— Ну что, старик, дожил? Грибы собирал, на пенсию готовился... А оказался здесь, и никто не найдёт тебя никогда...
— Молчи... дай подумать. Надо найти какой-то выход
Тьма. Густая, липкая, давящая. Она была первым, что он ощутил. Холодный пот проступил на лбу, смешиваясь с чем-то липким и засохшим у виска. Николай попытался пошевелиться, и тупая, пульсирующая боль в затылке всколыхнулась, грозя превратиться в тошнотворную волну.
— Господи... — его собственный голос прозвучал хрипло и непривычно громко в оглушающей тишине.
Он лежал на спине, уткнувшись взглядом в черноту неба, усеянную редкими, незнакомыми звездами. Память отказывалась работать, выплескивая обрывки: яркий осенний лес, скрип подошв по опавшей листве, корень, торчащий из земли... и резкая, предательская боль в щиколотке, заставившая его рухнуть вперед. Голова с размаху ударилась о что-то твердое и неподатливое — толстый сук упавшего дерева.
— Где... телефон...
Он с трудом перевернулся на бок, засовывая дрожащие руки в карманы куртки. Пусто. Правый карман — пусто. Внутренний кармой — несколько смятых бумажек, носовой платок. Телефона не было.
— В машине... — с горьким осознанием прошептал он. — Черт, черт, оставил в машине!
Паника, холодная и цепкая, сжала горло. Он отчаянно ощупал карман на бедре, где всегда лежал его старенький складной нож — «Белка», с которым не расставался со времен армии. Твердый стальной корпус под пальцами стал маленькой, но ощутимой опорой в этом море беспомощности. Он вытащил его, с трудом откинул клинок. В слабом лунном свете матовый металл тускло блеснул.
— Эй! — крикнул он, и голос сорвался в фальцет. — Кто тут? Есть кто живой?!
В ответ — абсолютная, безжизненная тишина. Лес, такой дружелюбный днем, теперь казался гигантским, бездушным существом, враждебным и равнодушным к его беде. Он попытался встать. Острая, горячая боль пронзила левую лодыжку, заставив его с стоном опуститься обратно на колени.
— Ногу подвернул... И голову пробил.. Прекрасно. Просто замечательно.
Он прислонился спиной к холодному стволу сосны, пытаясь унять дрожь.
— Николай, старый дурак... — проворчал он сам себе. — Шестьдесят шесть лет, а ведешь себя как мальчишка. Грибы... Иди, ищи грибы один, в незнакомый лес. А почтальонша Зинаида послезавтра придет...
Он ясно представил ее: суровую женщину в синей униформе, с толстой пачкой денег в портфеле.
— Поздравляю вас, вы теперь пенсионер! Распишитесь, Николай Петрович, в ведомости. Получили шестнадцать тысяч семьсот.
— Спасибо, как вас величать?
— Зинаида Ивановна.
— Спасибо вам, Зинаида Ивановна. Будем теперь каждый месяц с вами видеться.
— На здоровье. Только вы аккуратней с ними, сразу все не истратьте. А то на что жить потом месяц...
Мечты, мечты...
— Три дня всего... — вслух прошептал он. — Три дня, и эти пенсия будет у меня в руках... А я тут...
Он закрыл глаза, и перед ним всплыли другие руки — маленькие, липкие от варенья.
— Дедуль, смотри, какой я домик из палок построил! — кричал внук Сережа, его белокурая голова мелькала среди грядок.
— Деда, а можно я на велосипеде покатаюсь? Твоем, старом? — это старшая, Катюша, смотрела на него умными, серьезными глазами.
Их смех, звонкий и беззаботный, наполнял двор в летние каникулы. А рядом, в тени старой яблони, сидела Людмила, его Люда.
— Смотри на них, Коля, — говорила она тихо, улыбаясь. — Наше продолжение. Ты им велосипед почини, он у тебя скрипит.
— Успеется, — отмахивался он тогда. — Завтра.
Теперь это «завтра» могло и не наступить. Лес, который он всегда считал своим, родным, оказался ловушкой.
— Люда... — снова прошептал он. — Прости меня, дурака. Совсем я, видно, сдал.
Он сжал в кулаке стальной корпус ножа, чувствуя, как слезы подступают к глазам — не от боли, а от беспомощности и горького сожаления. Он просидел так, не двигаясь, не зная, сколько времени прошло — минута или час. А потом снова погрузился в беспамятство, унесенный волной боли, отчаяния и ярких, как укол, воспоминаний о той жизни, которую он, возможно, потерял навсегда.
