Марина резала лук. Нож привычно стучал по доске, пальцы пахли горечью. За окном накрапывал мелкий, ноябрьский дождь, и фонари во дворе зажглись рано. Игорь вошёл на кухню, шурша пакетом. Поставил на стол кефир, батон. Потёр озябшие руки.
— Кофе будешь? – спросила Марина, не оборачиваясь.
— Буду. Устал как собака.
Она поставила турку на огонь. Привычные, до автоматизма доведённые движения. За двадцать пять лет совместной жизни можно было готовить ужин с закрытыми глазами. Игорь сел за стол, развернул газету. Тишина была уютной, домашней. Пахло жареным луком и мокрой шерстью его пальто, оставленного в прихожей.
— Я тут подумал, Марин, – начал он, не отрываясь от газеты. – Надо было тебе давно сказать.
Марина помешивала кофе, который начинал подниматься пенкой.
— Что сказать?
— Да так… дело одно. Я квартиру нашу на маму переоформил.
Нож замер над доской. Луковица, разрезанная пополам, лежала, истекая прозрачным соком. Тишина стала плотной, как вата в ушах. Дождь за окном застучал по подоконнику настойчивее.
— Как… переоформил? – голос сел, стал чужим.
— Ну, как обычно. Дарственную сделал, – Игорь наконец оторвался от газеты и посмотрел на неё. Весело так, открыто. Будто сообщил, что купил новую удочку. – На днях бумаги все подписали.
Марина сняла турку с огня. Кофе чуть не убежал. Она молча налила ему в чашку. Руки немного тряслись. Она поставила чашку перед ним. Он подвинул её, чтобы не мешала газете.
— Зачем, Игорь?
— Слушай, ну время такое… нестабильное. Бизнес, партнёры. Всякое бывает. А так – надёжно. Квартира на маме, её никто не тронет. Вдруг разведёмся, хоть ей останется!
Он хохотнул, будто сказал удачную шутку. И отхлебнул кофе. Поморщился.
— Горячий.
Марина смотрела на него. На своего мужа, с которым они прожили четверть века. С которым они эту квартиру покупали, выменивали, доплачивали. На эти деньги пошла её доля от продажи бабушкиной дачи. И деньги её родителей. Он тогда только начинал свой маленький бизнес, и почти вся сумма была с её стороны. Она не напоминала. Зачем? Семья же. Всё общее.
— Разведёмся? – тихо переспросила она.
— Да я шучу, ты чего? – он отмахнулся. – Просто говорю, всякое в жизни бывает. Это же для нас, для семьи. Мама же не чужой человек. Ты же её знаешь, она мухи не обидит. Это просто… ну, страховка.
Он снова уткнулся в газету. Для него разговор был окончен. Проблема решена. Он всё сделал правильно и предусмотрительно. Марина стояла посреди кухни. В своей кухне. В квартире, которая больше не была её. Запах жареного лука вдруг стал невыносимым, едким. Она выключила плиту. Аппетит пропал.
Она села напротив. Игорь шуршал страницей.
— Когда ты это сделал?
— Да говорю же, на днях. Неделю назад, может. Какая разница?
— Без меня?
— Марин, ну что за допрос? Для дарственной твоё согласие не нужно. Я собственник, я и подарил. Что ты как маленькая, честное слово. Тебе какая раз-то… Живём же, как жили. Ничего не поменялось.
Он говорил так, будто она придиралась к мелочи. Будто она спросила, почему он купил кефир 2,5%, а не 1%. Ничего не поменялось. Просто у неё больше не было дома. Был дом его мамы, Антонины Петровны, куда её, может быть, пустят пожить. Из милости.
— Мои родители давали деньги на эту квартиру, – сказала она глухо.
Игорь вздохнул. Сложил газету. Посмотрел на неё с укором.
— Марин, ну сколько можно? Двадцать лет прошло! Я за эти двадцать лет знаешь, сколько заработал? В сто раз больше, чем они дали. Что мы теперь, до старости будем эти копейки считать? Я семью обеспечиваю? Обеспечиваю. Ты ни в чём не нуждаешься? Не нуждаешься. Всё. Тема закрыта.
Он встал, налил себе ещё кофе из турки. Уже остывшего. Выпил залпом, скривился.
— Невкусный какой-то. Пойду телевизор посмотрю.
И ушёл. А она осталась сидеть за столом. Смотрела на мокрые разводы на стекле, по которому стекали капли дождя. В голове крутилась одна фраза, его дурацкая шутка: «Вдруг разведёмся, хоть ей останется». Он сказал это так легко. Будто развод – это как в магазин сходить. Просто один из вариантов развития событий.
