матери.
«Ты что творишь? У Максима важные переговоры по видео! Из-за тебя он сорвал сделку на миллион!»
Алина не ответила. Миллион, конечно, был взят с потолка. Но ее это не интересовало.
Через неделю она совершила следующий шаг. Зайдя в личный кабинет управляющей компании, она отменила оплату за электроэнергию и капремонт, оставив только обязательные платежи за холодную и горячую воду. Пусть почувствуют, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке.
На этот раз реакция была более бурной. Ей позвонил отец. Его голос дрожал от непривычной для него злости.
— Алина, это уже слишком! Приезжай и немедленно всё оплати! У нас скоро свет отключат!
— Папа, я не обязана содержать вас, — спокойно ответила она. — Вы же взрослые, самостоятельные люди. Зарабатывайте и платите сами. Или пусть ваш золотой сын, который заключает сделки на миллионы, поможет.
— Но… но это же твоя квартира! — взмолился он, снова возвращаясь к своей роли жертвы.
— Именно что моя. И я решаю, что за нее платить. Можете копить долги, а потом сами их выплачивать. Или выписываться.
Она положила трубку, чувствуя странную смесь удовлетворения и стыда. Давить на отца, этого вечного заложника матери, было неприятно, но другого выхода она не видела.
Тогда Людмила Сергеевна перешла в открытое наступление. В один из дней Алина обнаружила себя отмеченной на фотографии в социальной сети. Снимок был старый, еще школьный. Под ним был развернутый, полный праведного гнева текст, написанный, без сомнения, матерью.
«Вот она, моя родная дочь! Выросла, стала большим начальником, зарабатывает огромные деньги! А мы, старики, сидим в темноте и холоде, потому что она отключила нам свет и отопление, хочет выгнать на улицу! Мы отдали ей всю свою жизнь, а она в ответ плюнула нам в душу! Не дайте умереть старикам от голода и холода!»
Комментарии незнакомых людей были предсказуемы: «Какая неблагодарная!», «Детей надо воспитывать лучше!», «Ужас, до чего докатились!».
Алину затрясло. Она никогда не была публичным человеком, и этот поток грязи и лжи обжег ее. В тот же день на ее рабочий телефон позвонила взволнованная секретарша.
— Алина Викторовна, вам звонит какая-то женщина, кричит, требует соединить с руководством. Говорит, что вы мошенница и оставляете родителей без жилья.
Кровь отхлынула от лица Алины. Они добрались и до ее работы. До ее единственного островка стабильности.
Вечером того же дня она сидела в своей однокомнатной квартире, обхватив голову руками. Кольцо сжималось. Они уничтожали ее репутацию, ее покой, ее карьеру. И все это — абсолютно безнаказанно.
В дверь постучали. Она вздрогнула. Сердце заколотилось. Неужели они приехали сюда? С новым скандалом?
Она осторожно подошла к двери и посмотрела в глазок. За дверью стоял Андрей. В его руках была коробка с пиццей и бутылка вина. Его лицо выражало тревогу.
Она открыла дверь.
— Я видел, — без предисловий сказал он, заходя внутрь. — Этот пост. И мне позвонила Лена из отдела кадров, спрашивала, не нужна ли тебе помощь. Я все объяснил. Ну, как смог.
Алина молча кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Слезы подступили к глазам, но она сжала кулаки, не позволяя им пролиться.
— Они добивают меня, Андрей, — прошептала она. — Они уничтожают все, чего я добилась. Мою работу, мое имя. И я ничего не могу сделать. Юрист говорит, суд — это на годы.
Андрей поставил еду на стол, подошел и крепко обнял ее. Это был не романтический жест, а жест поддержки друга, который видит, что другой тонет.
— Слушай, — тихо сказал он. — Силу против них не применить. Закон — слишком медленно. Остается только одно.
— Что? — спросила она, отстраняясь и смотря ему в глаза.
— Их собственная жадность. Их алчность. Нужно сыграть на этом. Сделать так, чтобы они сами, добровольно, захотели от тебя избавиться. Чтобы это стало их идеей.
— Как?
— Твой брат. Он — их слабое звено. Он хочет легких денег, он ненавидит тебя, но больше всего на свете он боится оказаться в очередной долговой яме. Нужно предложить ему настолько вкусную приманку, чтобы он забыл обо всем. Даже о материнских планах.
В его глазах зажегся тот самый огонек, который появлялся, когда он находил изящное решение сложной технической задачи.
— У меня есть одна безумная идея. Но для нее потребуется твое хладнокровие и один очень артистичный знакомый. Готовься, Алина. Пора переходить в контратаку.
Идея Андрея была на грани авантюры, но иного выхода у Алины не оставалось. Она напоминала хрупкий мост, переброшенный над пропастью её отчаяния. Следующие несколько дней ушли на подготовку. Андрей нашел своего старого друга, актера из небольшого частного театра, по имени Стас. Тот, выслушав историю, с неподдельным энтузиазмом согласился помочь.
— Роль мажора-бизнесмена? С лихвой! — он щелкнул пальцами. — Люблю играть подлецов, в них есть харизма.
