— Ты чего, Надька, ополоумела? Какая тебе ёлка за три тысячи? У нас режим экономии, забыла? — Геннадий с шумом отхлебнул горячий чай, поморщился и с грохотом поставил кружку на стол, оставив на клеенке мокрый круг.
Надежда замерла с половником в руке. На плите шкворчали котлеты — те самые, «по-киевски», с маслицем внутри, которые муж обожал и требовал чуть ли не каждый вечер. За окном висела серая, промозглая хмарь конца ноября, по стеклу лениво ползли капли дождя вперемешку с мокрым снегом. Темнело теперь рано, в четыре уже хоть глаз выколи, и от этой вечной сумеречной тоски хотелось хоть какого-то праздника.
— Ген, ты чего? — тихо спросила она, чувствуя, как внутри начинает нарастать холодок. — Мы же договаривались. Старая совсем облезла, стыдно перед внуками ставить. Я присмотрела в универмаге, пушистая, с шишками, и скидка хорошая…
— Скидка-шмидка! — передразнил муж, вытирая усы тыльной стороной ладони. — Сказал же: денег нет. И не будет.
— Как это не будет? — Надежда аккуратно положила половник на блюдце. — Ты же премию получил. Тринадцатую, сам хвастался. Да и я с подработки отложила, у тебя в тумбочке лежат. Мы же на ремонт собирали, но на ёлку-то можно выдернуть?
Геннадий отвел глаза. Этот его взгляд Надежда знала хорошо — бегающий, скользкий, как налим в ведре. Так он смотрел, когда двадцать лет назад проиграл в карты их «Жигули». Так смотрел, когда его «попросили» с должности начсклада за недостачу.
— Нет там ничего в тумбочке, Надя.
В кухне повисла тишина, нарушаемая только шипением масла на сковороде. Запахло пригорелым, но Надежда даже не дернулась.
— В смысле — нет? — голос её дрогнул. — Там двести тысяч лежало. Мои, кровные, за дежурства ночные, плюс твоя премия, плюс то, что с продажи гаража отцового осталось… Гена, ты куда деньги дел?
Муж встал, прошелся по маленькой кухне, задевая плечом холодильник. Видно было, что он готовился к этому разговору, репетировал, но смелости все равно не хватало. Он пригладил редеющие волосы, выпятил живот, обтянутый застиранной майкой-алкоголичкой, и, наконец, выпалил, глядя куда-то в угол, где висела икона Николая Чудотворца:
— Ёлку покупать не буду! И икру твою красную тоже не буду! Все деньги ушли на подарок для другой! — признался муж, и лицо его пошло красными пятнами.
Надежда села на табурет. Ноги вдруг стали ватными, словно из них вынули кости.
— Для… другой? — переспросила она шепотом. — Ты что, Ген, бабу завел? На старости лет?
— Не просто бабу! — вдруг взвился Геннадий, и в голосе его прорезались визгливые, истеричные нотки. — А женщину! Душу родную! И не смей её так называть! Она… она в беде была, понимаешь? Ей помочь надо было. Срочно.
— Двести тысяч? — Надежда почувствовала, как к горлу подступает тошнота. — Ты отдал двести тысяч какой-то… женщине? А мы? А я? Я же в зимних сапогах третий год хожу, подошва каши просит! Внуку обещали велосипед к весне!
— Обойдется твой внук! — рявкнул муж. — У него родители есть, пусть обеспечивают. А у неё никого нет, кроме меня. Я, Надя, может, впервые мужчиной себя почувствовал. Спасителем!
Он схватил со стола пачку сигарет и выскочил на балкон, хлопнув дверью так, что жалобно звякнули стекла. Надежда осталась одна. Котлеты окончательно сгорели, наполнив кухню едким чадом, но ей было все равно. Она сидела и смотрела на клеенчатую скатерть, где ножом был вырезан узорчик — бабочка. Эту бабочку внук вырезал, когда маленький был.
