— Ты меня вообще слышишь? Я сказал — неделя. Максимум десять дней.
Виктор стоял в коридоре, даже не расстегнув куртку. На ламинате, который Ольга мыла вчера вечером с дорогим средством «для блеска», расплывались две грязные лужи. С ботинок текло. На улице — ноябрьская дрянь, снег с дождем, а он топчется, переносит вес с пятки на носок. Хрустит песком.
Ольга смотрела не на его лицо — оно за пять лет почти не изменилось, только щеки обвисли да под глазами мешки налились синевой, — а на эти лужи. Грязь въедается в стыки. Потом зубочисткой выковыривать.
— Вить, ты разуешься или так и будешь гадить? — спросила она тихо.
В руках у неё была картофелечистка. Обычная, с красной ручкой. Ольга только начала готовить ужин, когда в дверь позвонили. Длинно так, настойчиво. Три раза. Так звонят только те, кто уверен: их обязаны ждать.
— При чем тут ботинки? — Виктор раздраженно махнул рукой, капли с рукава полетели на обои. — Ты суть уловила? Квартира нужна. Срочно.
— Кому нужна?
— Мне. То есть… не совсем мне. Людям.
Ольга вернулась на кухню. Ноги гудели. Смена в регистратуре сегодня выдалась адская — сезон гриппа, бабки лезут без очереди, талонов к терапевту нет, компьютер виснет каждые полчаса. Она хотела просто поесть жареной картошки с кефиром и лечь смотреть сериал. Турецкий, бестолковый, зато красивый.
Виктор прошел следом. В ботинках. Прямо по светлому коврику.
— Оль, не включай дуру. Ситуация критическая.
— Вить, это моя квартира. — Она включила воду, чтобы смыть крахмал с клубней. Шум воды успокаивал. — Мы развелись пять лет назад. Документы в серванте, в папке с файликами. Ты сам подписал отказ. Я тебе — дачу и гараж, ты мне — эту однушку. Всё.
Он подошел сзади, выключил кран. Резко. Рычаг стукнул.
— Дача летняя. Гараж я продал год назад, когда машину менял. А тут тепло. И метро рядом.
— И что?
— А то. Здесь теперь будет жить Алина с ребёнком. Ей деваться некуда.
Ольга замерла. Картофелина выскользнула из рук, гулко шлепнулась в раковину.
— Кто?
— Алина. Дочка Степаныча, ну, ты помнишь Степаныча, мы с ним на рыбалку ездили? У неё ситуация… муж выгнал, ребенку три года, на руках буквально чемодан и коляска. Я обещал помочь.
— Так помоги, — Ольга вытерла руки полотенцем. Ткань была влажной и несвежей, надо бы в стирку кинуть. — Сними им квартиру. Или к себе пусти. У тебя же трешка сталинская, потолки три метра, лепнина. Места вагон.
Виктор отвел глаза. Начал расстегивать куртку, будто ему стало жарко. Под курткой оказался свитер, который вязала еще Ольга лет семь назад. Серый, с косами. Надо же, не выкинул. И катышков почти нет. Значит, берег. Или просто носить больше нечего.
— У меня… там сейчас сложно, — буркнул он. — Ремонт. И вообще. Не могу я к себе. Там Люда.
Люда. Та самая, к которой он ушел пять лет назад. «Молодая, энергичная, понимающая». Не то что Ольга — «клуша в халате».
— Люда против помощи несчастной женщине с ребенком? — Ольга усмехнулась. Усмешка вышла кривой, губа дернулась. — Какая жалость. А я, значит, должна проникнуться?
— Ты одна живешь! — голос Виктора сорвался на визг, он всегда визжал, когда аргументы кончались. — Тебе одной тут жирно! Тридцать восемь квадратов на одну задницу! А там — ребенок! Маленький! Ему пространство нужно, тепло! Ты же мать, Оля! У нас вон Славка вырос, ты должна понимать!
— Славка вырос и ипотеку платит сам. В другом городе.
— Вот именно! Ты тут как сыр в масле, а люди бедствуют. Короче. Я не прошу, я требую. По-человечески. Освободи квартиру.
— А мне куда? На теплотрассу?
