— Мам, ну сколько можно повторять? Не трогай ты мои рубашки, я сам поглажу! Вечно ты со своей заботой лезешь, куда не просят!
Голос Игоря сорвался на визг, неестественный для тридцатипятилетнего мужика. Антонина Павловна замерла с утюгом в руке, чувствуя, как горячий пар обдает запястье. В комнате пахло лавандовым кондиционером и, почему-то, старой пылью, хотя убиралась она вчера.
— Игорь, так ведь мятая же, — тихо сказала она, ставя утюг на подставку. — Тебе на встречу ехать. Перед людьми неудобно.
— Перед какими людьми? — он дернул плечом, выхватывая голубую ткань у нее из рук. — Перед инвесторами? Им плевать на мои складки, им цифры нужны. Всё, мам, выйди, пожалуйста. Мне сосредоточиться надо.
Антонина Павловна молча кивнула, выдернула шнур из розетки и, прижав остывающий утюг к груди, как младенца, вышла в коридор. Обида привычным комом встала в горле, но она её проглотила. Не впервой. У Игоря сейчас сложный период: ипотека в новостройке зависла, застройщик обанкротился, они с женой, Леночкой, вынуждены были переехать к матери в «трешку» на проспекте Мира. «Временно, мам, всего на пару месяцев, пока суд да дело», — говорил сын полгода назад.
Эти полгода вытянули из неё больше сил, чем десять лет работы главным бухгалтером на заводе металлоконструкций.
Она побрела на кухню. Ноябрь за окном давил серостью. Небо висело так низко, что казалось, вот-вот зацепит антенны на крыше соседней девятиэтажки. По стеклу размазывалась какая-то морось — то ли дождь, то ли мокрый снег. В квартире было зябко, батареи грели вполсилы, и Антонина Павловна плотнее закуталась в вязаную кофту.
На кухне царил хаос, оставленный невесткой. На столе — кружка с недопитым кофе, на поверхности которого уже образовалась противная маслянистая пленка. Рядом — надкусанный бутерброд с засохшим сыром и крошки. Много крошек. Леночка никогда не убирала за собой сразу. «Тоня Пална, я опаздываю, вечером помою!» — кричала она и убегала, цокая каблучками. А вечером у неё «голова болела» или «ногти сохли».
Антонина Павловна вздохнула, привычно сгребая крошки в ладонь. Она не хотела быть ворчливой свекровью из анекдотов. Она хотела быть современной, понимающей. В конце концов, квартира большая, места всем хватит. Главное, что сын рядом.
Она поставила чайник, но пить чай передумала. Вспомнила, что в комнате сына, на подоконнике, оставила свои очки. Без них кроссворд не разгадать, а делать больше было нечего — сериал по «России» начинался только через час.
Стараясь не шуметь, чтобы снова не нарваться на грубость, Антонина Павловна пошла обратно по длинному коридору. Паркет предательски скрипнул под домашним тапком, но из-за закрытой двери Игоря доносился шум телевизора — там шли какие-то новости, бубнил диктор.
Она подошла к двери. Хотела постучать, вежливо, как учили, но рука замерла в воздухе. Сквозь бубнеж телевизора пробивался голос сына. Он говорил по телефону. Говорил не громко, не так, как с ней пять минут назад, а другим тоном — деловым, жестким, с какими-то вкрадчивыми нотками.
— ...Да брось ты паниковать, Лен, — сказал Игорь. — Всё под контролем.
Антонина Павловна опустила руку. Стыдно подслушивать. Надо уйти. Но ноги, обутые в мягкие войлочные тапки, вдруг налились свинцом. Какое-то шестое чувство, то самое, что когда-то подсказывало ей проверять накладные именно в тот момент, когда кладовщик пытался украсть партию арматуры, сейчас кричало: «Стой! Слушай!»
— Я же сказал, вопрос решенный, — продолжал сын. Пауза. Видимо, Лена что-то возражала на том конце. — Да не тяни ты резину. Я сегодня с нотариусом говорил. Схема рабочая.
Антонина Павловна прислонилась плечом к косяку. Сердце начало отбивать неровный ритм. Нотариус? Какая схема? Может, это насчет их недостроенной квартиры? Ну конечно, они же судиться собирались...