«Подарок для другой». В голове не укладывалось. Тридцать лет жизни. Тридцать лет она его обстирывала, кормила, лечила его язву, терпела его мамочку с её вечными придирками: «Надька у тебя неряха, Надька транжира». Это она-то транжира? Она, которая чайный пакетик два раза заваривала, чтобы мужу на новую резину скопить?
Надежда встала, машинально выключила плиту. Слезы не текли — внутри все словно выжгло. Она прошла в спальню, открыла тумбочку. Пусто. Даже мелочи, что обычно валялась на дне, не было. Выгреб все, подчистую. Ирод.
На телефоне пискнуло сообщение. Это Люда, подруга детства, писала: *«Надюша, привет! Вышли с работы, тут гололед страшный, осторожнее будь, если пойдешь. Может, в выходные на рынок за мандаринами сгоняем? Там абхазские привезли, дешевые»*.
Надежда, сама не зная зачем, нажала кнопку вызова.
— Люда… — сказала она и тут же осеклась. Голос сорвался.
— Надь? Ты чего? Случилось что? Давление? Или Гена твой опять учудил?
— Люда, он деньги украл. Все.
— Кто? Вор залез?!
— Хуже. Гена. Сказал, на подарок другой женщине. Ему, видите ли, ёлку покупать не на что.
На том конце провода повисла пауза. Люда была женщиной боевой, трижды разведенной и знающей жизнь не по учебникам, а по синякам и шишкам.
— Так, — жестко сказала подруга. — Дверь закрой на задвижку, я сейчас приеду. И ничего ему не говори пока. Молчи, как рыба об лёд. Поняла? Если начнешь орать — он еще и виноватой тебя выставит. Знаю я эту породу. Жди.
Пока Люда ехала, Геннадий вернулся с балкона. От него пахло дешевым табаком и сыростью. Он прошел мимо жены, даже не взглянув, включил телевизор в зале и развалился на диване, как ни в чем не бывало.
— Есть будем? — крикнул он через минуту. — Гарью воняет на весь дом, ты там уснула, что ли?
Надежда сжала кулаки так, что ногти впились в ладони. Захотелось взять чугунную сковородку и… Но она вспомнила слова Люды. «Молчи».
— Сгорели котлеты, — деревянным голосом ответила она. — Хлеб с маслом поешь.
— Ну вот, — донеслось из зала бурчание. — Как всегда. Ни ужина, ни понимания. Живешь тут, как в тюрьме…
Через полчаса в дверь позвонили. Геннадий встрепенулся:
— Кого там черт несет на ночь глядя?
Надежда открыла. Люда влетела в прихожую, как ураган, стряхивая с пуховика мокрый снег.
— Здрасьте! — громко сказала она, не разуваясь и проходя сразу на кухню. — Геннадий Петрович, а что это у вас в подъезде лампочка перегорела? Темнотища, хоть глаз выколи, пока дошла — чуть ноги не переломала. Хозяин в доме есть или как?
Геннадий, увидев боевую подругу жены, сразу сник. Он Люду побаивался. У той язык был как бритва.
— Вкрутим, — буркнул он. — Чего приперлась-то?
— К подруге чай пить. А что, нельзя? Или у тебя разрешение спрашивать надо? — Люда сверкнула глазами и захлопнула дверь в кухню перед его носом.
— Рассказывай, — скомандовала она шепотом, усаживаясь за стол.
Надежда, глотая слезы, пересказала всё. И про ёлку, и про двести тысяч, и про «душу родную».
— Аферист, — вынесла вердикт Люда, стукнув кулаком по столу. — Типичный аферист и альфонс домашнего разлива. Слушай, Надь, а кто она? Ты хоть догадываешься?
— Не знаю, Люд… Может, с работы? Там у них бухгалтерша новая пришла, молоденькая, вертихвостка. Или продавщица из ларька пивного, он туда часто бегает…
— Двести тысяч на подарок продавщице? — Люда скептически хмыкнула. — Нет, подруга, тут дело серьезнее. Это либо шуба, либо… машина? Нет, на машину не хватит. Может, путевку купил? Они сейчас подорожали, как раз в эту сумму Турция или Египет влезает.
