— Ты чего банку с горошком мне под локоть суешь? Не видишь — режу!
Нож со стуком вошел в деревянную доску, перерубив вареную морковку пополам. Галина вытерла лоб запястьем. На кухне стоял тяжелый, влажный дух вареных овощей, майонеза и почему-то стирального порошка, хотя машинка давно отстирала. Телевизор в комнате бубнил что-то про заливную рыбу — который год одно и то же, словно пластинку заело.
Витя, муж, маячил в дверном проеме. Обычно он в это время — без пяти шесть тридцать первого декабря — лежал на диване, охраняя пульт, и периодически выкрикивал: «Галь, а бутеры со шпротами будут?». А сейчас стоял. Переминался с ноги на ногу, как школьник, которому нужно дневник с двойкой показать.
— Галь... — начал он. Голос какой-то скрипучий, будто не смазанный.
— Что «Галь»? — она смахнула морковные кубики в эмалированный таз. — Майонез забыл купить? Я же писала список. Вить, если ты забыл майонез, я тебя этим ножом...
— Да при чем тут майонез! — он вдруг вызверился, дернул плечом. — Ты меня вообще слышишь? Телефон звонил!
— У меня тут вытяжка воет, как самолет на взлете, какой телефон? — Галина выключила воду. В тишине стало слышно, как за окном, во дворе, кто-то уже бахает петарды. — Ну? Что случилось? Лицо у тебя, будто машину разбил.
Витя прошел в кухню, сел на табуретку. Табуретка скрипнула. Он потер колени ладонями — раз, два, раз, два. Нервничает. Галина напряглась. Полотенце, которым она вытирала руки, вдруг показалось жестким, как наждачка.
— Мать звонила. Тетка Зина.
— И?
— Марина... В больницу загремела.
Галина замерла. Марина, двоюродная сестра Вити, жила на другом конце города. Отношения у них были так себе — «здравствуйте — до свидания» на семейных сборищах. Баба вздорная, одинокая, вечно у нее то давление, то магнитные бури.
— Что значит — загремела? — Галина подошла к столу, опираясь бедром о столешницу. — Утром же пост выкладывала с елкой.
— Приступ. Острый какой-то... живот, короче, скрутило. Или сердце. Тетка Зина толком не поняла, орет в трубку, плачет. В Четвертую градскую повезли.
Витя вскочил, снова начал мерить шагами шестиметровую кухню. Два шага к окну, два к холодильнику.
— Ну повезли и повезли, — рассудительно сказала Галина, хотя внутри шевельнулся неприятный холодок. — Врачи там есть. Мы-то чем поможем? Сейчас пробки девять баллов, Вить. Новый год через шесть часов.
Он остановился. Посмотрел на нее. Взгляд был какой-то... мутный. Бегающий. Смотрел не в глаза, а куда-то на ее фартук, на пятно от свеклы.
— Ты не понимаешь. Там некому. Тетка Зина в деревне, автобусы не ходят. Маринка одна совсем. Ей там... ну, лекарства нужны, воды, судно, я не знаю! Врачу сунуть, чтоб подошел.
— Сейчас? — Галина посмотрела на часы. — Вить, ты серьезно? Тридцать первое число.
— Галь, это сестра! — он почти крикнул. — Родная кровь! Что я, скотина, по-твоему? Брошу человека подыхать под куранты?
Он метнулся в коридор. Галина слышала, как он гремит дверцами шкафа-купе. Звук вешалок, ездящих по штанге — вжжжик, вжжжик.
Она стояла посреди кухни, и ей это не нравилось. Категорически не нравилось. Не то чтобы Витя был черствым сухарем, нет. Он мог и полочку прибить, и мать ее, Анну Петровну, отвезти на дачу без нытья. Но такой рьяный героизм? В канун праздника? Ради Маринки, которую он в прошлом году назвал «мымрой крашеной», когда она спьяну разбила его любимую кружку?
Галина вышла в коридор.
