— Ты с ума сошла? Какие декретные на ремонт? — Аня смотрела на свекровь, и воздух в их крохотной кухне, казалось, загустел, стал вязким, как кисель.
— А что тут такого? — Тамара Игоревна невозмутимо помешивала сахар в чашке, звякая ложечкой о фарфор. — Ребёнку пока ничего не надо! Пелёнки есть, кроватку мы вам отдали. А у меня квартира в негодность приходит. Сын должен матери помочь.
Аня перевела взгляд на мужа. Вадим сидел, вжавшись в стул, и старательно изучал узор на старой клеёнке. Он всегда так делал, когда мать начинала наступление. Превращался в часть интерьера. Бесполезную, как треснувшая плитка в ванной.
— Вадим, скажи ей, — голос Ани дрогнул. Она только неделю назад вернулась из роддома. Швы ещё ныли, ночи были похожи на короткие перебежки между сном и плачем маленького Егорки, а силы, казалось, вытекли из неё вместе с водами.
— Мам, ну правда, — Вадим наконец поднял глаза, и в них была вселенская тоска. — Ане сейчас тяжело. И деньги нужны на малыша. Памперсы, смеси… мало ли.
— Смеси? — взвилась Тамара Игоревна. — Ты что, его грудью не кормишь? Вот до чего дошло! Об ленились совсем! Мы вас на картошке растили, и ничего, здоровее были! А памперсы — это блажь! Марлечку постирать руки отвалятся?
Она говорила громко, напористо, заполняя собой всё пространство. Аня чувствовала, как внутри всё сжимается в тугой, звенящий комок. Она всегда старалась быть хорошей невесткой. Тихой, покладистой, удобной. Улыбалась, когда хотелось плакать, соглашалась, когда хотелось спорить. Думала, так правильно. Так сохраняют семью.
Эта история с ремонтом началась не сегодня. Она подкрадывалась медленно, на мягких лапах, как хищник к жертве.
Месяца три назад, когда живот уже явно округлился, а до декрета оставалось совсем немного, Тамара Игоревна зачастила к ним в гости. Приходила без звонка, с инспекцией. Проводила пальцем по полке — пыльно. Заглядывала в холодильник — пусто.
— Что ж ты, Анечка, мужа голодом моришь? — качала она головой, глядя на одинокий пакет кефира. — Мужчина должен есть мясо. А у тебя мышь повесилась.
— Так я же работаю, Тамара Игоревна. Вечером приготовлю, — оправдывалась Аня, чувствуя себя школьницей у доски.
— Работает она… Все работали. И по трое детей растили, и мужей обхаживали. А сейчас молодёжь нежная пошла.
В один из таких визитов, когда за окном висело серое ноябрьское небо и моросил мелкий, противный дождь, она и завела разговор про ремонт.
— У меня в зале обои отклеились, — вздыхала она, прихлёбывая чай, который Аня ей покорно заварила. — И потолок желтеет. Соседи сверху заливали ещё в прошлом году, до сих пор пятно. Надо бы подновить.
— Так вызовите мастеров, — простодушно предложила Аня.
— Ой, где ж на них денег взять, на этих мастеров? — свекровь метнула на неё быстрый, цепкий взгляд. — Пенсия — сама знаешь, копейки. Вот вы скоро декретные получишь… сумма-то приличная. Могли бы и помочь матери. Вадим — единственный сын, опора моя.
Аня тогда промолчала. Списала на старческое ворчание. Но семя было брошено в благодатную почву Вадиминой сыновней любви.
Через пару дней муж завёл разговор.
— Мать вчера звонила, жаловалась. Совсем у неё квартира разваливается, — начал он издалека, пока Аня чистила картошку.
— Я слышала, — буркнула она.
— Может, и правда поможем ей? Ну, с декретных твоих. Сколько-то выделим. Ты же всё равно дома сидеть будешь, расходы меньше.
Аня тогда выронила нож. Он со звоном ударился о кафельный пол.