— Лен, ты меня слышишь? — голос Игоря стал жестче. — Мать вообще не вдупляет, что происходит. Она думает, мы про субсидию хлопочем. Я ей вчера подсунул бумаги на подпись, сказал, что это для перерасчета коммуналки, она даже не читала. Очки свои вечно теряет... Да подписала она, подписала!
У Антонины Павловны похолодели пальцы. Она вспомнила вчерашний вечер. Игорь пришел на кухню, улыбался, принес пирожные. «Мам, тут из МФЦ бумажка пришла, надо переоформить льготу, а то снимут. Подмахни быстро, я утром занесу». И она подмахнула. Не глядя. Потому что руки были в муке, потому что доверяла. Это же Игорь. Игоряша.
— ...Генеральная доверенность, да, — сказал сын, и каждое слово падало в коридорную тишину, как булыжник. — С правом продажи и передоверия. Всё чисто. Завтра риелтор придет под видом мастера интернет чинить. Оценит хату, посмотрит документы. Ценник на эту сталинку сейчас конский, район-то элитный стал. Нам хватит и долги закрыть, и в новостройке двушку взять уже готовую, а не ждать у моря погоды.
— А с ней что? — спросил он, видимо, повторяя вопрос жены. — Лен, ну не начинай. Я же нашел вариант. В области, под Серпуховом. Частный пансионат. Там воздух, лес, уход. Ей там лучше будет. Тут она только киснет и нам жизнь отравляет. Ну какой "дом престарелых"? Называй вещи красиво — "санаторий пожизненного содержания". Оплатим год вперед, а там видно будет. Пенсия у неё есть, на памперсы хватит.
Антонина Павловна почувствовала, как пол уходит из-под ног. Воздуха в легких не хватало, словно кто-то перекрыл кран. Она хватала ртом этот спертый, пахнущий пылью воздух, но не могла вдохнуть.
"Памперсы... Санаторий... Пансионат..."
Она сползла по стене, стараясь не задеть вешалку с куртками. В голове звенело. Перед глазами плыли круги. Сын. Её Игорь. Которого она тянула одна после смерти мужа в девяностые. Которому оплатила институт, продав гараж и родительскую дачу. Которому ни в чем не отказывала.
— Всё, давай, — буднично закончил Игорь. — Веди себя естественно вечером. Купи торт, что ли. Скажем, что у меня на работе повышение. Надо усыпить бдительность, а то она в последнее время какая-то нервная стала, подозрительная. Всё, целую.
Звук отключаемого звонка прозвучал как выстрел.
Антонина Павловна поняла, что если она сейчас не встанет, то умрет прямо здесь, на коврике у двери. И тогда Игорю даже не придется тратиться на пансионат под Серпуховом.
Она заставила себя подняться. Колени дрожали, как у старой клячи. Держась за стену, она на цыпочках, шаг за шагом, отступила обратно на кухню.
Только там, закрыв дверь, она позволила себе выдохнуть. Взгляд упал на остывший кофе невестки. Жирная пленка на поверхности казалась сейчас самым отвратительным, что она видела в жизни.
«Не может быть, — билась мысль. — Это шутка. Розыгрыш. Может, я не так поняла? Может, они другую квартиру обсуждали?»
Но память услужливо подкидывала детали. Вчерашние бумаги. Странные взгляды, которыми обменивались Игорь и Лена последние дни. Их шепотки на балконе. Исчезновение её паспорта на два дня — «Мам, я сканировал для субсидии, забыл отдать».
Она подошла к окну. На улице стало совсем темно, зажглись фонари, отражаясь в мокром асфальте желтыми пятнами.
— Ну уж нет, — прошептала она. Голос был чужим, хриплым. — Ну уж нет, сынок.
Слезы, которые готовы были брызнуть, вдруг высохли, испарились под волной горячей, ледяной ярости. Она вспомнила, как муж, покойный Николай, говорил: «Тонька у нас мягкая, как хлебушек, но если припечет — становится сухарем. Зубы сломаешь».