— Зачем утрируешь? На дачу поезжай. Там печка есть, дрова я в прошлом году закупал, должны остаться. Природа, воздух. Тебе полезно, у тебя давление. Поживешь там месяцок-другой, пока Алина на ноги встанет.
Ольга смотрела на него и видела незнакомца.
Нет, нос тот же, с горбинкой. И привычка тереть переносицу та же. Но этот человек на полном серьезе предлагал ей в ноябре, когда по ночам минус пять и ветер выдирает провода, ехать в щитовой домик с буржуйкой, где щели в палец толщиной.
— Уходи, — сказала она тихо.
— Что?
— Уходи, Витя. И пол за собой подотри. Тряпка в ведре.
Он покраснел. Лицо пошло пятнами — некрасивыми, багровыми.
— Ты пожалеешь, Ольга. Ты думаешь, бумажка о собственности тебя спасет? Есть обстоятельства. Есть форс-мажор. Я тебе по-хорошему предлагал.
Он развернулся, так резко, что задел плечом косяк. Грохнул дверью так, что посыпалась штукатурка — дом старый, панелька хрущевских времен, все держится на честном слове и слоях обоев.
Ольга осталась стоять посреди кухни.
Тишина навалилась ватным одеялом. Слышно было только, как капает кран — прокладку надо менять, уже месяц собиралась вызвать сантехника, да все денег жалко.
Она подошла к окну. Темно. Фонарь во дворе мигает, как в дурном ужастике. Внизу, у подъезда, стояла машина Виктора — черный кроссовер, взятый в кредит. Он сел в него не сразу. Стоял, курил, глядя на ее окна. Огонек сигареты метался в темноте злобным светлячком.
Потом машина уехала.
Ольга сползла по стене на табуретку. Картошку жарить перехотелось.
Внутри было пусто. Не страшно, не больно, а именно пусто. Как будто вычерпали всё ложкой.
«На дачу, — подумала она. — В ноябре. Чтобы Алина с ребенком жила здесь».
Она встала, подошла к входной двери. Заперла на оба замка. И на цепочку.
Руки дрожали. Мелко так, противно. Она сцепила пальцы в замок, до белизны костяшек.
— Хрен тебе, — сказала она вслух. В пустой квартире голос прозвучал жалко.
Следующие три дня прошли в каком-то липком тумане.
В поликлинике Ольга путала карты. Вместо Ивановой подала Петрову, вместо талона к хирургу выбила к окулисту. Пациенты орали.
— Женщина, вы спите, что ли? — визжала тетка в пуховике, похожем на гусеницу. — Я полчаса в очереди стояла!
— Простите, — бормотала Ольга, чувствуя, как к горлу подступает ком.
Телефон она ставила на беззвучный. Но видела: экран загорался каждые полчаса. «Витя». «Витя». Снова «Витя». Потом пошли сообщения. Она не читала, смахивала уведомления, не глядя. Боялась.
Чего боялась? Сама не знала. Слов. Того, что он найдет такие слова, после которых она почувствует себя виноватой. Он это умел. Всю жизнь умел.
В среду вечером, возвращаясь с работы, она заметила у подъезда странную фигуру.
Женщина. Молодая, в куртке не по сезону легкой, без шапки. Рядом — коляска-трость, старая, колеса в разные стороны. Ребенок в коляске орал. Не плакал, а именно орал — монотонно, безнадежно, как воют сигнализации.
Ольга хотела прошмыгнуть мимо, натянув капюшон поглубже.
— Ольга Николаевна? — окликнули её.
Ольга замерла. Рука сама собой сжала ключи в кармане. Острый край ключа от домофона впился в ладонь. Больно. Это отрезвило.
Она обернулась.
Женщина смотрела на неё в упор. Глаза большие, светлые, но какие-то водянистые, без выражения. На лице — печать хронического недосыпа.
— Я Алина, — сказала она просто. — Виктор сказал, вы ключи дадите.
Ольга растерялась. Наглость была настолько будничной, что обезоруживала.
— Какие ключи?
— От квартиры. — Алина качнула коляску. Ребенок на секунду заткнулся, набрал воздуха и заорал снова. — Мы замерзли уже гулять. Витя сказал, вы до семи работаете, вот мы и ждем. Он сам не смог приехать, занят. Сказал: «Иди, Оля женщина понятливая, она пустит».