Витя натягивал брюки. Хорошие, выходные, темно-синие. Те, что берег для корпоративов.
— Ты джинсы надень, — сказала она, прислонившись к косяку. — В больнице грязь, бахилы эти рваные. Испоганишь брюки.
— Нормально, — буркнул он, застегивая ремень. Руки у него дрожали. Пряжка никак не попадала в дырку. — Галь, не стой над душой. Мне ехать надо.
— Я с тобой.
Он замер. Пряжка наконец щелкнула.
— Чего?
— Я с тобой поеду, говорю. Салаты накрыла, курица в духовку еще не ставлена, замаринуется как раз. Вдвоем быстрее обернемся. Я хоть пойму, что врачу говорить, ты же двух слов не свяжешь, будешь только мычать и деньгами трясти.
— Нет! — выкрикнул он слишком громко. В подъезде, наверное, слышно было.
— Почему «нет»?
— Галя, ты... ты головой думай! — он начал суетливо наматывать шарф. — Куда ты попрешься? Там инфекция, грипп этот ходит. А нам еще... ну, гостей завтра принимать. И вообще, там в палату одного пускают, карантин. Будешь в коридоре на сквозняке торчать? Сиди дома. Готовь. Я быстро. Туда-обратно. К двенадцати вернусь. Может, раньше.
Он схватил с полки флакон туалетной воды. Пшикнул на шею. Раз, два, три. Густой запах «Фаренгейта» забил запах вареной морковки.
— В реанимацию — надушившись? — тихо спросила Галина.
Витя на секунду завис, держа флакон в руке. Глаза его сузились, стали колючими.
— Перегаром, что ли, вонять? Я на работе посидел немного с мужиками... Все, Галь. Не делай мне мозги. Человеку плохо. Новый год ты, может, и одна начнешь встречать, если я в пробке встану. Но я постараюсь. Все.
Он схватил сумку. Спортивную. Пустую? Нет, что-то там лежало, брякнуло глухо.
Чмокнул ее в щеку — губы сухие, холодные, дерганные. И выскочил за дверь.
Щелкнул замок. Два оборота.
В квартире повисла тишина. Только телевизор продолжал радостно вещать про «какая гадость эта ваша заливная рыба».
Галина стояла в коридоре, глядя на закрытую дверь. Запах его одеколона еще висел в воздухе, тяжелый, сладковатый, наглый.
Она пошла на кухню. Села на табуретку. Ноги вдруг стали ватными, будто она не стояла полдня у плиты, а разгружала вагоны.
На столе, среди овощных очистков, стояла кружка с остывшим кофе. Сверху плавала белесая пленка.
Галина взяла кружку, отхлебнула. Гадость. Холодная, горькая жижа.
«Новый год ты одна встретишь».
Фраза царапнула. Он так легко это сказал. Будто заранее подготовил. Будто... разрешил себе это.
Она посмотрела на таз с недоделанным оливье. Желтая гора картошки, оранжевая морковь, бледная колбаса. Все это вдруг показалось бессмысленным. Кому это надо? Ей? Вите?
Марина. Больница.
Галина взяла телефон. Руки не дрожали, нет. Наоборот, пальцы двигались четко, как у хирурга.
Нашла в контактах «Марина (сестра Вити)». Нажала вызов.
«Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети».
Логично. В реанимации телефоны отбирают. Или села батарейка.
Галина открыла Ватсап. Последний раз Марина была в сети в 10:15 утра. Статус: «Всех с Наступающим!!! Пусть все сбудется!!!» и куча смайликов-елочек.
Галина хмыкнула.
Она вышла на балкон. Четвертый этаж. Внизу, в грязно-серой каше снега, буксовала «Газель» доставки. Фонарь мигал, то загораясь, то погасая, словно передавал азбуку Морзе. Темно, сыро. В окнах напротив мигали гирлянды — синие, красные, золотые. Чужая радость.
Что-то не сходилось. Мелочи.