— Вадим, ты серьёзно? Это деньги на ребёнка. На нашего ребёнка!
— Ну Ань, не кипятись. Ребёнку первое время много не надо. Пелёнки-распашонки копейки стоят. А матери помочь — святое дело. Она же для нас старалась, растила меня.
Он говорил правильные, красивые слова про долг, про уважение к старшим. А Аня смотрела на него и видела не взрослого мужчину, своего мужа, а маленького мальчика, который боится ослушаться строгую маму.
Конфликт тогда замяли. Аня просто сказала твёрдое «нет», и Вадим, не любивший скандалов, отступил. Но, как оказалось, ненадолго. Тамара Игоревна была не из тех, кто сдаётся. Она сменила тактику.
Теперь она приходила и с порога начинала жаловаться на здоровье. То спину прихватило, потому что спала у окна, от которого дует — «а вот поменять бы, да денег нет». То давление подскочило, потому что в ванной плесень на стенах — «дышать нечем, прямо сердце заходится». Каждый её визит превращался в спектакль одного актёра, где Аня со своими токсикозами и отёками была лишь неблагодарным зрителем.
Однажды Аня не выдержала. Они с Вадимом гуляли в парке. Мокрые листья липли к подошвам, пахло прелой землёй и слякотью.
— Я так больше не могу, — сказала она тихо. — Твоя мама меня съест. Она приходит и буквально высасывает из меня все соки.
— Ну что ты преувеличиваешь? Она просто переживает. За меня, за квартиру… Она ведь там одна.
— А я не одна? — Аня остановилась и посмотрела ему в глаза. — Я ношу твоего ребёнка. Мне нужен покой. А вместо этого я каждый день выслушиваю, какая я плохая хозяйка и как срочно ей нужны мои деньги.
— Это не твои деньги, а наши, — неожиданно жёстко сказал Вадим. — Мы семья.
Это «наши» больно резануло. Когда Аня работала и получала больше него, деньги были «каждого свои». Она сама платила за съёмную квартиру, сама покупала продукты. Вадим тратил свою зарплату на бензин, сигареты и какие-то свои «мужские радости». Теперь, когда она зависела от государственных выплат, деньги вдруг стали «общими». Точнее, общими для него и его мамы.
Чем ближе был день родов, тем сильнее становился прессинг. Тамара Игоревна уже не намекала, а требовала. Она звонила Вадиму на работу, плакала в трубку, говорила, что сын её совсем бросил, променял на «эту вертихвостку». Вадим приходил домой чёрный, злой, и срывался на Ане.
— Неужели так сложно войти в положение? — кричал он. — Это же моя мать! Она меня одна поднимала!
— А я — мать твоего ребёнка! — кричала в ответ Аня, чувствуя, как по щекам текут горячие слёзы бессилия.
За стеной у соседей начинал лаять пёс, будто поддакивая их скандалу. Гул старой стиральной машины в ванной казался оглушительным. Протекает кран, капая в раковину с монотонным упрямством, отсчитывал секунды до взрыва.
В роддом Аня уезжала с тяжёлым сердцем. Вадим привёз её, поцеловал в лоб и как-то виновато сказал:
— Ты тут лежи, отдыхай. Не думай ни о чём.
Но она думала. Думала, что осталась совсем одна. Что муж, её опора и защита, оказался слабым и безвольным. Что свекровь не остановится, пока не получит своего.
В палате с ней лежала женщина лет сорока, Наташа. Она рожала третьего. Бойкая, весёлая, она быстро взяла Аню под своё крыло.
— Чего киснешь, мать? — спросила она, заметив заплаканные Анины глаза. — Гормоны?
И Аня, сама от себя не ожидая, рассказала ей всё. Про свекровь, про ремонт, про мужа. Наташа слушала внимательно, не перебивая. А потом сказала:
— Так. Запомни раз и навсегда. Декретные — это деньги ребёнка. Твои и ребёнка. Ни мужа, ни тем более свекрови они не касаются. Это целевая выплата от государства. Если кто-то будет на них покушаться — это, считай, воровство у младенца.