План был прост и построен на жадности и самоуверенности Максима. Стас под видом успешного и немного бесшабашного инвестора по имени Артем должен был предложить брату «невероятную» аферу — вложиться в перепродажу партии дорогой электроники. Суть была в том, чтобы создать иллюзию колоссальной, почти мгновенной прибыли, но с одним условием — нужен был залог. Не деньги, а нечто иное.
Все было поставлено на кон. Алина, внутренне содрогаясь, разблокировала номер Максима и написала ему короткое сообщение: «Макс, есть человек. Возможно, интересный для тебя. Дела. Не упоминай меня.» И отправила номер «Артема».
Приманка была брошена. Прошло два дня мучительного ожидания. Алина не находила себе места, постоянно проверяя телефон. Наконец, вечером, раздался звонок. Незнакомый номер. Сердце Алины упало. Это был Стас.
— Контакт состоялся, — доложил он деловым тоном, без тени актерской игры. — Твой брат жаден, как крыса в голодный год. Встречаемся завтра в кофейне. Будь на связи.
На следующий день Алина сидела в своем офисе, уставившись в монитор, но не видя ничего. В условленное время ее телефон завибрировал. Это был Андрей, сидевший за соседним столиком в той самой кофейне.
«Началось», — написал он.
Через несколько минут на телефон Алины пришло аудиосообщение от Стаса. Она с дрожью в руках подключила наушники.
Голос Стаса-Артема звучал развязно и уверенно: «...понимаешь, Макс, тут одна загвоздочка. Поставщик — ребята серьезные, с Ближнего Востока. Им нужны гарантии. Не денежные, им бумажки твои на фиг не сдались. Им нужен признак твоей, скажем так, лояльности. Солидности. У тебя есть доля в какой-нибудь недвижимости? Не важно, какая. Важен факт. Они это уважают.»
Голос Максима прозвучал неуверенно: «Ну, я прописан в одной квартире... Но это не моя...»
«Прописка? — флегматично перебил его Стас. — Это не то. Нужно именно право. Пусть даже на пол-комнаты в общежитии. Или... слушай, есть вариант проще. Они понимают, что ты не олигарх. Можешь оформить в залог не саму собственность, а, например, свое право там жить. Чисто технически. На время сделки. Мы оформляем у нотариуса договор мены — ты меняешь свое право проживания в той квартире на какую-нибудь символическую долю, я тебе даю эту долю в каком-нибудь моем объекте, хоть в гараже. Для них это будет сигналом, что ты человек серьезный, раз готов на такие шаги. Сделка на неделю, максимум две. Потом мы все расторгаем, и ты с баблом.»
Последовала долгая пауза. Алина слышала, как зашуршала ложка в чашке.
«И сколько... бабла?» — голос Максима дрогнул от алчности.
«Твоя доля — полтора лимона. Чистыми. За неделю.»
Снова пауза. Алина представила, как в голове у брата борются страх, жадность и врожденная подозрительность.
«А если... если сделка провалится?» — спросил Максим.
«Не провалится. Я же свои деньги вкладываю. Рискую больше тебя. Ну так что, Макс? Готов пару раз съездить к нотариусу ради такого кушА? Или твое право пылиться в какой-то квартире дороже?»
Искушение оказалось сильнее страха.
«Ладно. Я согласен.»
Алина выдернула наушники. Руки у нее дрожали. Первая часть сработала.
Следующие несколько дней стали для нее адом. Она знала, что Максим, под давлением матери, пошел к нотариусу и подписал тот самый договор мены. Он «обменял» свое право проживания в квартире на Ленина, 15 на один квадратный метр в несуществующем гараже, который Стас «предоставил» по фиктивным документам. Все было оформлено с убийственной юридической точностью, которую обеспечил консультант Андрея. Максим, торжествуя и уже предвкушая миллионы, даже не вник в суть документа. Он видел лишь цифру — полтора миллиона, которые должны были вот-вот упасть на его счет.
Вечером, после того как все документы были подписаны, Алина стояла у своего окна и смотрела на огни города. Она не чувствовала радости. Только тяжелую, холодную усталость. Она опустилась до их уровня. Она использовала их же оружие — обман, манипуляцию, игру на самых низменных чувствах.
Телефон вибрировал. Сообщение от Андрея: «Все завершено. Мена зарегистрирована. Максим больше не имеет законного права находиться в квартире. Ты можешь его выписать и выгнать в одностороннем порядке.»
Она прочла и отложила телефон. Победа не принесла облегчения. Она принесла лишь горькое послевкусие и понимание, что та Алина, которая верила в семью, в любовь и в справедливость, осталась там, в прошлом, убитая циничной реальностью. Осталась только другая Алина — холодная, расчетливая, готовая на все, чтобы выжить. И этот новый человек внушал ей одновременно и страх, и странную, неприятную гордость.
Утро было холодным и серым, точно высеченным из камня. Алина стояла у двери своей квартиры, но на этот раз ее ладонь не дрожала. В кармане пальца лежал ключ, а в сумке — папка с документами, среди которых были свежие выписки из Росреестра и нотариально заверенный договор мены, лишавший Максима права проживания.