Пакет. Витя взял пакет из «Ленты», который стоял в углу. Галина точно помнила, что там лежали мандарины, банка дорогой икры (по акции взяла, для бутербродов) и бутылка коньяка, которую дарили врачу в поликлинике, но так и не отдали.
В больницу? Коньяк? Ну, допустим, врачу. Икру? Медсестрам?
А носки? Она видела, как он сунул в сумку пару чистых носков. И, кажется, смену белья.
В больницу к сестре?
Галина вернулась в кухню.
Постояла.
Подошла к подоконнику, где лежал планшет. Старенький, экран с трещиной, но Витя на нем иногда смотрел сериалы или футбол, когда она занимала телевизор.
Планшет был запоролен, но пароль Галина знала — год рождения их сына, который уже пять лет как жил в Питере. 1995.
Разблокировала.
Так. Что мы ищем?
Историю звонков не посмотреть, симки в планшете нет. Мессенджеры?
Она открыла Телеграм. Пусто. Витя всегда чистил чаты, говорил — «память забивается». Пара рабочих переписок, канал «Рыбалка на Волге», новости.
Скучно. Чисто. Стерильно.
Галина уже хотела отложить планшет, как палец сам нажал на папку «Транспорт». Приложение такси.
Они пользовались одним аккаунтом, привязанным к ее карте, но полгода назад Витя привязал свою, чтобы «не путаться».
Она открыла историю поездок.
Сердце бухнуло куда-то в желудок, ударившись о тот самый холодный кофе.Заказ оформлен. Статус: «В пути».
Машина: Киа Рио, белый, номер 567.
Точка А: Дом.
Точка Б: ...
Галина прищурилась. Зрение к вечеру садилось.
Никакой Четвертой градской больницы. И даже не Боткинская.
Улица Лесная, дом 14, корпус 2.
Это новый микрорайон за кольцевой. «Скандинавия» или как там его. Человейники в полях. От центра ехать минут сорок, если без пробок. Сейчас — час с лишним.
Галина села.
В больницу, значит. К умирающей Марине.
На улицу Лесную. С икрой и коньяком.
— Вот же сука, — сказала она вслух. Тихо, без выражения.
Внутри не было истерики. Не хотелось рыдать, бить тарелки. Была какая-то ледяная ясность. Словно в голове включили мощный прожектор, высветивший каждый угол их двадцатипятилетней жизни.
Задержки на работе. «Галь, я устал, давай спать». Пароль на телефоне, который он сменил месяц назад («да случайно нажал, не помню»). Новая рубашка, которую он купил сам, не посоветовавшись.
Она посмотрела на часы. 18:10.
До Нового года меньше шести часов.
Она одна. С тазом оливье. И муж едет трахать кого-то на улицу Лесную. Или уже приехал.
Галина встала. Выключила газ под кастрюлей, где доваривалась картошка.
Пошла в спальню.
Открыла шкаф.
Сняла домашний халат, пахнущий кухней. Бросила его на пол. Прямо на ковер, чего никогда не делала.
Надела плотные колготки. Джинсы. Свитер с высоким горлом. Не нарядно. Тепло. Бронебойно.
Волосы собрала в тугой хвост. Посмотрела в зеркало.
На нее глядела уставшая женщина с серыми кругами под глазами и плотно сжатыми губами. Морщина между бровями стала глубокой, как шрам.
— Ну что, Марина, — сказала она отражению. — Будем лечить твой острый приступ.
Она вызвала такси.
Ценник был конский — «повышенный спрос». Плевать.
Пока ждала машину, ходила по квартире, выключая свет. Щелк. Щелк. Темнота.
Только гирлянда на елке в углу продолжала мигать. Раз-два-три, елочка гори. Как насмешка. Она выдернула шнур из розетки. Стало совсем темно.
Таксист был угрюмый, в шапке-ушанке. В салоне пахло дешевым ароматизатором «елочка» и старыми сигаретами.