Надежда побелела.
— Путевку? Так он что, уехать собрался? Бросить меня?
— А ты думала, он тебе эти деньги вернет? — Люда посмотрела на неё с жалостью. — Надя, очнись. Если мужик в открытую говорит, что потратил семейные деньги на другую — это конец. Он уже лыжи навострил. Вопрос только, когда свалит. Сегодня или после праздников, чтоб оливье твоего пожрать на халяву.
В этот момент из зала послышался телефонный звонок. Геннадий с кем-то говорил, понизив голос. Женщины притихли, прислушиваясь.
— …Да, рыбка. Да, все купил. Конечно. Нет, она ничего не поняла, думает, я просто потратил… Да не бойся ты. Завтра привезу. Ключи? Да, ключи у меня. Все, целую. Жди.
Надежда закрыла рот рукой, чтобы не закричать. Люда округлила глаза.
— Ключи? — одними губами произнесла подруга. — Какие ключи, Надя?
— От дачи… — прошептала Надежда, чувствуя, как земля уходит из-под ног. — У нас дача оформлена на него. Мои родители строили, а когда переоформляли, я болела, доверенность на него написала… Он что, дачу продал?!
— Тише! — шикнула Люда. — Если он дачу продал или подарил, это уже не двести тысяч. Это миллионы, Надь! Дача у вас хорошая, зимняя, с баней. Там же земля дорогая!
Геннадий в зале заходил ходуном. Слышно было, как он открывает шкаф, гремит вешалками. Собирается?
— Так, — Люда мгновенно собралась. — Сидеть и реветь — дело последнее. Надо действовать. У тебя документы на дачу где?
— В серванте, в папке синей.
— Иди, проверь. Живо! Только тихо, будто в туалет пошла.
Надежда на ватных ногах вышла в коридор. Дверь в зал была приоткрыта. Геннадий стоял перед зеркалом, примеряя свой парадный пиджак, который надевал только на юбилеи. На диване лежал открытый чемодан — старый, советский, с оторванной ручкой. В нем уже лежали рубашки, бритва и… её, Надин, фен.
«Фен-то ему зачем?» — мелькнула дурацкая мысль.
Она шмыгнула мышкой к серванту. Геннадий не заметил, он самозабвенно рассматривал себя в зеркале, втягивая живот. Надежда открыла нижний ящик. Синяя папка была на месте. Сердце ухнуло вниз — может, обошлось? Может, не дача?
Она дрожащими пальцами открыла папку. Свидетельство о браке — на месте. Документы на квартиру — на месте. А вот файла с документами на участок и дом в СНТ «Ромашка»… не было. Вместо него лежал сложенный вчетверо тетрадный листок.
Надежда развернула его. Почерк мужа, корявый, торопливый:
*«Расписка. Я, Петров Геннадий Иванович, взял в долг у гражданки Свиридовой Е.А. сумму в размере 1 500 000 (один миллион пятьсот тысяч) рублей под залог недвижимого имущества…»*
Буквы запрыгали перед глазами. Полтора миллиона! Когда? Зачем? Кто такая Свиридова?
Надежда едва не выронила папку. Из зала донесся голос мужа, уже не шепотом, а весело, нагло:
— Ну что, хозяюшки, чаи гоняете? А я вот прогуляться решил. Дела, знаете ли, неотложные. Бизнес!
Он вышел в коридор, благоухая «Шипром» так, что хоть святых выноси. На ногах — новые ботинки. Те самые, на которые он «денег не было».
— Гена, — Надежда вышла к нему с листком в руке. Голос её звенел, как натянутая струна. — А это что? Какая Свиридова? Какая расписка? Ты дачу заложил?!
Геннадий на секунду опешил, увидев бумажку, но тут же нацепил маску оскорбленной невинности.