Она вытерла сухие глаза краем рукава. Посмотрела на часы. Шесть вечера. Лена придет через час. «Веди себя естественно», — сказал он. Торт купят. Повышение отмечать будут.
Антонина Павловна включила воду, чтобы заглушить шум своих мыслей. Ей нужно было думать. И думать быстро.
Генеральная доверенность. Это значит, он может продать квартиру без её присутствия. Прямо завтра. Если уже есть покупатель — а он сказал, что «ценник конский», значит, кто-то есть. Риелтор-«мастер» придет завтра. Значит, время есть до завтрашнего вечера. Или до послезавтра.
Что делать?
Устроить скандал? Он скажет, что она выжила из ума. Вызовет бригаду. С его связями и цинизмом он вполне может оформить ей принудительную госпитализацию. Тем более, если он уже всем растрепал про «деменцию».
Отозвать доверенность? Конечно. Но сейчас вечер, нотариусы закрыты.
В дверь кухни просунулась голова Игоря. Антонина Павловна вздрогнула, едва не уронив чашку, которую мыла просто для вида.
— Мам, ты чего тут в темноте? — голос был снова недовольным, но уже спокойнее. — Я там проголодался. Есть что пожрать? Или опять пустые макароны?
Она медленно повернулась. Смотрела на него — на его щетину, которую он модно отращивал, на его футболку с какой-то английской надписью, на его глаза... Глаза были те же, что и в детстве, когда он разбил вазу и свалил на кота. Честные-честные.
— Котлеты есть, — сказала она ровно. — Разогрей сам. Я устала.
— Устала она, — хмыкнул Игорь, проходя к холодильнику. — От чего? От лежания на диване? Ладно, давай, где твои котлеты. Кстати, Ленка звонила, сейчас приедет, тортик купит. У нас повод есть.
— Какой? — спросила Антонина Павловна, глядя, как он достает кастрюлю. Ей хотелось взять тяжелую чугунную сковородку и... Она одернула себя.
— Да так, на работе подвижки. Тебе не понять, там сложная схема, — он отмахнулся. — Ты лучше скажи, ты паспорт мой не видела? А то я свой куда-то дел, а мне данные нужны.
— Твой паспорт? — переспросила она.
— Ой, ну твой, твой! Заговорился совсем. Он же у меня был?
— Ты вернул, — соврала она. — В комоде лежит.
Игорь замер на секунду с вилкой в руке. Повернулся.
— Точно? А я вроде на столе оставлял... Ладно, потом найду.
Он начал есть, прямо из кастрюли, холодной котлетой, закусывая хлебом.
— Слушай, мам, — сказал он с набитым ртом. — Тут завтра мастер придет, интернет смотреть. Кабель там перебит где-то в коридоре. Ты его пусти, ладно? Я на работе буду, Ленка тоже.
— Пущу, — кивнула она. — А во сколько?
— Да часов в двенадцать. Он парень толковый, быстро все сделает. Ты ему не мешай только, вопросов глупых не задавай. Он, может, еще по комнатам пройдет, сигнал померить.
— Померяет, — эхом отозвалась она. — Пусть меряет.
Игорь доел котлету, вытер рот тыльной стороной ладони.
— Ну вот и славно. Ты, мать, это... не дуйся за рубашку. Нервы ни к черту.
Он подошел, неловко похлопал её по плечу. Рука у него была тяжелая, горячая. Антонине Павловне стоило титанических усилий не отшатнуться. Ей казалось, что её касается змея.
— Иди, сынок, — сказала она. — Иди, отдыхай.
Когда он ушел, она первым делом кинулась в свою комнату. Комод. Верхний ящик, под стопкой постельного белья. Там лежала шкатулка с документами.
Сердце ухнуло куда-то в желудок.
Шкатулка была на месте. Но документы лежали не так. Она всегда складывала их по порядку: свидетельство на квартиру, дачные бумаги, свои медицинские карты.
Свидетельства на квартиру не было.
Паспорта тоже не было.
Вместо них лежал глянцевый буклет: «Пансионат "Тихие зори". Достойная старость в окружении природы».
Антонина Павловна села на кровать. Пружины скрипнули.
