"Когда я разговариваю по-английски или по-татарски, у меня не получается пожаловаться на коллег. На русском же я виртуозно отмазываюсь" - именно таким воспоминанием я поделился с супругой, когда мы посмотрели какой-то очередной "рилз" о том, как внутри одной израильской девушки живет столько же субличностей, сколько языков она знает, и если "русская" субличность скромная, "английская" угодливая, то "ивритская" - пробивная.
И дело не в том, что татарское "комачаулау" и английское interfere в разы длинее, чем "мешать", хотя в этом может быть тоже. Просто важно то, какое положение занимает язык, на котором вы разговариваете во время решения проблем относительно языка вашего внутреннего диалога.
А начнем издалека. Как-то естественно принято считать, что наша целеустремленность, желания и готовность ради желаний что-то делать связаны с успехом, личным или коллективным, напрямую. И всяческое одобрение получает человек, который, задавшись целью, только о ней думает, ради цели предельно концентрируется на ней, бесконечно обмозговывает, перебирает варианты ее исполнения, предвкушает детали последствий ее решения...
Но так ли это хорошо в пределе?
Когда люди научились в примитивном виде, но всё-таки программировать нейроны, имитирующие нейроны нервной системы, они столкнулись с чисто математическими проблемами, которые неожиданно оказались зеркалом проблем человеческого ума.
И первое, что пришлось понять инженерам — нейрон должен не только возбуждаться, но и тормозиться.
Если его только возбуждать, он либо:
- уходит в бесконечный “саморазгон”,
- либо на каждом шаге прыгает на случайный максимум,
- либо быстро превращается в бесполезный источник шума.
Пришлось добавить функции, которые в биологии давно существуют: фильтры, пороги, нормировки, подавление пиков, механизмы “успокойся-и-подумай”. И чем больше мы усложняли искусственные сети, тем очевиднее становилось, что мозг делает то же самое, только фармакологически и более красиво.
* Глутамат — биологический ReLU (это то самое “вперёд, думай, активируйся!”, которое толкает сеть искать решение)
* ГАМК — биологический BatchNorm (торможение, которое сглаживает пики, нормирует активность и не даёт системе взорваться)
* Норадреналин — коэффициент внимания (он сжимает распределение: “вот на это смотри, а всё остальное — потом”)
* Дофамин — функция награды (межслойная метка “это важно, усили вес!”, подсветка будущих выгод)
Если перенести на язык ИИ — внутренний монолог человека работает как сеть, где:
- слишком много дофамина → переобучение на одной цели;
- слишком мало ГАМК → runaway excitation (тревоги, руминации, бесконечное “прокручивание сценариев”);
- слабое внимание → нет фокусировки, сеть прыгает от мысли к мысли;
- недостаток торможения → цель превращается в навязчивую идею.
Вот это и есть та “успешность”, которую часто принимают за добродетель: непрерывное возбуждение одних и тех же связей — по сути математический перегрев сети.
И тут на сцену выходит MBSR
Практики вроде MBSR (mindfulness-based stress reduction - да, это те самые "мысли о своих мыслях", обращение к процессам своего ума) ничего мистического не делают.
Они лишь тыкают в те же кнопки, что инженеры нажимают в нейросетях, но биологическими способами.
- Мышление замедляется → ГАМК поднимается.
- DMN (сеть внутреннего диалога) ослабляет активность.
- Дофаминовая разметка “ещё немного подумай!” становится тише.
- Норадреналин перестаёт кричать “всё срочно важно!”.
И вдруг оказывается, что человек начинает думать лучше, именно потому что думает меньше. Это парадоксально только снаружи. С точки зрения информационной теории — это уменьшение шума. С точки зрения математики — стабилизация динамической системы. С точки зрения биологии — возврат к балансу возбуждение/торможение. И самое интересное, что торможение улучшает продуктивность, потому что не даёт тебе прыгнуть в первую дофаминовую яму, куда уводит привычный язык внутреннего диалога.
А как предки справлялись без MBSR и модных психологических практик?
Обращение к процессам своего ума - часть религиозных практик многих течений многих религий. Собственно, это только единственная причина, по которой любая традиционная религия заслуживает уважения - это эволюционным способом многократно выверенная система обращения к процессам собственного ума, вызывающая на биохимическом уровне изменения, необходимые для стабильной работы головы и принятия более взвешенных решений. Но, выявив действительно полезную суть, очевидно, что можно затем найти явления, в которых эта суть выражена еще более ярко и эффективна.
