Он исчез внезапно. Без ссор, без объяснений, без следа.
А потом оказалось — он не ушёл. Он просто начал жить свою жизнь. Впервые.
После встречи с шаманом.
Телефон лежал на столе экраном вверх, как маленький чёрный глаз, давно переставший моргать.
Я сидел напротив, упёршись локтями в клеёнку, и тоже не моргал.
Ждал, что вот сейчас — тренькнет, вспыхнет «Витёк» с той самой смешной фотографией, где друг в шапке-ушанке, с добытым гусем наперевес, ржёт, глядя на солнце.
Что он скажет своим привычным, слегка прокуренным баском:
– Ну что, командир, выезжаем? Или опять жена не пускает?
Но телефон молчал.
И молчал уже третий месяц.
***
Наша дружба когда-то начиналась с банальной смены на заводе: я, тогда ещё тридцатилетний, нервный, после армии и разводов с начальством, и Виктор – высокий, сухой, с вечно припылёнными от шлифовки руками.
Сначала мы просто стояли рядом у станков, матерились на начальство и схемы, потом пошли пить пиво, потом – рыбалка, гараж, дача, охота. Без клятв, без «ты мне как брат». Всё как-то само сложилось: позвонил – приехали, надо – помогли.
Когда у меня умер отец, он долго помнил: не родственники, не соседи, а Витёк первым явился. Сам привёз гроб в морг, сам пошёл договариваться с кладбищем, а потом сидел у нас на кухне до трёх ночи, пока я, уже пустой, как вывернутый карман, не смог наконец уснуть.
– Ты давай только, – сказал тогда Виктор, поправляя мне одеяло, как ребёнку. – Не сопли жуй. Отец у тебя – мужик был. Ему нытьё не понравилось бы.
И всё. Никаких объятий, слёз. Приехал – сделал – уехал.
Вот это и было главное: можно было просто позвонить, сказать два слова. Даже не «приезжай, выручай», а так, полуприжато:
– Слушай, Вить, тут…
И он уже знал, что бы там ни было «тут», ответом будет короткое:
– Еду.
***
Первые сигналы я пропустил. Честно.
Мне даже немного стыдно было признавать, как сильно пропустил.
Сначала Виктор перестал звонить сам. Не то чтобы совсем – но исчезли вдруг те внезапные, нелепые звонки среди недели:
– Слышь, я тут на рынке был, там вобла – огонь. Заезжай вечером, оторвёмся.
Или:
– Ты сегодня свободен? Я щас походу у начальника уволюсь, надо это безобразие отметить.
Потом пошло странное.
Я ему звонил — трубку брали не сразу. Иногда она уходила в гудки, как поезд в туннель, на который ты не успел. Иногда Виктор отвечал, но голос был какой-то… чужой.
– Вить, в субботу на дачу махнём? Картошку-то копать надо.
– Да я что-то… Не знаю. Дел много. Давай потом, Сань.
Потом.
Это «потом» начало распухать, как давно не вскрытая опухоль.
От охоты Виктор «отписался» тем, что у него спина. От гаража – что внучка приболела (хотя я знал, что внучка живёт с дочерью на другом конце города, и раньше это никогда не мешало). От рыбалки – что «не сезон». В январе-то.
– Да что с тобой? – в какой-то момент, уже раздражённый, я всё-таки спросил в трубку. – Ты как будто не ты. Ты раньше за три дня до рыбалки как трактор – весь дом с ума сходил.
– Старею, наверное, – усмехнулся Виктор, но усмешка была какая-то пустая. – Да всё нормально, Сань. Не начинай.
– Я не начинаю. Я спрашиваю.
– Ну так я говорю: всё нормально.
И оборвал.
После этого я ещё неделю ходил, как покусанная собака: вроде жив, а внутри зуд. Потом обиделся. По-мужски, тихо и надолго.
«Не хочет – не надо, – огрызнулся я внутреннему собеседнику. – Вон, нашёл себе новых дружков, небось. Или дома в кастрюли уткнулся. Ну и живи тогда…»
Но вечером всё равно ловил себя на том, что автоматически смотрю на телефон.
И ненавидел себя за это.
***
О том, что Виктор ездил в командировку на Ямал, я знал. Ещё как знал: тот звонил оттуда, с хрипом в трубке, с прерывающимся интернетом, крича в микрофон:
– Ты представляешь, Саня, тут минус пятьдесят два! Пятьдесят два, Са-а-а-ня! Сегодня утром бороду водой плеснул – она у меня сосульками встала! Я в жизни такой мороз не видел.
Я смеялся:
– А чего ты хотел? На Ямал поехал, не в Сочи же. Ты там смотри, яйца себе не отморозь, герой.