— На Лесную? Далеко, мать. Там пробка на выезде, — буркнул он, не оборачиваясь.
— Езжай, — сказала Галина, глядя в окно.
Город плыл мимо. Витрины, огни, бегущие люди с пакетами. Все спешили домой, к теплу, к своим. А она ехала в никуда.
В дороге она думала. Не о том, что будет, когда она его найдет. А о мелочах. О том, как они клеили обои в прошлом году и он ругался, что она криво держит полотно. О том, как выбирали этот чертов диван. О том, что она, дура, купила ему в подарок дорогой спиннинг, который он так хотел. Спиннинг лежал в шкафу, завернутый в подарочную бумагу с оленями.
Смешно.
— Приехали, — таксист затормозил у шлагбаума. — Дальше не пускают, там двор закрытый, код нужен.
— Я дойду.
Галина вышла. Ветер ударил в лицо мокрым снегом. Колючим, жестким. Под ногами чавкало.
Огромные дома-башни нависали над головой, светясь тысячами окон. Где-то там, в одном из этих желтых квадратов, был Витя.
Улица Лесная, дом 14, корпус 2.
Она обошла дом. Подъезд был один. Стеклянная дверь, консьерж.
Как попасть?
Галина встала у козырька, стряхивая снег с плеч. Ждать, пока кто-то выйдет? В новогоднюю ночь все сидят дома.
Хотя нет. Вот, дверь пискнула. Вышел курьер с желтым коробом за спиной.
Галина метнулась к двери, перехватив ее доводчик рукой. Тяжелая.
Проскользнула внутрь.
В холле было тепло и пахло мандаринами. Консьержка, пожилая тетка в очках, смотрела сериал и даже не подняла головы.
Лифт. Зеркальный, чистый.
Какой этаж?
В приложении такси номер квартиры не указывался. Только подъезд.
Галина замерла, глядя на панель кнопок. Двадцать пять этажей. Ищи ветра в поле.
Она почувствовала, как к горлу подкатывает отчаяние. Глупо. Приехала, как сыщица из дешевого детектива, и застряла у лифта.
И тут телефон в кармане брякнул.
Уведомление от банка. С общего счета.
«Оплата в супермаркете "Бристоль". Сумма: 1250 р.»
Время: 19:20. Только что.
"Бристоль" — это же алкогольный, внизу, в торце дома. Она видела вывеску, когда шла.
Значит, ему не хватило? Спустился?
Галина выскочила из лифта, толкнула дверь подъезда.
Она побежала вокруг дома, скользя сапогами по ледяной корке. Дыхание сбилось, холодный воздух жег легкие.
Вот он, магазин. Яркая вывеска.
Сквозь стеклянную витрину она увидела кассу. Очередь из трех человек.
И спина. Знакомая синяя куртка. Та самая, в которой он ушел. Шапка с помпоном, которую она ему связала два года назад.
Он стоял, переминаясь с ноги на ногу, и держал в руках бутылку шампанского.
Один.
Галина остановилась в тени козырька, тяжело дыша. Сердце колотилось где-то в ушах.
Он расплатился. Вышел.
Галина шагнула назад, за рекламный щит.
Витя вышел на крыльцо, огляделся. Вид у него был не праздничный. Какой-то затравленный. Он достал телефон, набрал номер.
Приложил к уху. Ждал долго. Сбросил.
Плюнул в снег.
Пошел к подъезду.
Галина пошла за ним. На расстоянии десяти шагов.
Он открыл дверь своим ключом. Ключом? Или "таблеткой"? У него была "таблетка" от этого домофона?
Он вошел. Она снова поймала дверь.
Он в лифт. Она замерла на лестнице первого этажа, глядя на табло. Цифры менялись. 5... 8... 12... 14.
Стоп. Четырнадцатый этаж.
Лифт поехал вниз.
Галина вызвала второй.
Четырнадцатый.
Пока кабина ползла вверх, она сняла перчатки. Руки были ледяные, но ладони потные.