— Ты что, рылась в моих вещах? Да как ты смела?! Это личное пространство!
— Какое личное?! — закричала Надежда, забыв про осторожность. — Это родительский дом! Отец его своими руками строил, каждое бревно таскал! Ты какое право имел?!
Люда выскочила из кухни, встав рядом с подругой плечом к плечу, как верный оруженосец.
— Ах ты, паразит! — гаркнула она. — Обираешь жену? Под суд пойдешь!
— Не пойду! — огрызнулся Геннадий, хватая чемодан. — Дача на меня записана? На меня. Имею право распоряжаться. А деньги мне нужны для дела. Для будущего! У меня, может, жизнь только начинается! А с тобой что? Тоска зеленая, котлеты эти горелые да сериалы. Я, Надька, любви хочу! Полета!
— Полета? — Надежда задыхалась. — Свиридова — это кто? Та, которой ты подарок на мои двести тысяч купил?
— Она! — гордо заявил Геннадий. — Елена Анатольевна. Женщина статусная, бизнес-леди. Не чета тебе, клуше. Она меня понимает. Мы с ней стартап открываем.
— Стартап? — переспросила Люда с сарказмом. — На деньги от заложенной дачи? Ну ты и дурак, Гена. Ой, дурак… Она же тебя кинет, как лоха последнего.
— Завидуйте молча! — бросил муж и потянулся к дверной ручке. — Всё, адью. Не ждите к ужину. И вообще… не ждите. Я к Леночке переезжаю. У неё квартира в центре, трехкомнатная, евроремонт. А вы тут гниль разводите.
Дверь хлопнула. В подъезде опять было темно из-за перегоревшей лампочки, и шаги Геннадия прозвучали гулко, удаляясь вниз по лестнице. Скрипнула подъездная дверь. И тишина.
Надежда сползла по стене на пол, сжимая в руке проклятую расписку.
— Люд… Он ушел. Совсем ушел. И дачу забрал. И деньги…
Люда присела рядом, обняла подругу за плечи.
— Ну и пусть валит. Скатертью дорога. Плакать не смей! Слышишь? Сейчас мы с тобой успокоительное выпьем, а завтра…
— Что завтра? — безжизненно спросила Надежда.
— А завтра мы узнаем, кто такая эта Елена Анатольевна Свиридова. Город у нас маленький. Я через свои каналы пробью. У меня племянник в полиции работает, забыла? Если она мошенница — мы её выведем на чистую воду. А дачу вернем. Судиться будем, но вернем.
Ночь прошла как в тумане. Надежда не спала, ворочалась, прислушиваясь к каждому шороху — вдруг вернется? Вдруг это просто дурной сон? Но чемодана не было, и пустота в шкафу зияла черной дырой.
Утром она позвонила на работу, взяла отгул за свой счет. Сил идти ставить уколы и улыбаться пациентам не было. Люда примчалась к десяти, принеся с собой запах мороза и свежих новостей.
— Надька, танцуй! — с порога заявила она, разматывая огромный шарф. — Пробила я твою Свиридову.
— Ну? — Надежда замерла с чашкой кофе. — Кто она? Молодая? Красивая?
— Держись за стул, — Люда хищно улыбнулась, доставая из сумки распечатку. — Елене Анатольевне Свиридовой пятьдесят шесть лет.
— Сколько?! — Надежда чуть не поперхнулась. — Так она… старше меня?
— Старше. И, судя по фото из базы, красотой не блещет. Но дело не в этом. Знаешь, чем она занимается?
— Бизнесом? Гена про стартап говорил…
— Ага, бизнесом. Она — «черный риелтор» на пенсии. Проходила по делу о мошенничестве с квартирами одиноких стариков пять лет назад, но доказательств не хватило, выкрутилась. У неё схема отработанная: находит мужичков с имуществом, но глупых и жадных до халявы, втирается в доверие, обещает золотые горы, совместный бизнес, любовь до гроба. Заставляет переписать имущество или взять кредит под залог, а потом…
— Что потом? — прошептала Надежда.