И вот здесь возвращается разговор о языке
Русский — мой родной DMN (default mode network)-язык. Он прошит эмоциями, школьными конфликтами, подростковыми драмами, теми самыми “тропами дофамина”, которые стали автоматическими. Когда я думаю по-русски —
я активирую всю эту богато удобренную историю:
- более сложные ассоциации,
- привычные объяснения себе и миру,
- привычное самооправдание,
- привычные жалобы,
- привычная эмоциональность.
DMN загорается как новогодняя гирлянда. А вот английский или татарский —
как будто другой профиль сети: там нет протоптанных автобиографических тропинок, нет глубоких “эмоциональных весов”, нет тех же шаблонов реагирования. На втором языке не получается жаловаться. Не потому что слов нет — а потому что нет привычной дофаминовой выгоды от жалобы. Ты чувствуешь мысль, но не получаешь подпитку.
Нет награды → нет разгона мысли → DMN слабеет → в дело включаются сети контроля и внимания → мышление становится свежее, прямее, конкретнее.
Получается естественный, неосознаваемый эффект MBSR: второй язык работает как торможение, не как ограничение, а как очистка канала. И в этот момент ты понимаешь: иногда продуктивность — это не то, как быстро ты думаешь, а то, как мало тебя увлекают твои же мысли.
В итоге
- ИИ показывает нам, что торможение — не враг, а архитектурный принцип устойчивости.
- Мозг подтверждает это химически: ГАМК — спаситель, не тормоз.
- MBSR показывает, как сознательно активировать эти механизмы.
- А билингвизм показывает, что иногда достаточно сменить язык, чтобы сменить динамику ума.
И в какой-то момент ты обнаруживаешь, что не язык виноват, что на русском ты прекрасно оправдываешься и жалуешься — это просто тот язык, на котором твой мозг научился запускать бесконечные цепочки самовозбуждения. А второй язык — как другой профиль нейросети: где меньше синаптических ловушек, меньше историй, меньше внутреннего “дофаминового театра”. И думать на нём — значит думать не о себе, а о задаче.
Но самое интересное начинается не со взрослых, а с детей. Мы любим говорить: «дети — билингвы от природы». Но это неправда — дети не билингвы, они би-потенциальны. В каждый язык они вступают как в новую экосистему, и экосистема эта не состоит из грамматики или словарного запаса. Она состоит из эмоций, ситуаций, людей, интеракций, проигранных в голове и в реальности.
Язык, на котором ребёнок:
- плакал и его утешали,
- играл во дворе,
- ругался с друзьями,
- слушал сказки,
- смотрел мультики,
- стыдился, злился, радовался,
становится языком его DMN — языком внутреннего “я”, языком предсказаний, ожиданий, тревог и мечтаний. Это не язык общения — это язык автобиографии. И поэтому у взрослого человека иногда получается странная картина: внешне он свободно владеет двумя языками, но внутри всё равно думает на одном.
Другой же язык — инструмент, а этот один — целая эмоциональная вселенная.
Что это значит для целеустремлённости
Обрати внимание: язык внутреннего монолога — это не просто средство думать. Это система вознаграждений и наказаний, построенная на опыте. На родном языке легко воодушевиться и легко расстроиться. Легко “поджечь” себя мыслью, легко “разогнаться” тревогой. Любая цель на таком языке автоматически получает эмоциональную метку: опасно/привлекательно.
А в искусственных нейросетях любое эмоциональное меткообразование — это дофаминовый градиент, который усиливает одни связи и гасит другие. И если дофамина слишком много — сеть переобучается на единственном решении. Перестаёт видеть альтернативы. Становится хрупкой. Это то, что мы про себя называем “упрямством”, “горением идеей” или “одержимостью целью”.
Но на биологическом уровне — это просто неспособность тормозить. Когда внутренний язык работает на 200%, DMN светится, как прожектор. И в этот момент человек:
- не замечает рисков,
- не слышит альтернатив,
- не корректирует план,
- не умеет выйти из цикла руминаций,
- тонет в предвкушении или тревоге.
Он “эффективен” — но только по направлению к стене.
Почему детям иногда полезно “два языка”
И вот здесь включается парадокс: второй язык — это не про расширение возможностей, это про балансировку динамики ума.
У ребёнка, который:
- играет на двух языках,
- получает эмоции на двух языках,
- сталкивается с разными социальными ролями в каждом,
- слышит разные культурные паттерны поведения,
формируется двойная система тормозов и фильтров.
Переключиться на второй язык — значит переключиться в другой режим работы сети. А ребёнок, у которого только один язык эмоционального мышления, — как монокультура в биологии: эффективно, но уязвимо.
Так формируется то, что нейробиологи называют метастабильностью —способностью легко переключаться между состояниями. Между:
- возбуждением и покоем,
- намерением и отказом,
- мечтой и холодной оценкой,
- реакцией и наблюдением.