Хруст ветки где-то совсем рядом заставил его вздрогнуть и открыть глаза. Сердце заколотилось, отдаваясь больным эхом в висках. Лес больше не был безмолвным. Теперь он был наполнен звуками — подозрительными, враждебными.
— Кто здесь? — сорвавшимся шепотом бросил он в темноту, держа нож в руке.
В ответ — лишь новый шорох, уже с другой стороны. Медленный, крадущийся. Ему почудилось тяжелое дыхание.
— Волки? Кабаны? — он судорожно сжал рукоять ножа. — Иди ко мне, гад... Попробуй только.
Но атаки не последовало. Только нарастающее ощущение, что за ним наблюдают. Что из-за каждого ствола за ним следят чужие глаза. Он отполз глубже, прижавшись спиной к валежнику.
— Глупости... — пытался он убедить себя. — Это ветер. Или заяц. Или даже мыши, их тут тысячи. Нечего панику разводить.
Но внутри все сжималось от животного страха. Вспомнилась давняя история, которую рассказывал еще его дед, настоящий охотник:
— В лесу ночью, Колька, главное — не давать страху волю. Он чует это. Лесной Хозяин чует...
— Да брось ты, дед, сказки это, — отмахивался он тогда, подросток.
Теперь эти «сказки» обретали жутковатую реальность. Он поднялся на ноги, опираясь на ствол сосны. Боль в лодыжке была огненной, но терпимой. Голова кружилась.
— Сидеть тут — значит замерзнуть. Или они придут... Волки. Стая. Накинутся и сожрут живьём. Надо идти.
Он выбрал направление, как ему казалось, наобум — туда, где кроны деревьев казались чуть менее густыми. Каждый шаг давался ценой невероятных усилий. Он хромал, спотыкался о невидимые корни, хватаясь за деревья.
— Дом... Тепло... Чайник на плите... — он бормотал, как заклинание, пытаясь заглушить страх. — Телевизор... Новости... Сережка мой... Катюша...
Он представлял их лица, их смех. Это придавало сил.
— Деда, а правда, ты в лесу однажды заблудился? — вспомнился вдруг вопрос Сережи.
— Правда, — хрипло ответил он сейчас самому себе, продираясь сквозь колючий кустарник. — Вот заблудился... И выкарабкиваться придется... Ради вас...
Он шел, казалось, целую вечность. Часы растянулись в бесконечную череду боли, страха и отчаяния. Луна, пробиваясь сквозь редкие облака, отбрасывала на землю длинные, искаженные тени. Каждый пенек казался притаившимся зверем, каждый шорох листьев — шагами преследователя.
Внезапно он замер, затаив дыхание. Впереди, сквозь деревья, угадывался какой-то просвет. Небольшой пригорок. И на нем — темный, квадратный силуэт.
— Изба? — надежда, острая и болезненная, кольнула его в сердце. — Не может быть...
Он прибавил шагу, почти не чувствуя боли. Это была избушка. Старая, покосившаяся, с провалившейся кое-где крышей. Но это было спасение. Укрытие.
— Слава Богу... — выдохнул он, уже представляя, как разведет inside костер, как согреется.
Он подошел ближе. Луна вышла из-за туч, осветив ветхое строение. Окна были заколочены досками. Дверь, толстая, из грубых досок, приоткрыта, словно кого-то ждала.
Николай сделал последний шаг, протянул руку, чтобы отодвинуть дверь, и в этот момент из глубины избушки, из-за этой самой двери, донесся низкий, протяжный звук. Не то стон, не то рычание.
Он отпрянул, сердце замерло. Это было не спасение. Это возможно была новая ловушка.
Рык оборвался так же внезапно, как и начался. Наступила звенящая тишина, нарушаемая лишь свистом ветра в щелях избушки и собственным прерывистым дыханием Николая. Он стоял, вцепившись в косяк, не в силах пошевелиться.
— Волк... — прошептал он, и губы его задрожали. — В избушке волк... и его наверное держат как в зоопарке, за решеткой. Но кто?
И что волк делал там, за закрытой дверью? Логика отказывалась работать, уступая место первобытному страху. Он сделал шаг назад, и ветка хрустнула под его ногой. Изнутри снова донесся звук — на этот раз более явственный: тяжелое, хриплое дыхание, полное такой же ненависти и боли, какие он чувствовал сам.
— Деваться некуда, — с горькой решимостью пробормотал он. — Замерзну, как собака. Или... или он там на цепи. Наверное.