— Девушка, — Ольга выпрямилась. Спина заныла привычной болью. — Витя вам соврал. Я никого никуда пускать не собираюсь. Это моя квартира. Идите… идите туда, откуда пришли.
Алина не удивилась. Не возмутилась. Она просто пожала плечами.
— Мне некуда идти. Витя сказал — сюда. Значит, сюда. Он сказал, вы на дачу съезжаете.
— Я никуда не съезжаю! — Ольга почти крикнула. Прохожий, мужик с собакой, оглянулся.
— Ну, не съезжайте, — равнодушно согласилась Алина. — Мы в комнате поместимся. Нам много не надо. Диван есть? Витя говорил, есть диван раскладной.
Это было какое-то безумие. Сюрреализм. Стоит чужая баба у грязного подъезда, под ногами слякоть, сверху сыпет морось, и обсуждает мой диван. Тот самый диван, который Ольга покупала с первой премии после развода, долго выбирала обивку — «пепельная роза».
— Послушайте, — Ольга шагнула к домофону. — Я сейчас вызову полицию. Оставьте меня в покое. Разбирайтесь с Виктором сами.
Она приложила ключ. Пискнул магнит. Дверь открылась.
Алина ловко вставила ногу в проем, не давая двери закрыться. Ботинок у неё был стоптанный, замшевый, весь в белых разводах от реагентов.
— Вы не понимаете, — сказала она тихо. В голосе впервые проскользнуло что-то живое. Злое. — У Вити долги. Большие. Ему эту квартиру продавать надо. Или сдавать. А я… я гарантия. Пока я здесь с ребенком, никто ничего не сделает. Пустите. Нам просто пересидеть надо.
Ольга дернула дверь на себя. Изо всех сил. Алина охнула, убрала ногу.
Дверь захлопнулась. Магнит прилип намертво.
Ольга бежала по лестнице на третий этаж, не дожидаясь лифта. Сердце колотилось где-то в горле, отдавало в виски.
«Долги. Продавать».
Влетела в квартиру, закрылась. Прислонилась спиной к двери, дышала тяжело, со свистом. В легких хрипело — то ли от бега, то ли от страха.
Он хочет продать квартиру. Мою квартиру.
Но как? Документы на неё. Она собственник. Единственный.
Или нет?
Ольга метнулась к серванту. Руки не слушались, хрустальная вазочка дзынькнула, чуть не упала.
Папка с документами. Синяя, пластиковая.
Свидетельство о собственности. Договор дарения? Нет, договор раздела имущества.
Она вытряхнула бумаги на стол.
Вот. «Иванова Ольга Николаевна».
Но внизу, мелким шрифтом, что-то дописано карандашом. Нет, не на документе. На стикере, прилепленном к папке. Почерк Виктора: «Не забыть про срок исковой давности».
Что это значит?
В дверь позвонили.
Не в домофон. В дверь квартиры.
Как они вошли? Код? Соседи пустили?
Ольга на цыпочках подошла к глазку.
Там стоял Виктор. Один. Алины не было.
Он не звонил больше. Просто стоял и смотрел в глазок, словно видел её сквозь металл.
Потом наклонился к замочной скважине.
— Оля, — сказал он. Голос был глухой, искаженный дверью. — Открывай. Я знаю, что ты дома. Алина мне позвонила. Ты зачем девку на морозе держишь?
— Уходи! — крикнула Ольга. — Я вызову полицию!
— Вызывай, — спокойно ответил он. — Только учти. Квартира эта — совместно нажитое. То соглашение, что мы подписали на коленке без нотариуса, — филькина грамота. Я консультировался. Я имею право на половину. И я свою половину сдаю в аренду. Алине. Договор у меня на руках. Официальный. Так что или ты открываешь, или я вызываю МЧС и вскрываю дверь, так как я сособственник и у меня ключи потерялись. Выбирай.
Ольга сползла по двери на пол. Холод от металла пробивал через халат.
Без нотариуса.
Они действительно не ходили к нотариусу. Просто составили бумагу, подписали при свидетелях (соседке тете Вале и его друге). Экономили деньги. «Мы же свои люди, Оль, зачем кормить бюрократов?».