— Но как… как мне им это объяснить? — прошептала Аня.
— Ртом, дорогая. Ртом. Ты теперь не просто Аня. Ты — мать. А мать за своего детёныша любого порвёт. Запомни: сейчас твоя главная задача — защитить себя и малыша. Все остальные — в сад. Муж в том числе, если он не на твоей стороне.
Эти слова, простые и немного грубоватые, почему-то подействовали на Аню отрезвляюще. Она словно посмотрела на ситуацию со стороны. Всю жизнь она боялась кого-то обидеть, кому-то не угодить. А сейчас речь шла не о ней. Речь шла о её маленьком, беззащитном сыне.
Рождение Егорки перевернуло всё. Когда Аня взяла на руки этот тёплый, пищащий комочек, она почувствовала такой прилив сил и ярости, какого не знала никогда. Это была ярость мамы-медведицы, готовой растерзать любого, кто посмеет обидеть её медвежонка.
— …Марлечку постирать руки отвалятся? — нравоучительно закончила Тамара Игоревна и победоносно посмотрела сначала на сына, потом на невестку. Ждала, что Аня, как обычно, опустит глаза и промолчит.
Но Аня не опустила. Она посмотрела свекрови прямо в глаза. Спокойно, твёрдо.
— Тамара Игоревна. Давайте проясним раз и навсегда, — голос её не дрожал. Он был ровным и холодным, как ледяной ветер в феврале. — Деньги, которые я получила, называются «пособие по беременности и родам». Они выплачены мне, чтобы я могла восстановиться после родов и ухаживать за своим сыном. К ремонту вашей квартиры они не имеют никакого отношения.
Свекровь от неожиданности открыла рот. Ложечка выпала из её руки и со звоном покатилась по полу.
— Да ты… ты как с матерью разговариваешь? — просипела она.
— Я разговариваю с вами как взрослый человек с другим взрослым человеком, — продолжала Аня, чувствуя, как внутри разгорается холодный огонь. Страх прошёл. Осталась только звенящая решимость. — Ваш сын, мой муж, может помогать вам, если сочтёт нужным. Из своей зарплаты. Но мои декретные вы не получите. Ни копейки.
Она сделала паузу, давая словам впитаться в густой кухонный воздух.
— И ещё. Если вы хотите приходить в этот дом, чтобы видеть своего внука, вам придётся научиться уважать его мать. То есть меня. Больше никаких непрошеных советов, никаких инспекций и никаких упрёков. Вы приходите в гости. По предварительному звонку. Ясно?
Вадим смотрел на жену во все глаза. Он никогда не видел её такой. Где была та тихая, милая девочка Аня, на которой он женился? Перед ним сидела незнакомая, властная женщина с глазами из стали. И, как ни странно, это ему нравилось. В этом было что-то настоящее.
Тамара Игоревна побагровела.
— Ах ты… змея! Пригрела на груди! Я сыну всю жизнь посвятила, а ты… ты его против меня настраиваешь!
— Я никого не настраиваю. Я расставляю границы, — отрезала Аня. — Эта квартира, хоть и съёмная, — наш дом. Мой и моего мужа. И моего сына. И правила здесь устанавливаю я.
— Вадик, ты слышишь? Ты позволишь ей так со мной говорить? — взвизгнула свекровь, поворачиваясь к сыну.
Вадим медлил. Он смотрел то на перекошенное от злости лицо матери, то на спокойное и решительное лицо жены. В комнате заплакал Егорка. Аня встала, не обращая больше внимания на гостей.
— Пойду, сын проснулся, — и вышла из кухни.
Она знала, что сейчас, в эту самую минуту, решается её будущее. Если Вадим сейчас прогнётся, пойдёт за ней, будет уговаривать «понять и простить», то всё кончено. Семьи у них не будет.
