— Ира, да пойми ты, это вопрос жизни и смерти! — голос свекрови сорвался на визг, а потом резко упал до театрального шепота. Она схватилась за левую сторону груди, картинно закатив глаза. — Дом на море продай! Мне на операцию нужны деньги! Срочно, пока я еще дышу...
Галина Петровна рухнула на кухонный диванчик, который жалобно скрипнул под её внушительным весом. На столе, среди крошек от печенья, выстроилась батарея пузырьков: корвалол, валерьянка и еще какие-то дорогие БАДы, которые она скупала тоннами по советам из телевизора.
За окном выла ноябрьская вьюга. Мокрый снег хлестал в стекло, словно пытался прорваться в нашу душную «двушку». На подоконнике сохли мои сапоги — подошва лопнула еще вчера, а до зарплаты была неделя. Я смотрела на эту грязь, стекающую на батарею, и чувствовала, как внутри поднимается глухая, холодная волна отчаяния.
— Мама, ну какая продажа? — Олег, мой муж, метался по кухне, как загнанный зверь. Он то хватался за голову, то подносил матери стакан воды. — Это же Олина мечта. Она на этот домик пять лет копила, во всем себе отказывала...
— Мечта?! — Галина Петровна вдруг выпрямилась, забыв про больное сердце. — А мать в могиле — это тоже её мечта? Ты кого выбираешь, сынок? Кирпичи у моря или родную мать, которая тебя выкормила, выпоила, ночей не спала?
Она снова обмякла, прикрыв глаза платочком.
— Врачи сказали... только Израиль. Или Германия. Здесь меня угробят. Квоты нет, время уходит... — она всхлипнула. — Четыре миллиона. Как раз столько стоит её эта... халупа.
Я молчала. В висках стучало. Тот домик под Анапой был не просто «халупой». Это были мои пять лет без отпуска, без новой одежды, вечные подработки по ночам. Это был мой спасательный круг. Я знала: что бы ни случилось в жизни, у меня есть свои двадцать квадратных метров с видом на виноградники. Место, где я буду стареть.
— Галина Петровна, — я старалась говорить спокойно, хотя голос дрожал. — Давайте посмотрим документы. Какой диагноз? Что именно сказал врач? Я сама медик, хоть и медсестра, но в выписках разберусь.
Свекровь дернулась, как от удара током.
— Ты мне не веришь? — в её голосе зазвенел металл. — Родной матери не веришь? Олег, ты слышишь? Она меня в лгуньи записывает! Я умираю, у меня клапан... этот... митральный... створки не держат! А она бумажки требует!
Олег посмотрел на меня с мольбой. В его глазах, по-собачьи преданных и испуганных, я читала одно: «Оля, ну отдай. Ну пожалуйста. Я не вынесу, если она умрет».
— Оль, ну правда... — пробормотал он, теребя пуговицу на рубашке. — Мы же еще заработаем. Кредит возьмем потом. А домик... ну что домик? Стены. А это мама.
Я посмотрела на него. На его сутулую спину, на виноватую улыбку. И вдруг отчетливо поняла: не заработаем. Ему сорок пять, он все еще «подает надежды» в своем НИИ за копейки. Весь быт, ипотека за эту квартиру, учеба сына — всё на мне. И тот домик — это единственное, что я сделала лично для себя.
— Хорошо, — сказала я тихо. — Я подумаю. Дайте мне пару дней.
***
Следующие два дня превратились в ад. Галина Петровна переехала к нам «побыть с родными напоследок». Она стонала по ночам так, что слышали соседи. Днем она лежала в гостиной под пледом, требуя то бульон, то тишины, то священника.
На улице было мерзко. Темнело теперь в четыре. Я возвращалась с дежурства, хлюпая дырявым сапогом по грязной жиже, перемешанной с реагентами, и не хотела идти домой. Там пахло лекарствами и чувством вины.
— Ты эгоистка, — шипела мне в трубку золовка, Ленка. — Мать при смерти, а ты за бетон трясешься! Да я бы почку продала!
— Так продай, — огрызнулась я. — У тебя две. И квартира трехкомнатная, которую тебе родители подарили.
Ленка бросила трубку. Конечно. Квартира — это святое, это «для деток». А мой домик — блажь.