– Поздно, – ржал Виктор. – Я их ещё в браке отморозил. Тут уже хоть отваливай.
Смех, ругань, шутки. Тогда всё казалось обычным.
Про шамана он упомянул один раз, между делом, когда через пару недель вернулся и заехал ко мне на пять минут, как будто просто проездом.
За окном темнело рано — февраль, город, подъезд, снег серый, полурастаявший.
Виктор сидел на табуретке не раздетый, пар от него шёл — с улицы только что, на шапке иней. Глотнул, зажмурился, покачал головой:
– Тьфу ты… Ваши городские яды.
– А каких ты хотел? – усмехнулся я. – Настоящий цейлонский.
– Угу.
Помолчали.
– Ты там как вообще? – спросил я. – На Ямале-то. Живы все? Вас там не съели?
– Не. – Виктор чуть улыбнулся. – Мы там у них в чуме сидели. У местных.
– В юрте, – поправил себя. – С шаманом.
Слово прозвучало как-то странно.
Я хмыкнул:
– С шаманом, значит. Барабаны, пляски, оленьи рога? Ты там случайно в бубен не поверил?
– В бубен – нет, – спокойно ответил Виктор. – А кое-что другое…
Он запнулся, посмотрел в окно, где между голыми ветками мелькало тусклое окно соседнего дома.
– В общем… там мужик один был. Старый вроде, а глаза – как у парня. Сидели мы с ним часов… пятнадцать, наверное. Я думал, с ума сойду. Метель, не могли меня забрать.
– От чего – от него или от морозов?
– От того, что он говорил.
Виктор потёр ладонью лицо. – Про меня говорил. Про мою жизнь. Как будто рядом сорок лет сидел.
– Ну, – протянул я, ухмыляясь. – Мошенник. По глазам всё понял. Ты ж у нас как книжка открытая.
– Да не в этом дело, – неожиданно резко бросил Виктор.
Я вскинулся: тон резанул. Виктор тут же смягчился. – Ладно, не важно. Блажь, наверное.
– Что – «не важно»? – упрямо спросил я. – Ты сказал «про меня говорил». И что?
Виктор помолчал, нервно покрутил стопку в пальцах.
– Сказал, – проговорил он наконец медленно, будто каждое слово через песок проталкивал, – что я зря живу.
Что всё своё время трачу на чужие дела. На чужие ремонты, чужую рыбалку, чужие проблемы. И что мне… мало осталось.
– Он усмехнулся уголком рта. – Прям цифры не называл, не волнуйся. Но сказал: если хочешь успеть хоть что-то своё – надо торопиться.
Я фыркнул:
– Ну, нашли с кем советоваться. Шаман в юрте сказал – Виктору жить осталось мало. Ты что, правда это в голову принял? Ты бы ещё гадалке на вокзале поверил.
Он откинулся на стуле, уже чуть раздражённый. Все эти «шаманы», «энергии» – пустая болтовня для унылых баб, которые не знают, чем заняться.
– Я тоже сначала так подумал, – тихо сказал Виктор. – Только… когда тебе в минус пятьдесят говорят, что ты чужую жизнь живёшь, это как-то…
Он замолчал, вздохнул. – Ладно. Забей.
– Да брось ты, – махнул рукой я. – Жить тебе ещё лет двадцать, не меньше. Ты здоровее меня, как бы. Тебе бы, наоборот, расслабиться: дача, рыбалка, гараж. А он там, понимаешь, шамана слушает. – Я вдруг почувствовал злость — не на Виктора, на саму ситуацию. – Вам, северянам, делать там нечего, вот вы и придумали себе сказки.
– Может, – согласился Виктор, но взгляд его стал каким-то далёким.
Мы ещё немного поговорили про цех, про новые станки, о том, что молодёжь совсем «не та». Потом Виктор, как-то слишком быстро, поднялся:
– Ладно, я поехал.
– Да куда ты? Сиди, – возмутился я. – Ты только зашёл.
– Дома дела.
– Какие? – спросил Алексей почти зло. – Ты что, беременный?
Виктор усмехнулся, но улыбка вышла кривой.
– Бывает, Сань, что дела есть. Не всё тебе знать.
Он шагнул к дверям, и уже на пороге сказал, не оборачиваясь:
– Не обижайся, ладно? Я… если что, сам позвоню.
Дверь хлопнула.
И после этой фразы – «если что, сам позвоню» – телефон и начал молчать.
***
В поликлинику Виктор пошёл сам. Я об этом узнал значительно позже – тогда, стоя на остановке, на пыльном майском ветру, ещё не зная, что это за ветер, откуда и куда дует.
