— Передай соль, — буднично попросил Олег, макая пельмень в сметану. — И, кстати, чтоб ты не удивлялась, если квитанции придут на другое имя... Я квартиру на маму переоформил. Вчера дарственную подписал.
За окном хлюпала ноябрьская слякоть. Темнело теперь рано, в четыре часа город уже тонул в серой, промозглой мути. На кухне гудела стиральная машина — отжим пошел на последние минуты.
Я замерла с солонкой в руке. Соль сыпалась на скатерть мелкой белой крупой.
— Что ты сделал? — голос сел, будто я простудилась.
— Ну, переписал. На Зинаиду Петровну, — Олег пожал плечами, не поднимая глаз от тарелки. — А чего такого? Чисто юридический момент. Времена сейчас, сама знаешь, нестабильные.
— Какие времена, Олег? — я медленно опустила солонку. — Мы эту квартиру десять лет выплачивали. Моя премия за годовой отчет вся сюда ушла. Деньги с продажи бабушкиного дома — тоже здесь, в этих стенах. В ремонте.
Он наконец поднял глаза. В них читалось искреннее недоумение, смешанное с той самой «мужской логикой», которой так гордилась его мама.
— Лен, ну ты чего завелась? Мы же живем? Живем. Никто тебя не выгоняет. Просто... — он замялся, подбирая слова, чтобы звучало мягче, но вышло как удар молотком. — Вдруг разведёмся? Ну мало ли. Статистика вон какая. А так — имущество мамино, делить не придется. Хоть ей останется, а не чужим людям.
— Я тебе чужой человек? — тихо спросила я. — Или твоя жена?
— Не передергивай. Это страховка. Как каско на машину. Ты же не планируешь в аварию попадать, но полис покупаешь.
Я смотрела на него и видела незнакомца. Пятнадцать лет брака. Двое выросших детей — сын в армии, дочь в институте в другом городе. Мы остались вдвоем, и я думала, что начинается наше время. Время для нас.
А он, оказывается, готовился к войне.
Чай в моей чашке давно остыл. По поверхности пошла тонкая, противная пленка.
***
Следующие три дня я жила как в тумане. Ходила на работу, сводила дебет с кредитом, улыбалась коллегам. А внутри крутилась одна и та же мысль: «Детектив, где преступления не было».
Олег вел расследование против меня. Он искал подвох, ждал удара в спину, подозревал, что я только и жду момента, чтобы оттяпать квадратные метры. Он выстроил линию обороны против врага, которого сам и придумал.
Вечером я вернулась домой. В подъезде пахло жареной мойвой и сыростью. Лифт не работал, пришлось подниматься на пятый этаж пешком. Ключ привычно повернулся в замке, но щелчок прозвучал чужой. Словно я взламываю чужую собственность. Собственность Зинаиды Петровны.
Свекровь сидела на кухне. Олег суетился вокруг неё, наливал чай.
— О, Леночка пришла, — пропела Зинаида Петровна. — А мы тут с Олежкой обсуждаем, какие шторы повесить. Эти, серенькие, совсем уже выцвели. Надо бы повеселее что-то.
Я посмотрела на свои шторы. Итальянский лен. Я искала их три месяца, чтобы оттенок идеально подходил к обоям.
— Это мои шторы, — сказала я, не разуваясь.
— Ну что ты, милая, — свекровь улыбнулась, отхлебывая чай из моей любимой кружки. — Теперь тут хозяин барин, как говорится. Я вот думаю, может, и обои переклеить? В цветочек?
Олег стоял у окна и старательно изучал узор изморози на стекле. Ему было неловко, но вмешиваться он не собирался. Мама — это святое. А жена... Жена — это переменная величина.
— Олег, — позвала я.
Он неохотно обернулся.
— Ты ведь понимаешь, что ты сделал? Ты не квартиру спас. Ты нас уничтожил.