Он медленно, стараясь не производить шума, отодвинул скрипучую дверь и шагнул внутрь. Воздух был спертым, пахло пылью, гнилью и чем-то еще — сладковатым и отталкивающим, как старое мясо. Лунный свет, пробивавшийся через щели в стенах и крыше, выхватывал из мрака убогие детали: грубый стол, сломанный стул, очаг с потухшей золой. Волка не было. Была пустая комната.
А потом он увидел Ее. В глубине единственной комнаты, куда едва достигал свет, была вторая дверь. Массивная, из темного, почти черного дерева. И в ней — маленькое квадратное окошко, затянутое с внутренней стороны частой, толстой железной решеткой.
— Господи... — вырвалось у него. — Что это?
Он замер, не в силах отвести взгляд. Из-за решетки, из черной щели окошка, на него смотрели. Два бледных, тусклых пятна, отражавших лунный свет. И слышалось то самое дыхание — ровное, тяжелое, звериное.
— Там... кто-то есть, — осознал он с леденящей душой ясностью.
Это не был волк в клетке. Это было нечто, запертое. И оно наблюдало за ним.
Парализующий страх сменился странным оцепенением. Силы окончательно покинули его. Он отполз в угол, подальше от той двери, и наткнулся на железную кровать с проржавевшей сеткой вместо матраса. Провалившиеся пружины зловеще скрипнули. Боль в ноге и голове накатила с новой силой.
— Всё... — прошептал он, с трудом взбираясь на жесткие прутья. — Конец.
Он лег на спину, глядя в черноту прогнившей крыши. Холод пронизывал до костей. Он сжался в комок, пытаясь сохранить хоть каплю тепла.
— Люда... — шептал он, закрывая глаза. — Прости. Детям... передай, что я... — голос сорвался. Он не мог договорить.
Внутри все ныло от боли и отчаяния. Он вспомнил, как обещал Кате починить велосипед. Как Сережа просил сводить его на рыбалку в эти выходные. Шестнадцать тысяч семьсот... Он уже представлял, как купит им новые куртки к зиме, какие он видел в магазине. И еще останется на скромное питание на месяц.
— Жаль... — вслух произнес он, и звук был похож на стон. — Очень жаль... не дожить... три дня... всего три дня...
Слезы, горячие и беспомощные, потекли по его грязным щекам. Он не слышал, как снаружи, совсем близко, хрустнула ветка. Потом еще одна. Медленные, тяжелые шаги приближались к избушке. Они были слишком размеренными, слишком... осознанными для зверя.
Николай замер, затаив дыхание. Шаги остановились прямо у двери. Тишина повисла на несколько мучительно долгих секунд. Затем скрипнула дверная ручка. Кто-то — или что-то — пробовало войти.
Сердце Николая заколотилось так, что он почувствовал боль в висках. Он затаился, вцепившись в ржавые пружины кровати, не смея пошевелиться. Скрип ручки прекратился. Снаружи послышалось тяжелое, шумное всхлипывание, словно огромный зверь принюхивался к щели под дверью.
— Оно... нюхает меня, — с ужасом подумал Николай.
Затем шаги медленно двинулись дальше, обходя избушку. Тяжелая поступь заскрипела по гнилым доскам крыльца сбоку, потом сзади. Существо явно искало лазейку, другой вход. Оно знало, что он внутри.
Рычание из-за решетчатой двери в ответ на шаги снаружи стало громче, переходя в низкий, протяжный вой, полный ненависти и отчаяния. Николай почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Это был не чисто звериный звук. В нем была какая-то искаженная, нечеловеческая интеллектуальность.
Шаги снова остановились у входной двери. Послышался глухой удар — словно массивное тело с размаху уперлось в дерево. Дверь дрогнула, из щелей посыпалась труха, но выдержала. Казалось, что-то не пускало существо внутрь. Порог? Заклятье? Просто крепкая старая дверь?
Снаружи раздался звук, от которого кровь стыла в жилах. Это был не рев и не рык. Это был низкий, гортанный, почти человеческий смех, полный презрения и злобы. Затем шаги стали удаляться. Существо не ушло. Оно просто отошло на несколько метров и село или легло. Николай услышал тяжелое, ровное дыхание прямо за стеной, у самого угла избушки. Оно осталось дежурить.