В тот день я уезжал с дачи. Было жарко, спина мокрая от сумки с овощами, землю с ботинок он не успел скинуть. Пыль от фур вытягивалась длинными хвостами по дороге.
Автобус задерживался. Люди нервно топтались, кто-то ругался, кто-то проверял время, кто-то уже махнул рукой и пошёл ловить попутку. Я тоже посмотрел на часы, подумал, что, наверное, опять сломался этот их старый «ПАЗик».
И вдруг заметил: чуть в стороне, под тенью облезлого билборда, на лавочке сидит мужчина. Плечи у него сутулые, куртка висит мешком, ноги – в старых кроссовках – вытянуты.
Что-то в этом сидящем было до боли знакомое.
Сначала я даже не поверил глазам.
– Вить?..
Мужчина поднял голову.
Время сделало с ним то, что обычно делает за несколько лет – похудевшие щеки, впавшие виски, глаза как будто стало больше, потому что всё лицо вокруг уменьшилось. Только глаза остались теми же – серыми, с привычной насмешкой и какой-то внутренней упрямой теплотой.
– О, – сказал Виктор, и голос его прозвучал сухо, но не чуждо. – Ну надо же. Командир.
Он попытался улыбнуться, и у него получилось, но улыбка вышла, как плохо натянутая нитка: в одну сторону натянул, в другой порвалось.
Я подошёл к нему, ощущая, как каждая ступенька этого пути от навеса до лавки словно прорубает ледяную толщу между ними.
– Ты чего тут… – начал и осёкся.
Заканчивать фразу было страшно. «Ты чего тут делаешь»? «Ты чего пропал»? «Ты чего со мной, как…»?
Виктор пожал плечами:
– Тебя вот жду, оказывается. Автобус задержался.
Я сел рядом, автоматом, как садился тысячу раз за все эти годы – на рыбалке на ящичек, в гараже на перевёрнутое ведро, на кухне на табурет.
Только теперь расстояние между нами было чуть больше, чем обычно. Сантиметров на двадцать. Как метр между подземными рельсами.
– Ты… куда? – осторожно спросил он.
– В город. – Виктор показал шеей на дорогу. – С дачи.
– С какой дачи? У тебя ж дачи нет.
– Есть теперь, – усмехнулся он. – Тёща оставила. Ты ж всё пропускаешь.
В голове у меня роились слова: «Почему не звонишь?», «Ты обиделся?», «Мы что, поругались?». Но язык всё время заворачивал в другую сторону.
– Ты… похудел, – наконец выдавил он. Сказал – и сам понял, насколько это глупо. Как будто другого нельзя было заметить.
– Есть такое, – кивнул Виктор. – Экономия.
Пауза растянулась. Где-то вдали завыл мотор грузовика, ребёнок капризно тянул мать за рукав, старушка недалеко ругалась на водителя маршрутки. Жизнь делала своё.
Виктор первым вздохнул:
– Ну давай, спрашивай уже.
– Что – спрашивать? – нахмурился я.
– Всё подряд. Я ж тебя знаю. Ты сейчас там, – он посмотрел куда-то в сторону моей груди, – уже половину жизни мне припомнил: и шамана, и всё остальное.
Я зло дёрнул подбородком:
– Да я… Просто понять хочу. Ты исчез. Как будто… умер. Хотя живой сидишь.
Виктор кивнул:
– Ну… почти угадал.
Слова легли между ними, как кирпич.
Я почувствовал, как у меня внутри всё сжалось. На секунду даже захотелось встать и уйти – просто чтобы не слышать продолжения.
Было страшно, что сейчас начнётся: «рак», «стадия», «шансы», «курсы препаратов» и прочие слова, которые я привык видеть в телевизоре и считать чужими.
– Ты что – серьёзно? – спросил я хрипло. – Ты болен?
Виктор посмотрел на меня прямо, отчётливо, без жалости к себе и без жалости к нему.
– Да.
Потом помолчал. – Проверился, когда с Ямала вернулся. Сначала смеялся над тем стариком, честно. Потом думаю: ладно, дай-ка кровь сдам, раз уж напугал.
Он хмыкнул. – Оказалось, не он напугал. Врачи сильнее умеют.
– И что сказали? – губы у меня как будто кто-то стянул резинкой.
– Сказали, что… – Виктор чуть прищурился, выбирая слова. – Что от станка я своё уже отработал. Теперь надо работать на лекарства.
Он вернул мне мою же фразу из прошлого: – «Жить тебе ещё лет двадцать, не меньше» – помнишь? Ты так тогда сказал. Не угадал. Гораздо меньше.
Я открыл рот, но вместо слов выдохнул только:
– Почему… Ты мне… ничего не сказал?