Она взяла Егорку на руки, прижала к себе. Малыш сразу затих, уткнувшись носиком ей в шею. Из кухни доносились приглушённые голоса. Сначала — возмущённый вопль Тамары Игоревны. Потом — тихий, но твёрдый голос Вадима. Аня не могла разобрать слов. Она просто ждала.
Через несколько минут хлопнула входная дверь. Так сильно, что зазвенели стёкла в серванте. Шаги в коридоре. На пороге комнаты появился Вадим. Лицо у него было уставшее, но какое-то новое. Взрослое.
— Я её проводил, — сказал он тихо.
Аня молчала, качая сына.
— Сказал, что ты права. Во всём. И что если она хочет с нами общаться, то будет общаться по нашим правилам.
Он подошёл ближе, коснулся щеки Егорки.
— Прости меня, Ань. Я вёл себя как тряпка. Я боялся её обидеть, а в итоге обижал тебя. Больше этого не будет. Я обещаю.
Аня смотрела на мужа, и впервые за долгое время в её сердце затеплилась надежда. Может, не всё потеряно? Может, они и правда смогут стать семьёй?
Казалось, главный бой был выигран. Конфликт исчерпан. Тамара Игоревна больше не звонила и не приходила. Наступила тишина. Хрупкая, напряжённая, но всё же тишина. Аня целиком посвятила себя сыну. Вадим после работы спешил домой, помогал с малышом, мыл посуду. Он словно пытался загладить свою вину.
Прошла неделя. Вторая. Аня почти расслабилась. Поверила, что кошмар закончился.
В один из вечеров, когда Егорка уже спал, а они с Вадимом пили чай на кухне, раздался звонок в дверь. Неожиданный, настойчивый.
Вадим пошёл открывать. Аня услышала из коридора взволнованный голос мужа: «Что случилось?».
В кухню Вадим вернулся бледный, как полотно. За ним, тяжело дыша, вошла Тамара Игоревна. Она была не одна. Рядом с ней стояли двое мужчин в строгих костюмах, с лицами, не выражавшими ничего, кроме деловой сосредоточенности.
— Здравствуйте, — сказал один из них, оглядывая их скромную кухню цепким взглядом. — Нам нужно поговорить с Вадимом Анатольевичем. И с вами, Анна Викторовна.
Аня похолодела.
— Что… что происходит? — пролепетала она, глядя на мужа.
Вадим молчал, опустив голову.
Тамара Игоревна криво усмехнулась. В её глазах плескалось злорадство и триумф.
— Не хотела ты, деточка, по-хорошему? — прошипела она. — Будет по-плохому. Думала, это мой ремонт тебе покоя не давал? Ошибаешься. Ремонт — это были цветочки. А ягодки — вот они.
Она кивнула на мужчин.
— Вадик твой должен очень крупную сумму. Очень. Я его долги покрывала, сколько могла. Думала, вы семью создали, остепенился. А он опять влез. И теперь либо деньги, либо… — она сделала выразительную паузу.
Один из мужчин положил на стол папку.
— У вашего мужа есть сорок восемь часов, чтобы вернуть долг. С процентами. Сумма — три миллиона рублей. Поскольку он женат, вы несёте солидарную ответственность по его обязательствам. Ваша квартира, Анна Викторовна, конечно, съёмная. Но у вас ведь есть декретные выплаты. И имущество…
Аня слушала его ровный, безразличный голос, и земля уходила у неё из-под ног. Три миллиона. Она посмотрела на Вадима. Он стоял, съёжившись, и молчал. Он всё знал. Всё это время он врал ей. А его мать не просто шантажировала её ремонтом. Она готовила этот удар. Холодный, точный, смертельный.
— А теперь, Анечка, — голос свекрови сочился ядом, — мы поговорим о том, как ты будешь спасать своего мужа и отца своего ребёнка.
Конец 1 части, продолжение уже доступно по ссылке, если вы состоите в нашем клубе читателей.