Дура. Какая же она дура.
— Даю десять минут на размышление, — сказал Виктор за дверью. — Потом ломаю.
Послышались шаги — он спускался вниз. Наверное, курить. Или за Алиной.
Ольга сидела на полу в коридоре. Взгляд упал на вешалку. Пальто старое, пуховик. Зонт сломанный в углу.
Взгляд зацепился за полку с обувью. Там стояли его тапки. Старые, стоптанные. Она их так и не выкинула. Почему? Жалела? Ждала? Или просто лень было до мусорки донести?
Она схватила эти тапки и швырнула их в стену. Глухой удар. Пыль полетела.
Надо что-то делать. Звонить сыну?
Славка в Новосибирске. У него ипотека, двое детей, жена строгая. Что он сделает? Прилетит? Денег пришлет? Да у него каждая копейка на счету. А Витя — его отец. Славка всегда говорил: «Мам, разбирайтесь сами, вы оба хороши».
Ольга поползла на кухню. Телефон лежал на столе.
Набрать полицию?
«Здравствуйте, мой бывший муж ломает дверь».
«Он там прописан?» — спросят.
Нет, выписался.
«Документы на квартиру есть?»
Есть. Но он говорит, что они недействительны.
Приедет наряд. Витя покажет паспорт, покажет ту самую «филькину грамоту» или скажет, что потерял. Покажут договор аренды с Алиной. Полиция скажет: «Гражданско-правовые отношения, идите в суд». И уедет. А Витя останется. С Алиной. И с орущим ребенком.
Ольга встала. Налила воды в стакан. Зубы стучали о стекло.
Она посмотрела на часы. Прошло три минуты.
Взгляд упал на антресоль над коридором. Там, в глубине, лежал чемодан. Старый, кожаный, с которым они ездили в Гагры в 98-м.
А что, если собрать вещи?
Сдаться?
Уехать на дачу?
Там холодно. Там волки, наверное, бродят. Или бомжи.
Но здесь… здесь будет ад.
«Нет, — подумала она вдруг. Злость, холодная и острая, как сосулька, кольнула под ребра. — Я здесь обои клеила. Сама. Я этот линолеум стелила, на коленях ползала. Я каждую трещинку здесь знаю. Это моя нора. Моя!»
Она пошла в комнату. Выдвинула ящик комода.
Под стопкой постельного белья лежала тяжелая связка ключей. От гаража, который Витя продал. Он думал, что отдал все комплекты новому владельцу. Но один остался у Ольги — запасной.
И еще там лежал маленький, завернутый в тряпочку предмет.
Газовый баллончик. «Шпага». Срок годности вышел год назад, но, может, сработает?
Она сунула баллончик в карман халата.
— Ну что? — голос Виктора за дверью. Вернулся. Быстро. — Время вышло, Оля.
Зашуршало в замке.
Ольга похолодела.
У него есть ключи?
Нет, он же отдал свои пять лет назад.
Но замок старый, английский. Такой можно открыть скрепкой, если уметь. Или…
Скрежет. Металл о металл.
Он не открывал. Он высверливал? Нет, просто ковырял чем-то.
Или у него правда остался дубликат?
Щелчок.
Оборот.
Еще один.
Ольга попятилась в кухню. Схватила со стола тяжелую чугунную сковородку. Смешно. Как в анекдоте. Баба со сковородкой.
Но руки сжимали чугунную ручку так, что пальцы побелели.
Дверь распахнулась.
На пороге стоял Виктор. В руках — какие-то инструменты. За ним, в полумраке подъезда, маячила Алина с ребенком на руках. Коляску они бросили внизу?
— Я же говорил, — Виктор шагнул через порог. — У меня свои методы.
— Не подходи, — сказала Ольга. Голос не дрожал. Он просто умер. — Я зашибу.
Виктор увидел сковородку. Ухмыльнулся.
— Оля, цирк не устраивай. Статья же будет. Нанесение тяжких телесных. Положи посуду.
Он сделал шаг. Еще один.
Запахло от него коньяком. Дорогим, хорошим. И еще какими-то духами, сладкими, приторными. Не мужскими.
Это были духи Алины? Нет, от Алины пахло мокрой шерстью и дешевым стиральным порошком.