Двери открылись.
Длинный коридор, общий на шесть квартир. Пахло жареным мясом и чьими-то дорогими духами.
Она пошла тихо, прислушиваясь.
Где?
У одной из дверей стояли мужские ботинки. Чужие, огромные. Не его.
У другой — коляска.
У третьей, в самом конце, дверь была чуть приоткрыта. Щель в палец толщиной.
Оттуда слышался голос. Его голос.
— ...ну зай, ну хватит дуться. Я же приехал. Купил я это "Асти", не было того, что ты хотела.
Женский голос, капризный, молодой, звонкий:
— Ты обещал в пять! А сейчас сколько? Мы к маме не успеваем!
— Да какая мама, Лен! Я жене наплел про больницу, еле вырвался. Давай тут посидим, а? Ну посмотри, что я привез. Икру твою любимую.
Галина стояла, прижавшись спиной к холодной стене коридора.
"Зай". "Лен". "Жене наплел".
Вся кровь отхлынула от лица. Стало не больно, а как-то пусто. Словно из нее вынули все внутренности и набили ватой.
Она толкнула дверь. Она была не заперта.
Прихожая. Светлая, модная. Белый шкаф, огромное зеркало.
На полу — его сумка. Из нее торчит палка колбасы.
Витя стоял спиной к ней, снимая куртку.
Навстречу ему, из комнаты, вышла девушка. Совсем девчонка, лет двадцать пять, не больше. В коротком красном халатике с пушком. Ноги длинные, голые. В руке — бокал.
Красивая. Стервозная.
— Ой, Вить, ну ты как медведь, — засмеялась она. — Разувайся скорее, у меня пол с подогревом...
И тут ее взгляд скользнул за спину Вите.
Улыбка сползла с ее лица, как плохо приклеенная наклейка. Глаза округлились. Бокал в руке дрогнул, вино выплеснулось на белый ламинат.
— Витя... — пискнула она.
Витя обернулся. Резко, дергано.
Увидел Галину.
Лицо его стало цвета той самой вареной картошки, что осталась дома. Серым, землистым. Рот открылся, но звука не было. Он напоминал рыбу, выброшенную на лед.
Галина стояла в дверном проеме, в своей старой куртке, в шапке, сбившейся набок.
— С Новым годом, — сказала она. Голос звучал хрипло, чуждо. — Врача вызывали?
— Галя... — просипел Витя. Он сделал шаг назад, наступив на собственную сумку. — Ты... ты как здесь?
— На такси, — просто ответила она. — Ты же адрес в приложении не стер, стратег.
Девушка — Лена? — переводила взгляд с одного на другого. Потом поджала губы.
— Это кто? — спросила она, хотя явно все поняла. — Твоя... старая?
Слово "старая" хлестнуло больнее, чем факт измены.
Галина усмехнулась.
— Старая, новая... Какая разница. Я за вещами, Витя. Забирай свою колбасу, свои носки. И ключи от дома давай сюда. Сейчас.
— Галь, погоди, давай выйдем, — он попытался сделать шаг к ней, выставив руки ладонями вперед. — Не надо сцен. Я все объясню. Это... это ошибка.
— Ошибка? — переспросила Лена, и голос ее стал визгливым. — Я — ошибка? Ты сказал, что вы разводитесь! Что она — клуша домашняя, что вы в разных комнатах живете!
— Заткнись! — рявкнул на нее Витя.
— Сам заткнись! — взвизгнула девица и швырнула в него бокал.
Стекло разлетелось вдребезги, ударившись о стену над его головой. Осколки брызнули во все стороны. Витя пригнулся, закрывая голову руками. Жалкий. Смешной.
Галина смотрела на это шапито. И вдруг почувствовала, что ей не нужно ничего объяснять. Не нужно выяснять отношения. Этот человек в синих брюках, уворачивающийся от летящего стекла, стал ей чужим ровно за одну секунду. Как будто умер.
— Ключи, — повторила она. — И карту, она на мое имя.
