Когда Марина вспоминала своё детство, ей казалось, что она выросла в огромной шумной комнате, где все бегали, смеялись, ругались, хлопали дверями, и только она одна стояла в углу и наблюдала. Она была средним ребёнком: старшая сестра Анна — почти взрослая, уверенная, шумная; младший брат Лёша — мамин любимчик, шустрый, крикливый и всегда окружённый вниманием.
Марину же дома почти не замечали.
Анна росла в то время, когда родители ещё пытались быть «правильными» — читать книги о воспитании, ставить режим, хвалить за успехи. Когда родилась Марина, они были уставшими, запутанными и уже не такими свежими. А когда появился Лёша — мама с папой стали просто сдавать позиции.
— Он у нас маленький, ему же сложно, — повторяла мама, когда Лёша отказывался убирать игрушки, бросал одежду на пол или устраивал истерику из-за морковки в супе.
Анна же с подросткового возраста стала «второй мамой»: забирала Лёшу из садика, делала с ним уроки, терпела его капризы. Но потом уехала учиться в другой город — и все обязанности естественным образом свалились на Марину, которой было всего четырнадцать.
С тех пор всё пошло по одному сценарию: родители работали, Лёша крутился вокруг Марины, мама повторяла, что «он маленький», а папа отмахивался, потому что «все же живы».
Марина стирала Лёшины носки, водила его в кружок, готовила ему завтраки, проверяла домашку. И каждый раз, когда она срывалась, мама строго говорила:
— Ты старше. Ты должна понимать. Он же ещё ребёнок.
Так и прошло несколько лет.
К моменту, когда Марина уехала в университет, она чувствовала странную пустоту — как будто её собственная жизнь до сих пор даже не начиналась. В новом городе она впервые почувствовала тишину. Никто не кричал из соседней комнаты: «Мааарин, а где мои носки?!» Никто не требовал внимания. Она могла прийти поздно, сварить себе пельмени, включить тёплый свет и просто быть одной.
Но спокойствие длилось недолго.
В июле, за месяц до поступления Лёши, мама позвонила дрожащим голосом — слишком мягким, слишком виноватым.
— Марин… Ты же понимаешь… У Лёши пока нет места в общежитии… А у тебя комната есть… Ты бы смогла… ну, временно…
Марина физически почувствовала, как внутри неё что-то сжалось.
— Мам, я… — она попыталась начать, но мама тут же добавила:
— Ты же ему как вторая мама! Он без тебя пропадёт.
Эти слова Марину ударили сильнее любого упрёка.
И через две недели Лёша уже сидел на её диване, болтая ногами и рассматривая свою новую комнату, как гостиничный номер.
Первые сутки прошли мирно. Лёша как будто старался: говорил «спасибо», помог вымыть тарелки, даже сказал, что «классно, у тебя чисто».
Но уже через три дня Марина обнаружила пустую кастрюлю борща, который она варила на неделю. Лёша ел и смотрел фильмы, а в холодильнике осталось только унылое масло.
— Лёш, ты почему не спросил? — осторожно начала она, надеясь на адекватность.
— Ну ты же всё равно себе другое приготовишь, — невинно ответил он. — И вообще, дома мне всегда оставляли. Я не думал.
Марина стиснула зубы, но промолчала.
Потом началось бельё.
— Марииин, — Лёша заглянул в комнату ранним утром. — У тебя нет футболки? Ну такой… свободной? Я свои не постирал…
Марина медленно положила книгу на колени.
— А стиральная машина у нас что, декоративная?
Лёша пожал плечами.
— Дома мама сама это делала… Я ещё не привык.
И опять Марина молча достала ему новую футболку, решив поскорее завершить разговор.
Но хуже всего был бардак.
Однажды она пришла домой позже обычного, усталая, с головной болью, мечтая только о горячем чае и тишине. Но, открыв дверь, застыла.
Вся квартира была в хаосе: на полу валялись фантики, носки, открытые банки энергетиков; на кухне — гора грязной посуды; в ванной — мокрые полотенца, бритва на полу, паста по раковине.
На столе лежал её новый крем, открытый, пересохший. Тот самый, на который она копила месяц.
Лёши дома не было.
Марина убрала всё молча, как будто двигаясь во сне. Хотелось плакать, кричать, бить посуду — но она опять делала то, что делала всю жизнь: принимала удар и сама же устраняла последствия.
Лёша пришёл вечером весёлый, с кофе и пончиками.
— Привееет! — протянул он, ставя пакет на стол.
Марина повернулась к нему, чувствуя, как внутри поднимается горячая волна.
— Лёш. Что это было?
Он моргнул непонимающе.
— Где? …А, ты про бардак? Ну я собирался, просто встреча была… Не успел.
— А убрать за собой? — голос Марины был тихим, но твёрдым.
Лёша пожал плечами, будто вопрос был нелепым.
— Ну это же твоя квартира. Разве порядок не ты держишь?
Марина впервые в жизни почувствовала, что теряет терпение полностью.
На следующий день она позвонила маме.
— Мам, забирайте его. Я не могу.
С того конца трубки повисла долгая пауза.
— Марин… — тихо сказала мама. — Нам… с папой… эти три недели с Лёшей у тебя… были такими спокойными. Ты даже не представляешь. У нас дома тишина стояла. Мы готовили, что хотели. Никто не разбрасывал всё подряд. Никто не требовал, чтобы мы «делали как ему нравится». Я… я больше не могу.
Марина слушала её, и сердце то сжималось, то разжималось. Злость смешивалась с жалостью, боль — с внезапным пониманием.
— Мам, это же вы его так воспитали… — прошептала Марина. — А теперь что? Я опять должна быть ему мамой?
Мама вздохнула уставшим, старческим вздохом:
— Мы хотим снять ему студию. Помоги нам найти. Только… пожалуйста… пусть он научится жить сам.
Марина долго молчала. Потом сказала:
— Хорошо. Но больше — никаких обязанностей на меня. Ни одной.
Через два дня Марина нашла недорогую студию на краю города. Родители привезли туда Лёшу, оставили ему продукты и уехали.
Самостоятельная жизнь ударила по брату быстро: звонки насчёт того, как включать газ, чем отстирать пятно, почему у него закончились деньги за неделю. Но мама держала слово и не перекладывала всё это на Марину.
Осенью, спустя полгода, они все встретились на дне рождения отца.
Лёша пришёл в чистой рубашке, постриженный, спокойный. Он что-то тихо рассказывал Анне, помогал накрывать на стол, после еды сам убрал тарелки в раковину.
Марина смотрела на него с растерянностью и осторожной надеждой.
Анна тихо наклонилась к ней:
— Ну… лучше поздно, чем никогда, правда?
Марина только кивнула, чувствуя, как напряжение прошлых лет понемногу отпускает.
И впервые за долгое время она подумала, что, возможно, никто в их семье не был плохим. Они просто слишком долго не умели жить правильно.
Мне важно услышать ваше мнение. Поделитесь в комментариях своим взглядом на ситуацию, ответив на два вопроса.
- Можно ли окончательно вырваться из навязанной семейной роли, если все вокруг ожидают, что ты снова её займёшь?
- Почему некоторые уроки мы понимаем только тогда, когда остаёмся одни?