– А зачем? – удивился Виктор искренне, почти ребёнком. – Ты бы что сделал?
– Как – что?! – я вскочил, тут же сел обратно. – Я бы… Мы бы…
И понял, что не знаю, что сказать. «Поехал бы с тобой по врачам»? «Искал бы клиники»? «Сидел бы ночами на форумах?» Это всё не похоже было на нашу жизнь – на гараж, рыбалку, мат на начальство.
– Ну, – помог Виктор. – Поехал бы со мной по врачам. Посидел бы в очереди. Послушал бы, как мне говорят одно и то же.
Он усмехнулся. – Ты думаешь, от этого легче?
Он вздохнул, голос стал серьёзным. – Сань, я с тобой привык быть… другим. Не пациентом. Не жалким. А мужиком. Другом. Если бы я к тебе пришёл с этой бумажкой… ты бы меня жалеть начал.
– Не начал бы! – вспыхнул я.
– Начал бы, – спокойно возразил Виктор. – Я тебя знаю. Ты бы шутить-шутил, а изнутри – всё. Хана. Ты ж мягкий, как масло, сколько бы ни строил из себя железо. Я не хотел тебя этим мазать.
– А мне спрашивать – нельзя, да? – прошипел я. – Я тут три месяца как идиот хожу, думаю: может, я тебя обидел. Может, что-то не так сказал. Может, ты решил, что я…
И запнулся.
Виктор чуть наклонился:
– Что – «я»?
– Что я тебе больше не нужен.
Сказав это, я почувствовал себя внезапно глупо открытым. Как будто снял с себя не только куртку, но и кожу.
Виктор посмотрел на него долго и тихо.
– Ты дурак, Саня, – мягко сказал он. – Большой, хороший, честный дурак.
– Он опустил глаза на свои вытянутые ноги. – Мне не хотелось, чтобы ты ходил вокруг меня, как вокруг могилы. Мне хотелось… ещё немного побыть просто Витькой. Без диагнозов. Без этих… – он не договорил, махнул рукой. – А тогда, на кухне, когда я про шамана сказал, ты так ржать начал… Я подумал: ладно. Оставим как есть. Значит, мне это одному тащить.
– А ты не подумал, – медленно, по слогам произнёс я, – что я, может, хотел бы… вместе тащить? Мы что, двадцать лет только по рыбалкам ходили? Ты мне отца хоронил. Ты мне на свадьбе свидетельствовал. А тут…
Я тоже махнул рукой, не найдя подходящего слова. – Тут ты решил один геройствовать?
Виктор виновато опустил голову.
– Я… боялся, – сказал он наконец. – Не за себя. За тебя.
– Он криво улыбнулся. – Да и за себя тоже. Скажешь другу: «Я, кажется, дохну» – и всё. Это уже навсегда. Потом уже не поговоришь о вобле или о том, сколько картошки посадить. Всё будет – через это. Через болезнь. А я ещё… хотел иногда про воблу.
Я вдруг почувствовал, что в горле встаёт какой-то ком, которого не было ни на похоронах отца, ни когда меня самого увольняли. Я много лет гордился, что могу «держать лицо». Сейчас держать совершенно не получалось.
– Дурак, – повторил я уже тише. – Вы оба дураки. И ты, и этот твой шаман.
– Я шумно выдохнул и, неожиданно для себя, добавил: – И я тоже.
Мы замолчали.
Где-то вдалеке показались фары автобуса. Люди на остановке оживились, задвигались, подтянули сумки. Кто-то закурил на последние минуты свободы.
– Твой? – спросил я, почти шёпотом.
– Наш, – поправил Виктор. – Я тоже в город.
Автобус подошёл, тяжело сопя. Дверь заскрипела. Народ потянулся к ней живой очередью, как вода к сливу. Водитель раздражённо торопил:
– Побыстрее, побыстрее, не задерживаемся!
Виктор поднялся, опираясь на лавку рукой.
Я увидел, что вставать ему тяжело. Не катастрофически, но не так, как раньше, когда он легко подпрыгивал, перекидывая рюкзак на плечо. Сейчас это был труд. Маленький, но отчётливый.
– Ладно, – сказал Виктор. – Если что…
– Если что – я сам позвоню, – перебил его я. – Не дожидайся шамана.
Ещё километров десять мы ехали в полном молчании. Кто-то в задней части автобуса обсуждал цены на рассаду, кто-то ругался, что сидячих мест мало. Водитель по рации спорил с диспетчером.
А между двумя мужчинами было такое молчание, которое обычно бывает только между очень близкими людьми – тяжёлое и при этом… правильное. ✅ ПРОЧИТАТЬ ЕЩЁ 👇