— Антоша, передай соль, — Галина Петровна аккуратно промокнула уголок губ салфеткой. — И кстати. Я тут посчитала смету. Бригада освобождается через неделю.
На кухне повисла тишина. Только холодильник утробно заурчал, словно предчувствуя бурю. Я помешивала остывший чай, глядя, как за окном ноябрьский ветер швыряет в стекло горсти мокрого снега. Темнело теперь рано, в четыре часа город уже тонул в серой, промозглой хмари.
— Какую смету, мам? — Антон не отрывался от телефона. Он даже жевал лениво, будто делал одолжение котлете.
— На ремонт, — свекровь отложила вилку. Её взгляд, цепкий, как репей, переполз с сына на мой живот. Седьмой месяц. Спина ноет так, словно я таскаю мешки с цементом, а не собственного ребенка. — В ванной плитку менять надо. И трубы. Сантехник сказал — аварийное состояние.
Я напряглась. Мы это уже обсуждали. Денег нет. Мы живем в моей добрачной «однушке», копим на расширение, Антон откладывает копейки, я — экономлю на всем. Даже витамины покупаю по акции.
— Мам, ну мы же говорили, — начал было Антон, но голос у него был какой-то ватный. Неуверенный.
— Говорили, — кивнула Галина Петровна. — Но ситуация изменилась. Леночке на днях декретные придут. Сумма приличная. Как раз хватит на материалы и аванс рабочим.
Ложка звякнула о край моей чашки.
— Что? — я подняла глаза. — Галина Петровна, вы шутите?
Она выпрямилась. Осанка у неё всегда была безупречная, как у отставного генерала в юбке.
— Какие шутки, Лена? У меня трубы текут. Если залью соседей снизу, платить придется вам. У меня пенсия, сама знаешь. А декретные — это деньги семьи. Их нужно вкладывать рационально.
— Декретные — это деньги на ребенка, — я говорила тихо, но внутри уже начинала закипать злость. — Нам коляску покупать. Кроватку. Я в зимнюю куртку уже не влезаю, хожу в пуховике сестры, у которого молния расходится через раз.
— Ой, не начинай, — свекровь махнула рукой, и на её запястье блеснул браслет — подарок Антона на прошлый юбилей. — Ребенку пока ничего не надо. Молоко у тебя своё будет, даст бог. Пеленок я тебе отдам, от Антоши остались, на антресолях лежат. Качество советское, не то что нынешняя синтетика. Кроватка? Первое время с вами поспит, так связь крепче. А коляску... У соседки моей внук вырос, за две тысячи отдаст. Ну, колесо там скрипит, смажете.
Я перевела взгляд на мужа.
— Антон? Ты молчишь?
Он наконец отложил телефон. Почесал нос. Верный признак — ему стыдно, но спорить с мамой он не будет.
— Лен, ну... Мама права в чем-то. Если у неё трубу прорвет, мы на ремонт соседям больше отдадим. А коляску и правда можно б/у взять. Какая разница, в чем катать? Через год всё равно выкидывать.
В этот момент малыш сильно пнул меня под ребро. Будто тоже возмутился.
— То есть, — я медленно встала, опираясь руками о стол, — вы уже всё решили? Без меня? Мои декретные, которые я заработала за пять лет без больничных и отгулов, пойдут на итальянскую плитку для вашей мамы?
— Не утрируй, — поморщилась Галина Петровна. — Плитка не итальянская, а испанская. И не для меня, а для капитализации недвижимости. Эта квартира потом Антону достанется. Всё в семью. Декретные отдашь на ремонт моей квартиры! Ребёнку пока ничего не надо, он маленький, ему всё равно. А мне в сырости жить вредно, у меня бронхи.
За окном завыл ветер. Где-то хлопнула форточка. Мне вдруг стало холодно, несмотря на духоту кухни. Холод шел не от окна, а от этих двоих людей, сидящих за столом. Один — родной муж, отец моего ребенка. Вторая — женщина, которая называла меня «дочкой» на свадьбе.
— Нет, — сказала я.
— Что «нет»? — не поняла свекровь.
— Денег не дам.
Галина Петровна прищурилась.
— Ты, деточка, не горячись. Ты сейчас в таком положении... гормоны играют. Антон, скажи ей.
Антон вздохнул, как мученик.
— Лен, не будь эгоисткой. Маме реально надо. А деньги... я заработаю потом. Купим мы тебе эту коляску, господи. С зарплаты.
— С какой зарплаты, Антон? — я смотрела на него и видела впервые. Не мужа, а испуганного мальчика, который боится расстроить мамочку. — С той, половину которой ты отдаешь за кредит на машину? На которой, кстати, возишь маму на дачу, а меня в женскую консультацию — «на автобусе, там пробок нет»?
— Не считай деньги в чужом кармане! — рявкнула свекровь. Тон сменился мгновенно. Маска благородной дамы сползла. — Ты в нашу семью пришла, мы тебя приняли! А ты жадничаешь? Для родной бабушки твоего ребенка жалеешь комфорта?
— Я жалею, что не поняла этого раньше, — я вышла из-за стола. — Я устала. Мне нужно прилечь.