— Ой, да брось ты драматизировать! — махнула рукой свекровь. — Живи себе спокойно. Никто тебя на улицу не гонит. Пока ведешь себя нормально.
Вот оно. «Пока ведешь себя нормально».
Условия содержания. Испытательный срок в собственном доме.
Я прошла в спальню. Достала чемодан. Тот самый, с которым мы ездили в Турцию пять лет назад. Тогда Олег держал меня за руку в самолете, потому что я боялась взлетать, и говорил: «Мы команда, Ленка. Прорвемся».
Я открыла шкаф. Вещей было много, за пятнадцать лет они проросли в полки, как корни дерева в землю. Я брала только самое необходимое. Белье, джинсы, свитеры. Документы.
— Ты чего удумала? — Олег стоял в дверях. Вид у него был испуганный. — Лен? На ночь глядя?
— Я освобождаю жилплощадь Зинаиды Петровны, — я застегнула молнию. Она заела, пришлось дернуть сильнее. Звук получился резкий, как выстрел.
— Лен, ну это глупо! Ну переписал и переписал! Это же формальность! Я же тебя люблю!
— Любишь? — я выпрямилась. — Ты так боялся развода, что сделал его единственным возможным выходом. Ты подготовил плацдарм, вырыл окопы. Ну так воюй. Только воевать тебе не с кем. Я сдаюсь без боя.
— Куда ты пойдешь? К матери? В эту её хрущевку?
— Лучше в хрущевку, где я дочь, чем в хоромы, где я «потенциальная угроза».
Я вышла в прихожую. Зинаида Петровна выглянула из кухни, жуя печенье. Крошки падали на пол. На мой пол.
— Истеричка, — констатировала она. — Я же говорила тебе, сынок. Хорошо, что переписал. Видишь, какая неуравновешенная? Чуть что — сразу бежать. А если б квартира на ней была? Выставила бы тебя голым на мороз!
Олег смотрел на меня. В его глазах плескалась паника. Он начинал понимать, что его хитроумный план сработал с точностью до наоборот. Он хотел сохранить имущество в случае потери семьи, но потерял семью именно из-за попытки сохранить имущество.
— Лен, останься. Перепишем обратно. Завтра же пойдем к нотариусу!
— Не надо, — я надела пуховик. — Дело не в бумажке, Олег. Дело в том, что ты об этом вообще подумал. Ты жил со мной, спал со мной, ел мои котлеты и думал: «А как я буду её кидать, когда мы разведемся?». Ты предал меня не вчера у нотариуса. Ты предал меня давным-давно, в своей голове.
Я взяла чемодан. Ручка была холодной.
— Ключи оставь, — вдруг жестко сказала свекровь. — Мало ли. Дубликаты сделаешь, вернешься, вынесешь чего.
Олег дернулся, хотел что-то сказать матери, но промолчал. Привычка.
Я достала связку из сумки. Положила на тумбочку. Звякнул брелок — смешной медвежонок, которого Олег подарил мне на первом свидании.
— Прощай, Олег. Шторы можете не менять. Они мне всё равно никогда не нравились.
Я вышла в подъезд. Дверь за спиной захлопнулась. Скрежетнул замок — один оборот, второй. Контрольный.
На улице шел мокрый снег. Ветер швырял в лицо ледяную крупу. Я вдохнула холодный, пахнущий выхлопными газами воздух. Мне было страшно. Мне было сорок два года, у меня не было жилья, и впереди была пустота.
Но где-то глубоко внутри, под слоями боли и обиды, рождалось странное, забытое чувство. Облегчение.
Я больше не была под прицелом. Я больше не была подозреваемой в деле, которое сама не совершала. Война закончилась. Я проиграла квартиру, но выиграла себя.
Я поправила шарф и пошла к остановке. Сквозь серые тучи пробивался свет фонаря, и снежинки в его луче казались золотыми монетами, падающими с неба. Начиналась зима. Начиналась новая жизнь.