Значит, он не просто собирался продать. Он уже забрал всё, что нужно. Паспорт он не отдал. Он соврал. И теперь она даже в полицию пойти не сможет — без паспорта кто её слушать будет? Старую бабку, на которую сын напишет заявление о недееспособности?
В прихожей хлопнула дверь.
— Всем привет! — звонкий голос Лены. — А я «Прагу» купила! Свежайшая! Игорь, ставь чайник!
Начинался спектакль. И ей в этом спектакле была отведена роль безмолвной декорации, которую скоро спишут в утиль.
Антонина Павловна встала. Подошла к зеркалу. Из него на неё смотрела седая женщина с обвисшими щеками и потухшим взглядом.
«Ну нет, — подумала она. — Тихие зори подождут».
Она открыла шкаф. В глубине, за старым пальто, висел её «тревожный» жакет. Тот самый, в котором она ходила, когда в девяносто восьмом деньги меняли. Там был внутренний карман.
Она сунула руку в карман. Пальцы нащупали холодный металл. Ключи от старого гаража, который они с Колей не успели продать, потому что он был далеко, в промзоне, и никому не нужен. И еще кое-что. Запасная связка ключей от квартиры соседки, бабы Вали, которая умерла полгода назад. Квартира стояла пустая, наследники — дальние родственники из Владивостока — всё никак не могли доехать, только звонили иногда Антонине Павловне, просили цветы поливать и квитанции забирать.
План созрел мгновенно. Безумный, отчаянный, но единственный.
Она надела маску — ту самую улыбку, которой встречала мужа пьяным, когда не хотела скандала при детях. Поправила прическу. И вышла в коридор.
— О, Тоня Пална! — Лена разувалась, балансируя на одной ноге. — Смотрите, какой торт! Праздник живота!
— С чем поздравлять-то? — спросила Антонина, стараясь, чтобы голос не дрожал.
— Игоря повысили! — Лена подмигнула мужу, который вышел из комнаты, пряча глаза. — Теперь он у нас... эээ... начальник отдела логистики!
— Логистики... — повторила Антонина. — Это хорошо. Это когда всё по полочкам разложено. И лишнего ничего нет.
Они сели пить чай. Лена щебетала, разрезая торт. Крем был приторным, бисквит сухим.
— Кстати, Тоня Пална, — как бы невзначай сказала Лена, облизывая ложку. — Мы тут подумали... Вам бы отдохнуть. Вы так бледненько выглядите.
— Да? — удивилась Антонина.
— Ага. Игорь нашел чудесное место. Санаторий. Профсоюзный, от его новой работы. Бесплатно почти! Воздух, процедуры... Массажи всякие. Может, съездите на месячишко? Хоть на следующей неделе?
— А чего тянуть? — вклинился Игорь, не глядя на мать. — Завтра можно. Там заезд как раз. Я договорюсь, машину пришлют.
— Завтра? — Антонина сделала вид, что задумалась. — Ой, ну не знаю... У меня ж рассада скоро...
— Какая рассада в ноябре, мам? — Игорь нервно хохотнул. — Ты совсем уже?
— Ой, и правда. Перепутала, — она виновато улыбнулась. — Голова что-то дырявая стала. Может, и правда подлечиться надо?
Лена и Игорь переглянулись. В их глазах читалось торжество. «Клюнула. Старая дура».
— Конечно надо! — воодушевилась Лена. — Давайте, собирайте вещички с утра. Халатик там, тапочки. Много не берите, там всё дадут.
«Как в тюрьме», — подумала Антонина.
— Хорошо, — сказала она покорно. — Уговорили. Только я устала сегодня. Пойду прилягу. Голова кружится.
— Идите-идите! — почти вытолкали они её из кухни.
Антонина Павловна закрылась в своей комнате. Придвинула стул к двери — замка не было.
Сердце колотилось так, что в ушах шумело.
Она достала из-под кровати старую спортивную сумку. Не чемодан, его заметят. Сумку.
Положила смену белья. Лекарства. Те самые ключи от квартиры соседки. И маленькую черную книжечку, где были записаны все телефоны.
Теперь самое сложное. Выйти.
Они сидели на кухне и, судя по звону бокалов, достали коньяк. Отмечали победу.
