— Алло, Лен? Ты слышишь? Связь пропадает. Лен!
Голос Игоря прорывался сквозь треск помех, раздраженный и властный. Как всегда, когда что-то шло не по его плану.
— Слышу, — сказала я, прижимая телефон плечом к уху. Руки были в мыльной пене — домывала противень после утки. — Что случилось? Ты долетел?
— Долетел, заселился. Слушай внимательно. Я документы на тендер забыл. Синяя папка, пластиковая. Она в сейфе.
Я замерла. Вода из крана продолжала течь, смывая жир, но я её уже не слышала. Сейф. Святая святых. За двадцать лет брака я видела его открытым раза три. Игорь всегда говорил: «Меньше знаешь — крепче спишь, мать». И смеялся.
— Игорь, я кода не знаю.
— Пиши. Диктую. Только, Лен, давай без самодеятельности. Открыла, взяла синюю папку, сфоткала каждую страницу и отправила мне в вотсап. Срочно. У меня встреча через час.
Он продиктовал цифры. Дата нашей свадьбы и год рождения его мамы. Надо же. Сентиментально.
— Поняла?
— Поняла.
— Давай. Жду.
Гудки.
Я вытерла руки о вафельное полотенце. За окном выла ноябрьская темень, в стекло билась крупа — то ли снег, то ли дождь. В квартире было зябко, батареи опять еле грели, управляющая компания вторую неделю кормила завтраками. Я поплотнее запахнула халат и пошла в кабинет.
В кабинете пахло дорогим табаком и кожей. Этот запах всегда вызывал у меня трепет. Игорь — добытчик, Игорь — стена. Я за этой стеной вырастила сына, похоронила родителей, вылечила щитовидку. Я не лезла в дела. «Ты у меня для уюта», — говорил он, и я верила. Уют так уют.
Картина с пейзажем сдвинулась легко. Сейф холодил пальцы.
Двадцать ноль девять. Девятьсот сорок семь.
Щелчок. Тяжелая дверца подалась.
Внутри пахло деньгами. Специфический запах старых купюр и бумаги. На нижней полке лежали плотные пачки валюты, перетянутые резинками. Я скользнула по ним взглядом равнодушно. Деньги Игоря — это деньги фирмы, оборотка, святое.
Вот она, синяя папка. Лежит сверху.
Я потянула её на себя. Вместе с ней поползла другая — тонкая, невзрачная, картонная скоросшиватель с надписью «Разное». Она упала на пол, раскрылась, и листы веером разлетелись по паркету.
— Черт, — выдохнула я.
Присела, начала собирать. Глаза зацепились за знакомую фамилию в шапке документа. Моя девичья. Смирнова.
Стоп. Я уже двадцать лет как Волкова.
Я подняла лист. «Договор купли-продажи». Дата — три месяца назад.
В висках стукнуло.
Это была продажа моей «двушки». Той самой, бабушкиной, которую мы сдавали. «Пусть стоит, Ленка, — говорил Игорь. — Это твой пенсионный фонд. Или Ваньке на старт».
Я читала, и буквы прыгали перед глазами. Продавец: Волков Игорь Сергеевич, действующий на основании генеральной доверенности...
Какой доверенности?
Я перевернула страницу. Копия доверенности. Моя подпись. Размашистая, уверенная.
Память услужливо подкинула картинку. Июль. Жара. Мы собираемся в Турцию. Игорь сует мне стопку бумаг на кухне: «Ленусь, подмахни тут для визы и страховки, а то агент торопит». Я жарила сырники. Я даже не читала.
Я села прямо на пол. Ноги коснулись холодной ножки стола, но холода я не чувствовала.
Продана. Квартиры нет.
Рука сама потянулась к следующему листу. Справка из банка. Кредитный договор. Огромная сумма. Залог... наша дача. Та самая, которую мы строили пять лет, где я каждую тую своими руками сажала.
Дача в залоге. Квартиры нет.
А это что?
Красивый плотный лист. «Договор дарения».
«Я, Волков Игорь Сергеевич, дарю 1/2 долю в праве общей долевой собственности на квартиру по адресу... гр. Волковой Тамаре Петровне».
Свекрови.
Нашей квартиры. Той, где я сейчас сижу на полу. Той, где в раковине сохнет противень от утки.
Я перечитала дважды. Дата — неделя назад.
Получается, у меня ничего нет. Вообще.
Я — бомж.
В кармане халата ожил телефон. Звук показался оглушительным, как выстрел.
— Лен! Ну ты где там застряла? Партнеры уже в холле!
Голос Игоря. Родной, уверенный бас. Голос, за которым я жила двадцать лет.
— Ищу, — сказала я. Голос был чужой, скрипучий, как несмазанная петля. — Тут темно. Лампочка перегорела.
— Господи, ну включи фонарик! Синяя папка, сверху! Лен, не тупи, пожалуйста.
«Не тупи».
Сколько раз я это слышала? «Не тупи, Лен, ты не разбираешься». «Не тупи, Лен, это сложный бизнес». «Не тупи, Лен, подпиши».