Всю ночь она не спала. Лежала рядом с ним, слушала его ровное дыхание и чувствовала себя чужой. Будто её подселили в эту кровать на время. Она вспоминала. Вспоминала, как двадцать лет назад они, счастливые, получили ключи. Как она, на восьмом месяце беременности, сама красила стены, потому что на ремонтников денег не было. Как Игорь прибил криво полку в ванной, и они хохотали до слёз. Как её отец принёс им первый телевизор – маленький, с выпуклым экраном. Он до сих пор стоял у них на даче.
Вспоминала, как Антонина Петровна, его мама, приходя в гости, всегда говорила с гордостью: «Игорёк-то мой молодец, какую квартиру отгрохал!». И никогда не добавляла «с Мариной». Как будто Марины тут и не было. Просто мебель, которая сама передвигается и готовит борщи.
Вспоминала, как пару лет назад Игорь просил её подписать какие-то бумаги для его фирмы. «Просто формальность, Марин, для кредита. Что ты будешь вникать, там всё сложно». Она и подписала. Не глядя. Потому что доверяла. Муж же.
Утром она встала разбитая. Голова гудела. Игорь уже ушёл на работу. На столе записка: «Деньги на комоде. Купи себе что-нибудь. Целую». Насмешка. Купи себе что-нибудь. Новое пальто. Сапоги. А дом, в котором это пальто будет висеть, уже не твой.
Она оделась и поехала к свекрови. Антонина Петровна жила в старой пятиэтажке на другом конце города. Марина не была у неё несколько месяцев. В подъезде пахло сыростью и чем-то кислым. Лампочка на площадке перегорела, и в полумраке пришлось нащупывать кнопку звонка.
Свекровь открыла не сразу. Заспанная, в старом халате.
— Мариночка? Что-то случилось? Чего так рано?
— Здравствуйте, Антонина Петровна. Поговорить надо.
— Ну, заходи, раз пришла.
В квартире было душно. Пахло валокордином и старыми вещами. На телевизоре – вязаная салфетка. На салфетке – семь слоников из фарфора.
— Вы знаете, что Игорь переписал на вас нашу квартиру?
Антонина Петровна поджала губы. Села на диван, натянула халат на колени.
— Знаю. Игорёк всё правильно сделал. Он мужчина, ему виднее. Он о семье заботится.
— О какой семье? – не выдержала Марина. – Обо мне он подумал? О сыне?
— А о тебе чего думать? Ты жена. Где муж, там и ты. А Илюша… Илюша уже взрослый, сам себе заработает. Игорёк вон тоже не на всём готовом жил. Всего сам добился.
Она говорила это с такой гордостью, с таким железобетонным убеждением в правоте своего сына, что у Марины опустились руки. Спорить было бесполезно. Это была стена.
— Он сказал… что это на случай развода, – выдавила Марина.
— Ну и правильно! – кивнула свекровь. – Мало ли какие сейчас девки пошли. Охомутают, квартиру оттяпают. А так всё в семье останется. У меня останется. Я-то его не предам. Я мать.
Вот оно. Ключевое. «Я мать». А ты – так, временное явление. Двадцать пять лет – это временно. Сын – тоже что-то побочное. Главное – это связь «мать-сын». И квартира как символ этой нерушимой связи.
— Я пойду, – сказала Марина. Разговор был бессмыслен.
— Иди, иди. И не накручивай себя. Игоря слушай, он плохого не посоветует.
На улице всё так же моросило. Марина шла, не разбирая дороги. В голове билось: «Я-то его не предам». Значит, она – потенциальный предатель. Жена, которая может уйти и «оттяпать». И неважно, что половина этой квартиры куплена на её деньги. Неважно, что она всю жизнь положила на этот дом, на этого мужчину. Всё это не в счёт.
Вечером Игорь вернулся злой.
— Ты к матери ездила? Зачем? Жаловаться?
— Я хотела понять, Игорь.
— А что тут понимать? Мать мне позвонила, плакала. Ты её до инфаркта довести хочешь? Я же тебе по-русски всё объяснил! Это для нашей безопасности!
— Для твоей! – крикнула она. Впервые за много лет она на него кричала. – Ты просто спрятал своё имущество за мамину юбку!
— Это не твоё имущество! – рявкнул он в ответ. – Это я заработал! А ты только сидела дома и деньги мои тратила!
Воздух вышел из её лёгких с тихим свистом. Рука сама потянулась к груди, будто там и правда образовалась дыра. Двадцать пять лет. Вся её жизнь, вся её забота, бессонные ночи у кроватки сына, обеды из трёх блюд, выглаженные рубашки, уют в доме – всё это называлось «сидела дома и тратила деньги».