— Галя! — он выпрямился, лицо красное, в пятнах. — Уходи! Мы потом поговорим! Ты все портишь!
И тут из комнаты, на шум, вышел еще кто-то.
Галина ожидала увидеть подругу, маму, кого угодно.
Но в коридор вытопал маленький мальчик. Лет четырех. В пижаме с динозаврами. Сонный, взлохмаченный.
Он потер глаза кулачком, посмотрел на Витю и сказал:
— Пап? Вы чего орете? Дед Мороз испугается и не придет.
Галина перестала дышать.
В ушах зазвенело. Тонко, противно.
Пап.
Мальчику четыре года.
Значит, это не интрижка. Не "бес в ребро".
Это пять лет лжи. Пять лет "командировок", "рыбалок", "задержек на работе".
У него здесь семья. Сын.
А она... она просто удобная функция. Клуша, которая гладит рубашки и режет оливье.
Витя замер, глядя на ребенка. Потом на Галину. В его глазах был животный ужас.
— Антоша, иди в комнату, — прошептал он.
Но Галина уже не слышала.
Она смотрела на мальчика. У него был витин нос. И витины уши, слегка оттопыренные.
Мир качнулся. Стена подъезда поехала куда-то вбок.
Она развернулась. И побежала.
Вниз, по лестнице, не дожидаясь лифта. Перепрыгивая через ступеньки. Прочь из этого дома, прочь от этого запаха мандаринов, прочь от этой жизни, которая, оказывается, была всего лишь черновиком, в который заворачивали рыбу.
Она вылетела на улицу. Воздух ударил в лицо, но легче не стало.
Она бежала, пока не уперлась в какой-то забор. Остановилась, хватая ртом воздух.
Телефон в кармане снова пискнул.
Сообщение от Анны Петровны, мамы:
"Галочка, с наступающим! Вы с Витей уже сели за стол? Здоровья вам, детки, берегите друг друга".
Галина засмеялась. Смех был похож на лай.
Снег падал ей на лицо, смешиваясь со слезами, которые наконец-то потекли — горячие, злые.
— Берегите друг друга, — прошептала она в темноту.
И тут за спиной раздался скрежет тормозов.
— Женщина! Вам плохо?
Она обернулась.
Черный джип остановился у обочины. Стекло опустилось.
Из машины на нее смотрел мужчина. Хмурый, бородатый, в дорогой дубленке.
— Вы под колеса чуть не сиганули, — сказал он грубо. — Жить надоело? Новый год же.
Галина вытерла лицо мокрой варежкой.
— Надоело, — честно сказала она. — Очень надоело.
Мужчина посмотрел на нее внимательнее. На ее сбившуюся шапку, на красные глаза, на трясущиеся губы.
Заглушил мотор.
— Садитесь, — сказал он вдруг. Спокойно, приказным тоном. — Замерзнете.
— Куда? — тупо спросила она.
— Не знаю. Хоть погреетесь. Садитесь, говорю. Я не маньяк, я просто... — он помолчал, глядя на руль. — Я тоже сегодня один. И тоже, кажется, все потерял.
Галина посмотрела на него. Потом на светящиеся окна 14-го дома, где за стеклом остался ее муж, его любовница и сын в пижаме с динозаврами.
Она подошла к машине. Дернула ручку двери.
Тепло салона окутало ее. Пахло кожей и дорогим табаком. Совсем не так, как от Вити.
— Галина, — сказала она, не глядя на него.
— Глеб, — ответил мужчина, трогаясь с места. — Ну что, Галина. Куда едем? В ад или сразу в рай?
— Подальше отсюда, — выдохнула она. — Просто подальше.
Джип рванул с места, поднимая фонтаны грязного снега.
Часы на панели показывали 20:00.
Новый год еще не наступил, а старая жизнь уже кончилась. Совсем.
Конец 1 части, продолжение уже доступно по ссылке, если вы состоите в нашем клубе читателей.