Это были духи Людмилы. Его жены.
Озарение вспыхнуло в голове яркой вспышкой.
— Тебя Люда выгнала? — спросила Ольга.
Виктор споткнулся. Улыбка сползла с лица, как приклеенная.
— Чего?
— Тебя Люда выгнала. Поэтому ты здесь. Не ради Алины. Тебе самому жить негде.
Виктор побагровел.
— Заткнись. Ты ничего не знаешь.
— Знаю, — Ольга вдруг почувствовала прилив силы. — У тебя на воротнике помада. И рубашка мятая, ты в ней второй день. И от тебя несет перегаром, хотя ты за рулем. Ты бомж, Витя. Ты такой же бомж, как эта… Алина.
— Ах ты сука, — прошипел он. — Ну всё.
Он рванулся к ней.
Ольга замахнулась.
Но ударить не успела.
Из-за спины Виктора, из темного коридора, вынырнула Алина. Молча, без звука, как тень.
Она толкнула Виктора в спину. Сильно, всем телом.
Он не ожидал. Потерял равновесие, взмахнул руками и с грохотом полетел на пол, прямо лицом в те самые лужи, которые он натоптал три дня назад.
Ольга застыла с поднятой сковородкой.
Алина перешагнула через лежащего Виктора. Ребенок у неё на руках молчал, тараща круглые глаза.
Она подошла к Ольге. Близко-близко.
Ольга увидела, что глаза у Алины не водянистые. Они стальные. И очень злые.
— Закрой дверь, — сказала Алина. — Быстро.
— Что? — Ольга не понимала.
— Дверь закрой! И на задвижку! — рявкнула Алина командирским тоном.
Ольга, как под гипнозом, опустила сковородку, потянулась к двери и захлопнула её. Щелкнула задвижкой.
Виктор на полу начал шевелиться, кряхтя и пытаясь встать.
Алина повернулась к Ольге.
— Слушайте внимательно. У нас мало времени. Этот урод украл у меня паспорт. И деньги. Все, что было от продажи маминой квартиры. Сказал, что вложит в бизнес. А теперь возит меня по бывшим женам и шантажирует. Я не любовница его. Я…
Она запнулась, глядя на поднимающегося Виктора. Тот уже сидел, вытирая разбитую губу рукавом. Взгляд у него был бешеный.
— Ты что творишь, дрянь? — прохрипел он.
— Я его племянница, — закончила Алина, глядя прямо в глаза Ольге. — Седьмая вода на киселе, из Сызрани. Он обещал помочь с переездом. А вместо этого…
Виктор вскочил.
— Замолчи! — заорал он и бросился на Алину.
Ольга увидела, как кулак Виктора летит в сторону девушки с ребенком. Время замедлилось.
В голове щелкнуло.
Она не думала. Тело само вспомнило, как двадцать лет назад она отбивалась от пьяного соседа на лестничной клетке.
Сковородка в её руке описала дугу.
Удар.
Глухой, тяжелый звон чугуна о череп.
Виктор обмяк и кулем свалился к ногам Алины. Теперь он не шевелился.
В квартире стало очень тихо. Только холодильник на кухне зажужжал, включаясь.
Ребенок на руках у Алины икнул и сказал:
— Дядя бах.
Ольга смотрела на лежащего бывшего мужа. На тонкую струйку крови, бегущую из-под волос на светлый ламинат.
Потом посмотрела на Алину.
Та смотрела на неё с ужасом и… восхищением?
— Вы его убили? — шепотом спросила Алина.
Ольга наклонилась. Приложила пальцы к шее Виктора. Пульс был. Сильный, частый. Живучий гад.
— Нет, — сказала Ольга, выпрямляясь. Руки вдруг перестали дрожать. Совсем. — Просто выключила.
Она перешагнула через тело мужа, подошла к вешалке и начала рыться в его карманах.
— Что вы делаете?
— Ищу твой паспорт, — бросила Ольга через плечо. — И ключи от его машины. Мы едем.
— Куда? — Алина прижала ребенка к себе.
— В полицию? В больницу? — предположила девушка.
Ольга достала из кармана Виктора связку ключей с брелоком «Тойота». Подкинула на ладони. Тяжелые.