Выходить через дверь нельзя — услышат. Прихожая просматривается из кухни.
Она посмотрела на окно. Второй этаж. Сталинка. Высоко. Под окном — козырек подъезда, но до него метра полтора вниз и в сторону. В шестьдесят четыре года прыгать по козырькам?
Она сидела в темноте, слушая пьяный смех сына и невестки.
— ...да сдадим мы её сразу, — доносился голос Лены. — Ремонт там делать нечего, косметика и всё. Лохам впарим как "винтаж".
— Главное, чтобы бабка завтра не взбрыкнула, когда санитары приедут, — отвечал Игорь. — Я договорился, они на частной скорой будут. Если что — укол всадят. Скажут, буйная.
Антонина Павловна сжала кулаки так, что ногти впились в ладони.
Санитары. Укол.
Завтра утром.
Она не стала ждать утра.
Дождалась, пока затихнет возня на кухне, пока хлопнет дверь их спальни, пока затихнет звук телевизора.
Два часа ночи.
Дом спал. Только холодильник на кухне урчал, как сытый зверь.
Антонина Павловна надела пальто прямо на ночную рубашку. Сапоги взяла в руки. Сумку через плечо.
Она открыла окно. Холодный ноябрьский ветер ударил в лицо, бросил горсть колючей крупы.
Внизу было темно и пусто.
Она посмотрела на водосточную трубу, идущую вдоль стены. В детстве она лазила по деревьям. Но это было пятьдесят лет назад.
«Жить захочешь — не так раскорячишься», — вспомнила она фразу из фильма.
Внезапно в коридоре послышались шаги. Шлепанье босых ног.
Туалет. Кто-то встал в туалет.
Дверная ручка её комнаты тихонько повернулась. Она забыла про стул? Нет, стул стоял.
Ручка дернулась сильнее.
— Мам? — голос Игоря. Хриплый спросонья. — Ты чего там? Спишь?
Антонина замерла у открытого окна, сливаясь со шторй. Ветер шевелил тюль.
— Мам! Открой. Ты закрылась что ли?
Стул скрипнул под напором двери.
— Игорек, что случилось? — позвала из спальни Лена.
— Да закрылась она. Странно. Проверить хотел.
— Оставь её, пусть спит. Завтра напроверяешься. Пошли в кровать, холодно.
Шаги удалились.
Антонина Павловна выдохнула. Второй раз за сутки она была на волосок от провала.
Времени больше не было.
Она вылезла на подоконник. Ноги скользили по жести отлива. Внизу чернела бездна двора.
Она перекинула ногу. Нащупала крепление трубы. Старая, чугунная, еще советская. Должна выдержать.
С сумкой было неудобно. Она мешала, тянула вниз.
Антонина зажмурилась, вспомнила лицо сына, когда он ел котлету и врал ей в глаза. Злость придала сил.
Она повисла на руках. Мышцы пронзила боль, суставы хрустнули. Ноги нащупали выступ кирпича.
Метр. Еще метр.
Вот и козырек подъезда. Она спрыгнула на него, стараясь приземлиться мягко. Грохот всё равно получился страшный — железо сыграло под весом.
— Кто там?! — заорали из окна третьего этажа.
Антонина скатилась с козырька в палисадник, в мокрые, грязные кусты сирени. Пальто зацепилось за ветку, треснуло.
Плевать.
Она вскочила, не чувствуя боли в подвернутой ноге, и, прижимая к груди сумку, захромала прочь со двора, в тень арки.
Куда идти?
К себе в квартиру нельзя — там найдут. К подругам — будут звонить, искать.
Она сжала в кармане ключи от квартиры покойной бабы Вали. Это в соседнем подъезде, но вход с другой стороны. И окна выходят на улицу, а не во двор.
Она знала, что там, в пустой квартире, нет света, отключен телефон, и пахнет старыми лекарствами. Но там есть стены. И замок, который Игорь не откроет.
Антонина Павловна добралась до нужной двери. Руки тряслись, ключ не попадал в скважину.
Наконец, замок щелкнул. Она ввалилась внутрь, заперла дверь на все обороты, накинула цепочку.
Спола по двери на пол.