— Понятно, – сказала она очень тихо. – Теперь всё понятно.
Он, кажется, понял, что сморозил лишнего. Сбавил тон.
— Марин, ну я не то имел в виду. Просто ты не лезешь в дела, не понимаешь. Это бизнес. Так надо было. Всё, проехали. Давай ужинать.
Но она уже не слышала. Внутри что-то твёрдое и холодное начало расти. Решение. Он сам подтолкнул её к нему. Сам всё объяснил. Она никто. И звать её никак.
Два дня она молчала. Механически делала домашние дела. Готовила, убирала, стирала. Игорь делал вид, что ничего не произошло. Даже пытался шутить, приобнимал за плечи. Она не реагировала. Была вежливой и холодной, как стюардесса. Он начал нервничать.
На третий день она собрала сумку. Небольшую. Паспорт, немного денег, которые откладывала с тех сумм, что он оставлял «на хозяйство». Пара свитеров, джинсы. Самое необходимое. Она стояла посреди комнаты и смотрела на их общую фотографию на стене. Молодые, счастливые, в обнимку на фоне моря. Кажется, это была другая жизнь. И другие люди.
Она не собиралась устраивать скандал. Хотела уйти тихо. Оставить записку. «Я ушла к маме. Подумать». Банально, но что ещё писать? Всю правду не напишешь.
Она открыла ящик комода, где Игорь хранил документы, чтобы достать своё свидетельство о рождении. И наткнулась на толстую папку, которую раньше не видела. Просто синяя папка с завязками. Любопытство было сильнее неё. Она развязала тесёмки.
Сверху лежали какие-то договоры его фирмы. Она не разбиралась. Стала перебирать бумаги. И вдруг увидела официальный бланк. С гербом. Уведомление.
Она начала читать. И слова прыгали перед глазами. Не сразу складывались в смысл. «…в связи с неисполнением обязательств по кредитному договору №… от… на сумму…». Дальше шли цифры. Цифры с шестью нулями. «…уведомляем вас о начале процедуры обращения взыскания на предмет залога, а именно – квартиру, расположенную по адресу…».
Адрес. Она пробежала глазами до строчки с адресом. И застыла. Это был не их адрес. Это был адрес свекрови. Антонины Петровны.
Марина села на пол, прямо там, у комода. Перечитала ещё раз. И ещё. Кредитный договор на огромную сумму. Заёмщик – Игорь. А залогом по этому кредиту шла… квартира его матери.
В голове начало проясняться. Медленно, со скрипом, как ржавый механизм. Он не переоформлял их квартиру на мать, чтобы «спрятать». Он не мог этого сделать. Она не была его единоличной собственностью, была совместно нажитым имуществом. Он наврал. Наврал так нагло и просто.
А правда была гораздо страшнее. Он влез в огромные долги. И чтобы спасти квартиру матери от банковских приставов, он… Что он сделал?
Она рылась в папке дальше. Пальцы не слушались. И нашла. В самом низу. Договор купли-продажи. Свежий, месячной давности. Продавец – она, Марина, и он, Игорь. Покупатель – его дальний родственник из другого города, которого она видела один раз в жизни. И подпись. Её подпись. Разборчивая, аккуратная. Вот только она ничего подобного не подписывала.
Она вспомнила тот день. Месяц назад. Игорь приехал взбудораженный, сунул ей стопку бумаг. «Марин, срочно подпиши, для налоговой, горят сроки!». Она была занята консервацией, руки в сиропе, на кухне пар. «Тут, тут и вот тут». Она, не глядя, черканула подписи в указанных местах. Она ему верила.
Он не «подарил» квартиру матери. Он её продал. Продал по-тихому, подделав её согласие. Продал своему человеку, чтобы деньги ушли на погашение его долгов и спасение маминой хрущёвки. А им обоим – ей и свекрови – рассказал две разные сказки. Матери – что спасает её жильё. Жене – что спасает семейное гнездо от мифических кредиторов. А на самом деле он просто вышвырнул её на улицу. Оставил без всего. Квартира, в которой она прожила всю жизнь, теперь принадлежала какому-то троюродному дяде из Саратова. И выставить её за дверь могли в любой момент.
И его шутка… Его ужасная шутка заиграла новыми, зловещими красками. «Вдруг разведёмся, хоть ей останется». Он не шутил. Он готовил почву.
Конец 1 части, продолжение уже доступно по ссылке, если вы состоите в нашем клубе читателей.