В избушке воцарилась тишина, нарушаемая лишь хриплым дыханием за решеткой и мерным сопением снаружи. Николай медленно выдохнул. Он был в ловушке. Загнан, как зверь. С одной стороны — неведомый страж, с другой — загадочный узник. Он лежал на холодных пружинах, дрожа от холода и страха, и смотрел в темноту.
— Что же это такое?.. — прошептал он, глядя на зарешеченную дверь. — Кто вы?
В ответ раздался лишь короткий, отрывистый рык. Но теперь, прислушавшись, Николай уловил в нем не только злобу. В нем была боль. Бесконечная, изматывающая боль. И в этой боли было что-то... знакомое. Что-то, что отзывалось эхом в его собственной измученной душе.
Он не знал, что страшнее: неизвестность снаружи или та, что была заперта в двух шагах от него. Он только понимал, что избушка — не убежище. Она — клетка. И он оказался в ней вместе с другим пленником.
Первые лучи утра, бледные и холодные, пробились сквозь щели в стенах. Николай не спал ни минуты. Каждый звук снаружи — шорох, хруст ветки — заставлял его вздрагивать. Существо за дверью не ушло, он чувствовал его присутствие.
Свет позволил рассмотреть избушку получше. Завалы хлама, паутина. И тут его взгляд упал на половицу у стены, противоположной той, где была страшная дверь. Доска торчала, словно ее недавно поддевали.
Осторожно, крадучись, он подполз и пальцами поддел гнилое дерево. Доска с скрипом поддалась. В нише лежала жестяная коробка из-под леденцов, вся в ржавых пятнах.
С замиранием сердца он открыл ее. Внутри лежал сложенный в несколько раз пожелтевший лист бумаги, исписанный кривым, торопливым почерком. Чернила выцвели, но прочесть можно было.
«Если ты это читаешь, значит, попал сюда как и я. Лесной Хозяин привел тебя. Он не зверь и не человек. Он дух этих мест. Старый, как сами сосны. Он стережет границы, но требует плату. Раз в поколение ему нужна новая плоть. Новая темница для духа. Эта изба — его ловушка. А тот, кто в клетке...»
Николай сглотнул ком в горле и продолжил читать, водя дрожащим пальцем по строчкам.
«...был человеком. Как мы с тобой. Он вошел сюда до меня. Хозяин поймал его и заточил здесь. Теперь дух медленно перетекает в него, вытесняя душу. Он превращается. Становится новым Хозяином. А старый... старый уходит, освобождается. Я лесник. Степан. Прожил тут всю жизнь, знал легенды, но не верил. Теперь верю. Он загнал меня сюда три дня назад. Я слышу, как тот, в клетке, уже почти не говорит. Только рычит. Скоро и я...»
На этом записка обрывалась. Николай сидел, сжимая в руках листок, не в силах осознать ужас прочитанного. Вся его боль, его страх обрели чудовищный смысл. Его травма, его заблуждение — не случайность. Его ВЕЛИ сюда.
— Новое тело... — прошептал он, с ужасом глядя на свою исхудавшую руку. — Мне... через три дня...
Цифра «три» прозвучала в голове оглушительным гонгом. Три дня до пенсии. Три дня до того, как он станет... этим.
Рык из-за решетки снова послышался, но теперь в нем ясно слышалось что-то человеческое — горловое, искаженное усилие, попытка что-то сказать. Протяжный, хриплый звук:
— У... бе... гай...
Николай отпрянул к стене, сердце готово было выпрыгнуть из груди. Тот, кто сидел в клетке, еще сохранял частичку себя. И он предупреждал. Убеги.
Но куда? Снаружи ждал нынешний Хозяин. А внутри... внутри ждала его собственная, страшная участь. Он был не просто в ловушке. Он был в очереди на перевоплощение. И его номер подходил.
— У... бе... гай... — хриплый шёпот снова выполз из-за решётки, заставляя Николая содрогнуться.
Это был голос, но не человеческий. Полный боли и отчаяния. Он подполз к страшной двери, дрожащей рукой потянулся к скобе. Ржавый замок висел, но не был защёлкнут.
— Кто там? — прошептал он, припадая к решётке. — Кто ты?
В ответ — лишь тяжёлое, влажное дыхание. И тихий, отчаянный стон:
— Помоги...
Николай отшатнулся. Логика кричала, что это ловушка. Но этот голос... Он не мог оставить кого-то в беде. С грохотом, который оглушил его в тишине, он откинул скобу и толкнул дверь.