Рядом с ней, соблюдая нейтралитет и закон, стояли два сотрудника управляющей компании в синих спецовках. Они были здесь как формальные свидетели, гаранты процесса, который должен был пройти без нарушений.
Она глубоко вздохнула и вставила ключ в замочную скважину. Щелчок прозвучал оглушительно громко в тишине подъезда.
В прихожей царил хаос. На полу стояли картонные коробки, еще не собранные. Из гостиной доносились взволнованные голоса. Когда Алина вошла, все замолчали.
Людмила Сергеевна застыла посреди комнаты с горстью столового серебра в руках, которое она, видимо, собиралась упаковать. Ее лицо исказилось гримасой чистой, беспримесной ненависти. Виктор Петрович сидел на диване, сгорбленный, и не поднял глаз. Максим, бледный, с трясущимися руками, метался между комнатами, что-то яростно швыряя в сумку.
— Что ты здесь делаешь? — прошипела Людмила, бросая серебро в коробку с таким звоном, что все вздрогнули. — Убирайся вон из моего дома!
— Это не ваш дом, — голос Алины прозвучал ровно и холодно, без единой нотки сомнения. — Согласно документам, он мой. А я пришла, чтобы убедиться, что вы, наконец, его покидаете. И чтобы официально выписать брата. У меня есть все основания для этого.
Она положила папку на стол и вытащила оттуда злополучный договор мены.
Максим резко обернулся.
— Это ты! Ты все подстроила! Этот твой ублюдок Артем! Где мои деньги?
— Никаких денег нет, Максим, — Алина посмотрела на него с ледяным спокойствием. — Так же, как и нет твоего права здесь находиться. Ты сам, добровольно, у нотариуса подписал его отмену. Ради мифических миллионов. Ничего не напоминает?
Он сделал шаг сжав кулаки, но один из сотрудников УК, рослый мужчина, вышел вперед.
— Молодой человек, без эксцессов. Процедура выписки на основании решения собственника и предоставленных документов — законна.
Людмила Сергеевна, видя, что коса нашла на камень, сменила тактику. Ее лицо исказилось от боли, и она протянула к Алине руки.
— Доченька... Алиночка... Прости нас! Мы одумались! Мы старики, мы не знали, что творим! Мы родная кровь!
Алина смотрела на эту игру, и внутри не шевельнулось ни единой струны. Театр был слишком грубым, а раны — слишком глубокими.
— Хватит, мама, — тихо сказала она. — Врать. Мне надоело. Я не верю ни одному вашему слову. Ни слезам, ни угрозам. Вы сделали свой выбор, когда решили, что я — ваша вечная дойная корова и безропотная дура.
Она обвела взглядом всех троих — мать, застывшую в позе ложного отчаяния, отца, прячущего глаза, брата, пожирающего ее взглядом.
— Вот ваша ситуация, — сказала она, возвращаясь к деловому тону. — Вы либо в течение недели пишете заявления о добровольной выписке и съезжаете, либо я начинаю процедуру принудительного выселения через суд. У меня есть все документы. Дело будет громким, ваши друзья, соседи, все, кто читал ваши гневные посты, узнают, как вы на самом деле пытались меня обмануть и оставить без денег и жилья. И, — она сделала паузу, глядя на Максима, — я подаю в суд на твоего сына за мошенничество с тем самым гаражом. Думаю, ему будет неловко объяснять следователям, как он стал жертвой аферы, которую сам же и попытался провернуть.
Тишина в комнате стала абсолютной. Даже Людмила Сергеевна онемела, осознав полный крах всех своих планов. Они проиграли. Юридически, морально, окончательно.
Через неделю Алина продала квартиру. Деньги, большая часть которых была возвратом ее же украденных пятисот тысяч, лежали на счете. Она не чувствовала радости, только тяжелое, но необходимое облегчение.
Перед тем как полностью стереть их из своей жизни, она совершила последний поступок, о котором не сказала ни Андрею, ни даже себе самой. Она перевела на отдельный, тайный счет, открытый на имя отца, небольшую сумму. Ровно столько, чтобы он мог снять скромную комнату или однокомнатную квартиру на окраине. Она приложила к переводу короткое сообщение: «Это тебе, папа. Только тебе. Чтобы ты знал, что у тебя был выбор. Но мама и Максим не должны об этом знать. Прощай.»
Ответа она не получила. И не ждала.
Она сама купила небольшую, но светлую студию в новом районе. Стоя у окна в первый вечер, глядя на незнакомые огни, она не чувствовала себя победительницей. Она чувствовала себя выжившей. Ценой невероятных потерь, ценой очерствения души и растоптанной веры, но выжившей.
Иногда родной дом — это не место, где тебя ждут и любят. Иногда это клетка, из которой нужно сбежать, чтобы остаться собой. Даже если за дверью остаются части твоего сердца... и твои бывшие родственники.
Она сделала глоток горячего чая и повернулась к своему новому, пустому еще, но такому тихому и безопасному жилищу. Впереди была только ее жизнь. И это, в конечном счете, было главной победой.