Потом достала его бумажник. Толстый, кожаный. Раскрыла.
Там лежала пачка денег. Красные, синие купюры. И паспорт Алины, сложенный вдвое.
— Держи, — она кинула паспорт девушке.
— Оля… Ольга Николаевна, куда мы едем? Он же сейчас очнется!
Ольга посмотрела на Виктора. Он зашевелился, застонал.
Потом посмотрела в окно. Там, в темноте ноябрьского вечера, выла вьюга. Первый настоящий снег.
А потом она посмотрела на свои руки. Грубые, с короткими ногтями, пахнущие картошкой и старым железом.
Эти руки тридцать лет стирали его носки. Готовили ему борщи. Гладили его рубашки.
Эти руки только что вырубили его сковородкой.
Внутри Ольги что-то лопнуло. Пружина, которую сжимали полвека, распрямилась, сметая все преграды.
— Мы едем не в полицию, — сказала Ольга, надевая пуховик. — Мы едем к Людмиле.
— К его жене? — ахнула Алина.
— К его нынешней хозяйке, — поправила Ольга, застегивая молнию. — Я думаю, ей будет очень интересно узнать, где пропадал её любимый муж последние три дня и откуда у него деньги, которые он якобы «вложил в бизнес». А заодно мы спросим, знает ли она, что её квартира тоже «совместно нажитая» и он планирует провернуть с ней тот же фокус, что и со мной.
Виктор на полу открыл глаза. Мутные, ничего не понимающие.
— Оля… — прохрипел он. — Ты чё…
Ольга подошла к нему. Наклонилась.
— Квартиру освободить? — спросила она тихо. — Хорошо, Витя. Я освобождаю. Прямо сейчас. Но ключи я заберу с собой. А ты полежи тут. Подумай. Пока полиция, которую я сейчас вызову с твоего же телефона, будет ехать. Скажу, что ворвался неизвестный, напал на двух женщин с ребенком. Сковородка — это самооборона, милый. Чистая самооборона.
Она вытащила из его кармана телефон. Набрала 112.
Гудки.
— Алло? Полиция? Адрес: Ленина 14, квартира 5. Нападение на женщину. Мужчина взломал дверь, угрожал убийством. Он без сознания, но может очнуться. Приезжайте быстрее. Да, тут маленький ребенок.
Ольга сбросила вызов. Швырнула телефон на диван.
— Пошли, — скомандовала она Алине. — Коляска внизу?
— Д-да…
— Бери ребенка.
Ольга открыла дверь. На лестничной площадке было темно — лампочка перегорела.
Они вышли. Ольга захлопнула дверь. Щелкнул замок.
Виктор остался внутри. Запертый. С больной головой. В квартире, которую он так хотел получить.
На улице хлестал мокрый снег. Ветер бил в лицо.
Но Ольге впервые за много лет было жарко.
Она подошла к черному кроссоверу Виктора. Нажала кнопку на брелоке. Машина пискнула, моргнула фарами, приветствуя новую хозяйку.
— Садись, — сказала она Алине, открывая заднюю дверь. — Кресло детское есть?
— Нет…
— Значит, на руках подержишь. Тут недалеко.
Ольга села за руль. Кресло было отодвинуто слишком далеко — под длинные ноги Виктора. Она дернула рычаг, придвинулась ближе. Вдохнула запах салона — кожа, табак и те самые сладкие духи.
Зеркало заднего вида отразило её глаза.
В них не было страха. В них горел холодный, злой огонь.
Она повернула ключ зажигания. Мотор зарычал.
— Ну что, Витя, — прошептала Ольга, выруливая со двора. — Ты хотел войны? Ты её получил.
Машина рванула с места, разбрызгивая грязную жижу, и растворилась в темноте ноябрьского города.
На столике в прихожей, в запертой квартире, экран телефона Виктора загорелся от входящего сообщения.
От абонента «Людочка»:
*«Ты где, скотина? Если не вернешь деньги до утра, я звоню твоему партнеру и рассказываю про откаты».*
Но Виктор этого уже не видел. Он снова провалился в темноту, лежа на том самом ламинате, который Ольга так старательно натирала.
Конец 1 части, продолжение уже доступно по ссылке, если вы состоите в нашем клубе читателей.