И вот теперь главное: почему сдержанность — не слабость
Всегда кажется, что успешен тот, кто “горит” идеей. Кто “весь в цели”, “маниакально упорен”, “прёт вперёд”. Но если смотреть глазами нейронауки —
это разгон DMN и дофамина в одну точку, то самое “runaway excitation”, которого инженеры так боятся в нейросетях. Устойчивость — наоборот — это способность:
- снизить возбудимость,
- вернуться к базовой линии,
- сбросить дофаминовые пики,
- не дать мысли стать навязчивой,
- не отождествиться с внутренним диалогом.
Это не слабость, это функциональная зрелость системы. То, что в биологии называют “регуляция”, в инженерии — “стабилизация”, а в буддистских практиках — “mindfulness”. И порой достаточно одного — сменить язык мысли.
Говорить о проблеме не на том языке, на котором вы привыкли её драматизировать, значит выключить часть нейронов, которые привыкли раскручивать историю до бесконечности. Сдержанность — это не отсутствие эмоций. Это умение избежать математического взрыва. Умение видеть ситуацию такой, какая она есть, а не такой, какой она выглядит через призму автобиографического языка.
А что у нас в Татарстане?
К сожалению, все практики по сохранению татарского языка, выстроены вокруг "инструментального" владения татарским языком. Очевидно, что люди с татароязычным DMN-языком, владея русским "инструментальным" в той же степени, думают, что их дети и внуки, внешне владея также хорошо как они татарским и русским, будут в той же позиции, что и они. Но, на самом деле, в поколении детей, у которых сменился язык внутреннего диалога, даже при уверенном владении обоими языками, гораздо меньше преимуществ, чем у дедушек и родителей. И вот почему:
Языком деловых активностей является русский. Люди, эмоционально думающие на татарском, но решающие прямо сейчас дела, при идеальном инструментальном владении русским получают преимущества над теми, кто, в процессе решения дел, использует русский как и эмоциональный, и родной (и не важно, единственный, или дополненный какими-то еще инструментальными языками). Их внуки могут это преимущество ощутить, только если в ходе своего решения дел и вопросов будут делать это или на татарском (шансы малы, увы), или, скажем, на английском.
Получается, что и для условного стратега всероссийской федеральной языковой стратегии, тоже должно быть важно - не чтобы дети владели формально родным языком "чтобы Глобальный Юг, глядя в рот России, не мог бы заподозрить ее в неоколониализме" (истинная ценность российского многоязычия для некоторых идеологов, направленная не на самих себя, а на использование своего образа во вне). А чтобы билингвизм позволял путем разделения "рабочего" и "родного" проявлять такие компетенции на "рабочем", которые просто очень тяжелы для того, у кого это одно и тоже!
Но тогда и поощрение "родного" должно быть не как языка школы, образования, решения дел. А как языка эмоций, мемов, контента. Причем системы доступа к контенту должны вернее родителей создавать неявно ситуации, поощряющие именно эмоциональное восприятие на родном языке сильно эффективнее, чем "деловую", "познавательную" часть.
Увы, сейчас, пока что, дети именно в эмоциональном плане ассимилируются (а плохое знание родного языка это только следствие того, что детям кроме эмоциональной стороны ничего и не надо - дети это дофамин-дофамин). "Первопричины", о которых нам стоит поговорить - это понимание вообще такого явления, как усвоение культуры не от набора фактов, проговоренных на разных языках, а от набора эмоций и переживаний, на них выраженных.
И самая главная первопричина в том, что за пределами "эмоций" у России очень благосклонное к языкам законодательство. Но даже в законодательстве нет места праву народов на заведомую, технически гарантированную привлекательность эмоций на родном языке - потому что идеологи, собственно, считают, что именно оно-то и сделает русский DMN-языком.
А в их видении от этого только польза - потому что больше всего им хочется эмоциональной одинаковости людей. Но та "одинаковость", о которой они думают, скорее обеспечивается смысловым набором контента, произведений, общих переживаний. А не механическим отличием языка.
С "нейропереводами" на все языки народов России же мы как раз обеспечим идентичность пережитых смыслов и впечатлений, а вот механически создадим условия, чтобы думалось и предвкушалось об этом на родном языке. Таким образом, билингв будет иметь только плюсы "встроенной медитации на борту" во время решения деловых вопросов, тогда как той великой "ценностной угрозы" не будет. И дело за самым сложным - как-то донести эту мысль до тех идеологов, устроить с ними диалог о первопричинах, и не театральный, а самый настоящий живой и неудобный. Пока мой первый аргумент - им лучше на русском слышать как у меня не получается пожаловаться на коллег, чем виртуозные отмазки.