Темнота. Тишина. Только её хриплое дыхание.
Она была в безопасности. Пока что.
Но что делать дальше? Паспорта нет. Документов на квартиру нет. Утром они обнаружат её исчезновение.
Она просидела на полу в прихожей минут двадцать, приходя в себя. Потом нащупала выключатель. Света не было — видимо, пробки выбило или отключили за неуплату.
При свете уличного фонаря она прошла на кухню. Здесь всё было так, как осталось после смерти соседки. Пыль, засохшие цветы в горшках.
Антонина достала телефон. Слава богу, она догадалась взять зарядку.
Нужно звонить. Кому?
Полиция? Скажут — семейный конфликт.
Юрист? Ночью не ответит.
И тут она вспомнила.
В записной книжке был номер. Аркадий Семенович. Старый друг её покойного мужа, бывший следователь, теперь на пенсии, но вроде бы подрабатывал в службе безопасности какой-то фирмы. Они не общались лет пять, только открытки на Новый год.
Он всегда был к ней неравнодушен. Коля даже ревновал когда-то.
Антонина набрала номер. Гудки шли длинные, тягучие.
— Алло? — голос был сонный, недовольный. — Кто это в три ночи?
— Аркаша... — прошептала она. — Это Тоня. Тоня Смирнова. Колина жена.
Пауза.
— Тоня? Случилось что? У тебя голос... Ты плачешь?
— Аркаша, меня убить хотят. Ну, или в дурдом сдать. Сын. Игорь.
— Что?! — сон как рукой сняло. — Где ты?
— Я... я спряталась. У соседки. Но у меня нет документов. Они всё забрали. И доверенность... он заставил подписать. Завтра продают квартиру.
— Так, — голос стал стальным, тем самым, оперативным. — Сиди там. Никому не открывай. Свет не включай. Адрес тот же?
— Да.
— Диктуй код подъезда. Я буду через сорок минут. Не бойся, Тонечка. Мы им устроим "Юрьев день".
Она отключила телефон.
Сидела в темноте чужой кухни. Было страшно. Но страх был уже другим — холодным, расчетливым.
Вдруг в тишине квартиры раздался звук.
Скрип половицы.
Не здесь. За стеной. Стены в сталинках толстые, но...
Это была стена, смежная с её собственной квартирой. С квартирой Игоря.
Она приложила ухо к стене.
Глухие удары. Крики.
— ...Где она?! Куда делась?! — орал Игорь. Видимо, обнаружил пустую комнату.
— Окно открыто! Она прыгнула! — визжала Лена. — Идиот! Ты упустил бабку! Если она ментам позвонит...
— Заткнись! Ищи документы! Надо вывозить всё ценное, пока не началось!
— А сделка?
— Какая к черту сделка?! Без неё, если она жива и заявит... Надо её найти! Она не могла далеко уйти, она хромает! Обшарь двор!
Антонина Павловна отстранилась от стены.
Они ищут её. Сейчас будут прочесывать двор.
Она в безопасности здесь, на втором этаже соседнего подъезда?
Вдруг её взгляд упал на окно кухни. Оно выходило не на улицу, как она думала. Оно выходило... на общий балкон, который тянулся вдоль всего второго этажа. Пожарный проход.
И этот балкон соединял её кухню... с кухней той квартиры, где она сейчас пряталась.
Дверь на балкон в квартире бабы Вали была старая, деревянная, со стеклом.
И за этим стеклом мелькнул луч фонарика.
Кто-то шел по общему балкону, заглядывая в окна.
Игорь.
Антонина Павловна метнулась в коридор, в единственное место, которое не просматривалось с балкона.
Сердце колотилось где-то в горле.
Луч фонаря скользнул по пыльному полу кухни, по столу... остановился на её сумке, которую она, дура старая, оставила на табуретке.
Ярко-синяя спортивная сумка. Игорь её знал. С ней он ездил в лагерь двадцать лет назад.
Луч замер.
Потом дернулся.
И ручка балконной двери начала медленно поворачиваться.
Стекло дзынькнуло — он выдавливал штапик ножом.
Она была в ловушке. Входная дверь заперта на сложные замки, которые быстро не открыть. А он уже здесь.