Решающий момент наступил в четверг. Я пришла домой пораньше — отпустили с работы из-за прорыва трубы. В квартире было тихо. Я разулась, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить «умирающую».
Из кухни доносился приглушенный, но очень бодрый голос свекрови. Она говорила по телефону. Дверь была приоткрыта.
— ...Да не бойся ты, дожмем! — весело щебетала Галина Петровна, прихлебывая чай (слышно было, как звякает ложечка). — Ох, Ленка, видела бы ты их лица! Олег — тряпка, он уже согласен. А эта... упирается, жаба, но я её совестью задавлю. Сегодня опять "скорую" вызову для профилактики, пусть понервничают.
Я замерла в коридоре. Холод от мокрой куртки проник под кожу, но меня бросило в жар.
— Да знаю я, что вариант шикарный! — продолжала свекровь. — Двушка в центре, окна в парк! Как раз для Ванечки. Мальчику поступать скоро, не в общаге же ему жить. А то, что денег не хватает... так вот, с Олькиной халупы как раз четыре ляма и выйдет. Добавим к твоим накоплениям — и куколка!
Ванечка. Её любимый внук, сын Ленки. Восемнадцатилетний оболтус, которому бабушка дула в... во все места.
— А диагноз? Ой, не смеши, — хихикнула она. — У меня Любка в кардиоцентре в регистратуре сидит. Она мне таких страстей в карту напишет — закачаешься. Главное, чтобы Олька оригиналы не увидела, а то она дотошная. Но я сказала, что карта у профессора на консилиуме. Верят! Ладно, целую, побегу ложиться, а то скоро эта припрется...
Я стояла, прислонившись к стене. Ноги были ватными. В голове, как в калейдоскопе, прокручивались последние дни: слезы Олега, мои бессонные ночи, подсчеты, как мы будем жить без этих денег...
Она не просто врала. Она хладнокровно, расчетливо грабила меня, чтобы купить квартиру внуку. Здоровая, как бык, женщина.
Я медленно выдохнула. Гнев, который должен был взорваться криком, вдруг трансформировался в ледяное спокойствие. Такое бывает, когда перегорают предохранители.
Я неслышно оделась и вышла из квартиры.
***
Вернулась я через час, громко хлопнув дверью.
Галина Петровна тут же материализовалась на диване в гостиной, приняв позу умирающего лебедя. Рядом сидел Олег, держа её за руку.
— Оленька... — слабым голосом прошелестела свекровь. — Ты пришла... А мне так плохо было... сердце так колотилось... Думала, не дождусь.
Я прошла в центр комнаты, не снимая куртки. Снег таял на плечах, капая на ковер.
— Олег, встань, — сказала я тихо.
— Оль, ты чего? Маме плохо...
— Встань! — рявкнула я так, что он подскочил.
Я достала из сумки телефон.
— Галина Петровна, у вас удивительный талант. Вам бы в МХАТ, — я улыбнулась, но от моей улыбки Олег попятился. — Я тут, пока шла, позвонила вашей подруге Любе в кардиоцентр. Знаете, мир тесен. Оказывается, там работает моя бывшая однокурсница, Света. Прямо в одном кабинете с Любой.
Лицо свекрови пошло красными пятнами. Она села рывком, забыв про одышку.
— Ты... ты что несешь?
— Света мне сказала, что никакой карты на вашу фамилию у профессора нет. И диагноза такого нет. Зато она слышала, как Люба вчера хвасталась, что "подруга разводит невестку на бабки для внучка".
Олег переводил взгляд с меня на мать. Он моргал, как ребенок, который не понимает сложного слова.
— Мама? Это правда? — прошептал он.
— Не смей! — взвизгнула Галина Петровна, вскакивая с дивана. Энергии в ней было — хоть отбавляй. — Не смей верить этой змее! Она всё выдумала! Она просто жадная! Ей кусок земли дороже матери!
— А еще, — я продолжила, игнорируя её крик, — я стояла в коридоре час назад. И слышала, как вы с Леной обсуждали квартиру для Ванечки. "Двушка в центре, окна в парк". Красиво жить не запретишь, правда? За мой счет.
Повисла тишина. Только слышно было, как гудит холодильник на кухне и как тяжело дышит Олег.