Она бесшумно отворилась, впустив вонь тлена и пыли. Внутри была абсолютная, непроглядная тьма. Ни окон, ни щелей. Он чиркнул спичкой. Огонёк осветил пустое каменное помещение. Никого. Лишь голые стены и груду каких-то тряпок в углу.
— Но... кто же... — он не успел договорить.
Снаружи, у главного входа, раздался оглушительный удар. Что-то массивное и тяжёлое обрушилось на дверь. Дерево затрещало. Затем второй удар. Треск ломающихся досок.
Паника, слепая и всепоглощающая, захлестнула его. Он отскочил от тёмной комнаты и, спотыкаясь, потащил к двери тяжёлый стол, завалил его старыми стульями, всем, что попадалось под руку. Жалкая баррикада.
Новый удар. Дверь с треском распахнулась внутрь, разметав его заграждение. В проёме, заливаемом утренним светом, стояло Оно. Высокое, сгорбленное, покрытое слипшейся шерстью. Он не видел лица, только ощущал его тяжелый, голодный взгляд.
Николай метнулся по пластунски назад, к единственному укрытию — к той самой тёмной комнате с решёткой. Он влетел внутрь, инстинктивно захлопнув за собой дверь. Ржавый механизм щёлкнул. Замок защёлкнулся сам.
Он оказался в полной темноте и был в ловушке. В той самой клетке.
Снаружи послышался тяжёлый, влажный вздох. Существо вошло в избушку. Он слышал, как оно медленно, методично обшаривало помещение. Слышал, как его когти скребли по полу в сантиметре от двери. Слышал, как оно принюхивалось, выискивая его запах. Оно было прямо за дверью.
Потом шаги стали удаляться. Скрипнула входная дверь. Наступила тишина.
Николай медленно сполз по стене на каменный пол. Он сидел в абсолютной темноте, в тишине, нарушаемой лишь его прерывистым дыханием. Он потрогал дверь. Массивную, железную, с внутренней стороны. Замок, который он защёлкнул сам.
Он понял. Голос, который звал его... Это была не просьба о помощи. Это была приманка. Он сам запер себя в этой каменной темнице. И теперь он был новым узником. Новым голосом во тьме, который будет шептать: «Помоги...», заманивая следующую жертву.
Он закрыл глаза, но темнота от этого не изменилась. Он был дома. Навсегда
— Ну что, старик, дожил? Грибы собирал, на пенсию готовился... А оказался здесь. В шкуре зверя в клетке.
— Молчи... надо думать. Найти выход.
— Какой выход, Николай? Ты сам захлопнул эту дверь! Сам! Теперь сидишь в каменном мешке и ждешь, когда сгниешь.
— Не... не сгнию. Меня ищут. Дети...
— Дети? А ты им сказал, куда пошел? В незнакомый лес, один? Они твои кости не найдут никогда. Ты им стал... сказкой. Страшилкой, которой пугают непослушных детей. «Не ходи в лес, а то как дед Николай — исчезнешь».
— Заткнись...
— И что ты теперь сделаешь? Будешь кричать? Так тот, предыдущий, наверное, тоже кричал. Докричался до тебя. И ты теперь займешь его место. Будешь охрипшим голосом шептать «помоги» в щель, ждать, пока какой-нибудь дурак, как ты, не откроет дверь...
— Я не буду... Я не стану этим...
— Уже стал. Ты — новый голос из темноты. Поздравляю с новым назначением. Вместо долгожданной пенсии — вечная должность приманки
Он опустил голову и беззвучно заплакал....
-------------------------
— Коля, Коля, да проснись ты уже!!! Вставай, иди побрейся, что ты там всю ночь мычал и стонал...— Жена Николая Людмила тормошила его за плечо уже вторую минуту. —Ужасы снились? Говорила тебе, не ешь мясо на ночь... А то в одиннадцать вечера уплетал жаренную курицу за обе щёки...
— А пенсию, пенсию когда принесут?
— Да послезавтра, вставай, иди умывайся и завтракать, овсянку я сварила...
Конец истории
Ну что, этот как вам рассказ? Теперь то не будете ворчать, что конец с самого начала я знал и т.д. Ахахахаа)))
Очень просим, оставьте хотя бы пару слов нашему автору в комментариях и нажмите обязательно ЛАЙК, ПОДПИСКА, чтобы ничего не пропустить и дальше. Виктория будет вне себя от счастья и внимания! Можете скинуть ДОНАТ, нажав на кнопку ПОДДЕРЖАТЬ - это ей для вдохновения. Благодарим, желаем приятного дня или вечера, крепкого здоровья и счастья, наши друзья!)