Антонина огляделась в поисках оружия. Зонтик? Обувная ложка?
В углу прихожей стояла тяжелая, кованая трость покойного мужа бабы Вали.
Антонина взяла её в руки. Тяжелая. Увесистая.
Стекло на кухне жалобно хрустнуло и осыпалось.
— Мама... — голос Игоря звучал из темноты кухни ласково и жутко. — Я знаю, что ты тут. Вижу сумку. Не бойся. Мы просто поговорим. Открой дверь, мамочка. Нам надо ехать.
Шаги. Хруст стекла под подошвами.
Он шел к коридору.
Антонина Павловна подняла трость.
— Не подходи! — крикнула она. — Убью!
— Ну что ты, что ты... — он вышел в пятно света из коридора. В руке у него блеснуло что-то. Шприц? Или просто ключи? — У тебя просто истерика. Сейчас мы сделаем укольчик...
В этот момент в дверь квартиры — входную, железную — кто-то позвонил.
Настойчиво. Требовательно.
Игорь замер.
— Кто там? — шепотом спросил он, побледнев.
Антонина не знала. Аркадий не мог приехать так быстро. Прошло всего пять минут.
Звонок повторился. А потом тяжелый удар в дверь.
— Открывайте! Полиция! Поступил сигнал о проникновении!
Глаза Игоря расширились. Он метнулся обратно на кухню, к разбитому окну.
Но Антонина поняла: это её шанс.
Она не знала, правда ли это полиция (может, соседи вызвали из-за шума на козырьке?), но это отвлекло его.
Она рванула замки. Один, второй...
Игорь уже лез в окно.
Дверь распахнулась.
На пороге стояли двое в форме. И с ними — соседка с первого этажа, та самая, что кричала, когда Антонина упала на козырек.
— Вот! Я же говорила! Наркоманы какие-то лазят! — визжала она.
Полицейские осветили коридор фонарями.
— Гражданочка, вы кто? Что здесь делаете?
Антонина опустила трость. Ноги подкосились.
— Я... я хозяйка... то есть...
Она посмотрела на кухню. Игоря уже не было. Сбежал.
— Документы ваши можно? — строго спросил сержант.
— У меня... украли.
Сержант переглянулся с напарником.
— Так. Проникновение в чужое жилище. Документов нет. Пройдемте, гражданочка, в отделение. Там разберемся.
— Но там сын! Он меня убить хотел! — заплакала она.
— В отделении разберемся, кто кого хотел. Руки!
На неё надели наручники. Холодные. Как голос сына по телефону.
Её вывели из подъезда. У своей парадной она увидела машину Игоря. Мотор работал. Лена сидела за рулем, бледная, вцепившись в руль.
Увидев, что Антонину ведет полиция, Лена что-то сказала в телефон, ударила по газам, и машина с визгом сорвалась с места, исчезая в ночном тумане.
Игоря в машине не было.
Антонину посадили в "бобик". Внутри пахло бензином, старой кожей и безнадежностью.
— Куда мы? — спросила она тихо.
— В ОВД "Северное", — буркнул водитель. — Оформляться.
Телефон в её кармане (полицейские его не забрали, просто не обыскали толком старую женщину) тихо вибрировал. Пришло сообщение от Аркадия:
*"Подъезжаю к твоему двору. Вижу какую-то суету. Ты где?"*
Антонина попыталась достать телефон скованными руками, но не смогла.
Машина тронулась.
Она ехала в полицию как взломщица. Без документов. А её квартира, с генеральной доверенностью на руках у сбежавшего сына, могла быть продана уже через пару часов, как только откроются МФЦ. Или переписана на подставных лиц.
Игорь на свободе. Он зол. И он знает, что она знает.
Антонина Павловна посмотрела в зарешеченное окно. Ноябрьская ночь была черной, как смола.
Но где-то там, в этой темноте, к ней ехал Аркадий. И у неё в памяти, четко, до каждой цифры, был номер того самого нотариуса, которого назвал Игорь в разговоре. Она его запомнила.
Конец 1 части, продолжение уже доступно по ссылке, если вы состоите в нашем клубе читателей.