— Ну и что?! — вдруг заорала свекровь, сбрасывая маску. Лицо её исказилось злобой. — Да, Ванечке нужно жилье! Он мальчик, ему семью строить! А у вас и так всё есть! Подумаешь, дача какая-то! Ты всё равно туда раз в год ездишь! А родной племянник по съемным углам мыкаться должен? Ты обязана помочь семье! Ты вошла в наш род, значит, всё общее!
— Мама... — Олег осел на стул. Кажется, его мир рушился прямо сейчас. — Ты же говорила... операция... я же кредит хотел брать...
— Заткнись, идиот! — рявкнула на него мать. — Я о тебе же забочусь! Ваня — твоя кровь! А эта... — она ткнула в меня пальцем, — она тебе никто! Сегодня жена, завтра чужая!
Я смотрела на них и чувствовала странную легкость. Словно с плеч упал мешок с цементом, который я тащила двадцать лет.
— Ты права, Галина Петровна, — сказала я. — Я стану чужой. Прямо сегодня.
Я повернулась к мужу.
— Олег, у тебя есть выбор. Прямо сейчас. Или ты собираешь вещи мамы и выставляешь её за дверь, и мы больше никогда — слышишь, никогда! — не обсуждаем продажу моего дома и не даем денег твоей родне. Или... я подаю на развод. И делить мы будем эту квартиру.
Олег смотрел на меня, потом на мать. Мать стояла, уперев руки в боки, мощная, здоровая, налитая яростью и силой. Никакой болезни. Только жадность и уверенность в своей безнаказанности.
— Сынок, — сказала она уже мягче, меняя тактику. — Ну ты же не выгонишь маму? Куда я пойду в такую погоду? У меня давление...
Олег перевел взгляд на меня. В его глазах я увидела привычный страх. Страх перед ней. Он открыл рот, закрыл. А потом промямлил:
— Оль, ну может... может не так резко? Мама всё-таки... Ну погорячилась... Ну зачем развод? Давай все успокоимся...
Это был конец. Я поняла это мгновенно. Он не выберет меня. Никогда не выбирал.
— Я всё поняла, — кивнула я. — Вещи соберу сама.
***
Я ушла в тот же вечер. Собрала только самое необходимое в спортивную сумку. Сапоги промокли через пять минут, но мне было всё равно.
Олег бежал за мной до лифта, хватал за рукав, что-то лепетал про «компромисс» и «нужно понять маму». Я смотрела на него как сквозь мутное стекло. Человек, с которым я прожила пятнадцать лет, оказался просто декорацией к спектаклю его матери.
Я сняла номер в дешевой гостинице. Первую ночь я просто лежала и смотрела в потолок, слушая, как за окном воет ветер. Было страшно. Было больно. Но где-то глубоко внутри, под слоями обиды и усталости, рождалось новое чувство. Чувство свободы.
Прошло полгода.
Развод был грязным. Галина Петровна пыталась отсудить у меня половину моего дома, доказывая, что деньги на него брались из «семейного бюджета», хотя все выписки подтверждали, что это было мое наследство от бабушки плюс мои подработки. Ленка писала гадости в соцсетях. Олег звонил пьяный и плакал, жалуясь, что мать совсем его запилила, а Ванечке не хватает на ипотеку.
Я сменила номер телефона.
Сейчас май. Я сижу на террасе своего дома. Того самого, который «халупа». Передо мной — бесконечная синева моря, сливающаяся с небом. Виноградники уже зазеленели, воздух пахнет солью и нагретой землей.
В руках у меня чашка кофе. На коленях дремлет рыжий кот, прибившийся вчера. Денег пока в обрез, работаю в местном санатории процедурной сестрой, зарплата меньше столичной, но мне хватает.
Вчера позвонила бывшая соседка. Рассказала, что Олег взял огромный кредит, чтобы добавить Ленке на квартиру для Вани. Галина Петровна теперь живет с ним, в нашей бывшей «двушке», так как свою квартиру она, кажется, тоже как-то заложила в этой схеме. Олег выглядит плохо, пьет.
Мне должно быть их жаль? Наверное. Но я делаю глоток кофе, щурюсь на солнце и понимаю: мне не жаль.
Я спасла главное. Не дом. Я спасла себя.
— Ну что, Рыжий, — говорю я коту. — Пойдем к морю?
Кот лениво потягивается и спрыгивает на теплые доски террасы. Я иду за ним. Впереди целая жизнь. И она принадлежит только мне.