— Мы не договорили! — полетело мне в спину. — Завтра мастер придет за авансом! Лена!
Я закрыла дверь в спальню. Прислонилась к косяку. Сердце колотилось где-то в горле.
Смс пришла час назад. Деньги зачислены. Сумма приличная, да. Моя подушка безопасности. Моя гарантия, что я не буду просить у Антона на прокладки и памперсы.
Вечером Антон зашел в комнату. Не извиниться. "Дожать".
— Мама обиделась, — сообщил он, стягивая джинсы. — У неё давление поднялось. Тебе трудно было просто согласиться? Мы бы что-нибудь придумали.
— Что придумали бы? — я лежала в темноте, глядя в потолок. — Антон, нам нужен нормальный матрас в кроватку. Нам нужен запас денег на роды. Вдруг кесарево? Вдруг осложнения?
— Всё будет нормально, рожают же бабы в поле, — буркнул он и отвернулся к стене. — Переведи ей завтра деньги, чтоб не нервничала. Не хватало еще инсульта из-за твоего упрямства.
В эту ночь я не спала. Слушала его ровное сопение. Слушала, как за окном дождь превращается в ледяную крупу, стучащую по карнизу. Я вспоминала.
Как прошлый зимой я поскользнулась на гололеде, и Антон не поехал меня забирать из травмпункта, потому что «мама попросила полки повесить».
Как я потеряла перчатку в автобусе, и ходила неделю с красной, обветренной рукой, потому что «до зарплаты еще долго, потерпи».
Мелочи. Вся жизнь состояла из этих липких, холодных мелочей.
Утром я встала, когда Антон еще спал. Собрала сумку. Только самое необходимое: документы, обменную карту, белье, ноутбук. Зимние сапоги были в разводах от реагентов — забыла помыть с вечера. Ну и пусть.
На кухне Галина Петровна, которая (конечно же!) осталась ночевать, потому что «плохо себя чувствовала», уже гремела чайником.
— Одумалась? — спросила она, не оборачиваясь. — Карту мне скинь на ватсап, я сама переведу прорабу, чтобы комиссии не было.
Я молча обулась. Натянула тот самый пуховик сестры. Замок опять заел на середине груди. Черт с ним. Шарфом замотаюсь.
— Ты куда это? В такую рань? — свекровь вышла в коридор, держа в руках чашку с моим любимым чаем. — Антон еще спит.
— Я ухожу, Галина Петровна.
— В магазин? Купи батон, хлеб кончился.
— Насовсем, — я открыла дверь. В подъезде пахло сыростью и чьей-то жареной капустой.
Она замерла.
— Ты с ума сошла? Беременная? Куда ты пойдешь? Кому ты нужна с прицепом?
— Себе нужна. И ребенку.
Из спальни, шлепая босыми ногами, вышел заспанный Антон.
— Лен, вы чего орете? Дайте поспать... Ты куда собралась?
— Антон, я подаю на развод, — сказала я спокойно. Удивительно спокойно. — Вещи заберу потом. Ключи оставлю в почтовом ящике, когда вернусь за остальным.
— Из-за денег? — он вытаращил глаза. — Ты бросаешь семью из-за каких-то бумажек? Мам, ты слышишь?
— Слышу, — процедила свекровь. — Скатертью дорога. Побегает и вернется. Кому она сдалась, нищебродка. Деньги только верни! Это семейный бюджет! Мы на них рассчитывали!
— Рассчитывайте на свои, — я перешагнула порог. — Мои декретные пойдут на моего ребенка. И на съем жилья, где никто не будет считать куски у меня во рту.
— Я тебя прав родительских лишу! — визжала Галина Петровна, пока я вызывала лифт. — Ты ребенка украла! Антон, не стой как истукан!
Антон стоял. В трусах, растрепанный, жалкий. Он смотрел на маму, потом на меня. И сделал шаг... назад. В кухню.
— Лен, ну правда, это уже истерика... Переведи деньги и иди, если хочешь проветриться.
Двери лифта закрылись, отрезая их крики.
На улице было мерзко. Снежная каша под ногами, пронизывающий ветер, от которого слезились глаза. Я поскользнулась на выходе из подъезда, но удержалась за перила. Рука без перчатки мгновенно озябла. Я сунула её в карман и нащупала там забытую конфету.
Телефон вибрировал. "Любимый" звонит.
Я достала сим-карту, сломала её пополам и бросила в урну у подъезда. Рядом с окурками и пустыми пачками.
Такси подъехало через минуту.
— Куда едем? — спросил водитель, глядя на меня в зеркало заднего вида. Вид у меня был, наверное, безумный: расстегнутый пуховик, красный нос, шапка набекрень.
— В агентство недвижимости, — сказала я и впервые за последние полгода улыбнулась. — А потом в детский мир. За самой лучшей коляской.
В машине было тепло. Играло радио. Я положила руку на живот. Малыш толкнулся — мягко, будто одобряя.
— Ничего, прорвемся, — шепнула я ему. — Зато плитка у нас будет не испанская, а какая захотим. Хоть в цветочек.
Ветер бился в стекла, пытаясь добраться до меня, но теперь он был там, снаружи. А я — здесь. И у меня была я. Этого оказалось вполне достаточно.