Я посмотрела на синюю папку. Она лежала на краю стола.
Там были документы на тендер. Очень важный тендер. Игорь говорил, от него зависит год жизни фирмы.
— Нашла, — сказала я.
— Фух. Давай. Фоткай четко, чтоб цифры видны были.
Я взяла синюю папку. Открыла. Там были сметы, графики, печати. Вся жизнь Игоря. Его успех. Его статус. То, ради чего он продал мое наследство, заложил наш дом и подарил нашу спальню своей маме.
— Лен? Ты шлешь?
Я подошла к окну. На улице, в свете фонаря, мокрый снег падал в грязную лужу. Женщина в пуховике тащила упирающегося ребенка и тяжелые сумки. Обычная жизнь. Тяжелая, серая, но честная.
А у меня была красивая. Лживая.
— Игорь, — сказала я. — А зачем ты маме квартиру подарил?
В трубке повисла тишина. Плотная, ватная.
— Ты что, рылась в документах? — голос изменился. Стал тихим и опасным. Стальным. — Я же сказал: синяя папка. Какого хрена ты полезла глубже?
— Зачем, Игорь?
— Так. Слушай меня. Закрой рот и слушай. Это схема. Для налоговой. Тебе не понять. Вернусь — объясню. Сейчас отправь мне фото гребаной сметы! Немедленно! Если я провалю тендер, мы все пойдем по миру!
— Я уже по миру, Игорь. Я уже.
— Не истери! Ты живешь как королева! У тебя шуба за триста тысяч! Ты ни дня не работала за десять лет! Отправь фото!
Я посмотрела на бумаги в своих руках.
— Знаешь, — сказала я очень спокойно. — Здесь, в договоре дарения, ошибка в кадастровом номере. Одна цифра не та.
— Что? — он сбился. — Какая цифра?
— Не скажу.
— Лена! Ты пьяная, что ли? Быстро фоткай смету! Я тебя уничтожу, слышишь? Если сорвется сделка...
— Ты уже меня уничтожил. Только забыл предупредить.
Я подошла к шредеру. Он стоял в углу, черный, блестящий. Игорь купил его полгода назад, чтобы уничтожать черновики.
— Лена, не смей.
Он понял. Он всё понял по моему тону.
— Лена, детка, послушай. Это всё временно. У меня долги, на меня наехали серьезные люди. Я спасал активы. Переписал на мать, чтобы не отняли. Твою квартиру продал, чтобы отдать проценты, иначе меня бы убили. Я хотел тебе сказать, но берег твои нервы!
Жужжание шредера было музыкой.
Я вставила первый лист из синей папки. Зубья с хрустом вгрызлись в плотную бумагу.
— ЛЕНА! — заорал он так, что динамик хрипнул. — СТОЙ! Я убью тебя!
— Не убьешь, — сказала я, отправляя в пасть второй лист. — Ты в Мюнхене. А я здесь.
— Я приеду! Я тебя в порошок сотру! Ты на улице сдохнешь!
— Я и так на улице, Игорь. Ты же сам всё оформил.
Третий лист. Четвертый.
Он кричал, матерился, переходил на мольбы, снова угрожал. Я не слушала. Я методично, лист за листом, уничтожала его тендер. Его будущее. Его спасательный круг.
Когда последний лист превратился в лапшу, я нажала «отбой». И выключила телефон.
В квартире стояла тишина. Только за окном гудел ветер и капала вода из крана на кухне.
Я вернулась к сейфу.
Пачки денег.
Я взяла пакет из "Пятерочки", который валялся в ящике стола. Сгребла все пачки. До последней купюры.
Потом взяла папку с документами на продажу моей квартиры, залог дачи и дарственную. Это пригодится адвокату. Хорошему адвокату. На него теперь есть деньги.
Я пошла в спальню. Достала чемодан. Не тот, огромный, с которым мы летали на курорты. А маленький, ручная кладь.
Свитер. Джинсы. Теплые носки. Паспорт.
Шубу за триста тысяч я оставила в шкафу. Надела старый пуховик, в котором гуляла с собакой.
На кухне пахло остывшей уткой. Я достала лист бумаги и маркер. Написала крупно:
*«Уют закончился. Ключи у консьержки. Ужин в мусорке».*
Положила записку на стол. Рядом положила обручальное кольцо.
Когда я вышла из подъезда, ледяной ветер ударил в лицо, выбивая слезы. Ноги тут же промокли — на тротуаре была снежная каша. Было темно, холодно и мерзко. Обычный ноябрь.
Я глубоко вдохнула этот сырой воздух. Он пах выхлопными газами и прелыми листьями.
Я нащупала в кармане толстую пачку денег и документы.
Впервые за двадцать лет мне было не страшно. Впервые за двадцать лет я точно знала, что буду делать завтра.
Я достала сим-карту из телефона и щелчком отправила её в сугроб.
Такси притормозило у обочины, обдав меня брызгами грязи.
— Вам куда? — спросил водитель, не оборачиваясь.
— Вперед, — сказала я. — Просто вперед. А там разберемся.