— А потом мужички оказываются на улице. Без денег, без жилья и с долгами. А Леночка растворяется в тумане. Твой Гена — идеальный клиент. Лопух с дачей и амбициями.
Надежда почувствовала странную смесь ужаса и… злорадства.
— Так значит, она его не любит?
— Какая любовь, Надь! Это развод! Чистой воды. Он ей сейчас полтора миллиона принес, а дачу в залог оставил. Скоро она и квартиру вашу захочет прибрать к рукам, вот увидишь.
— Квартиру не дам! — Надежда вскочила. — Квартира на меня приватизирована, он только прописан!
— Это хорошо. Но дачу спасать надо. Если она сейчас её перепродает по-быстрому — концов не найдешь. Поехали!
— Куда?
— К ней! Адрес я узнала. Посмотрим в глаза этой «бизнес-леди». И Гене твоему мозги вправим, пока не поздно. Одевайся, да понаряднее. Чтоб видела, кого он на кого променял!
Надежда, охваченная внезапной решимостью, полезла в шкаф. Она достала свое лучшее пальто с песцовым воротником, которое берегла «на выход», накрасила губы яркой помадой, которую Гена называл «вульгарной».
— Правильно, — одобрила Люда. — Боевая раскраска. Идем!
На улице было мерзко. Мокрый снег превратился в грязную кашу под ногами, ветер швырял в лицо колючую крупу. Автобус пришлось ждать долго, на остановке пахло сырой псиной — рядом крутилась бездомная дворняга, дрожащая от холода. Надежда смотрела на неё и думала: «Вот и я так же. Выкинул, как собаку. Но я не замерзну. Я еще покусаюсь».
Дом Свиридовой оказался старой «сталинкой» в центре. Подъезд с домофоном, высокие потолки. Люда уверенно набрала номер квартиры.
— Кто? — проскрипел женский голос.
— Доставка цветов! Вам сюрприз от Геннадия Петровича! — соврала Люда, не моргнув глазом.
Пиликнуло, дверь открылась.
Они поднялись на третий этаж. Дверь квартиры была массивной, железной, обитой дорогой кожей. Люда нажала на звонок.
За дверью послышались шаги, щелкнул замок. На пороге стояла женщина. Надежда ожидала увидеть кого угодно — роковую красавицу, вульгарную торговку, но перед ними стояла… серая мышь. Маленькая, сухонькая, в очках на цепочке и в домашнем халате с пятном от кофе. Волосы собраны в жидкий пучок.
— Где цветы? — спросила она, щурясь.
— Цветы на могиле вашего бизнеса, Елена Анатольевна, — отчеканила Люда, оттесняя хозяйку плечом и входя в прихожую. — Надя, заходи!
Надежда шагнула внутрь. В квартире пахло чем-то сладким и затхлым, словно старыми духами и валерьянкой.
— Вы кто такие? — взвизгнула Свиридова, пятясь. — Я полицию вызову! Гена! Гена, иди сюда, тут какие-то сумасшедшие!
Из комнаты, шаркая тапочками, вышел Геннадий. Вид у него был уже не такой бравый, как вчера. Майка мятая, под глазами мешки, в руке — бутерброд с колбасой. Увидев жену, он поперхнулся.
— Надя? Ты… ты как тут?
— Пришла посмотреть на твой «стартап», — Надежда обвела взглядом коридор, заставленный коробками. — И на твою «душу родную». Ну здравствуй, разлучница.
— Гена, выгони их! — заверещала Свиридова, прячась за его спину.
— Подожди, Лен… — Геннадий растерянно переводил взгляд с жены на любовницу. — Надь, ты зачем пришла? Я же сказал — все кончено. Не унижайся.
— Я унижаюсь? — Надежда рассмеялась, и смех этот был страшным, горьким. — Я пришла тебя, дурака, спасать. Ты хоть знаешь, кому ты расписку написал?
Она выхватила у Люды распечатку из базы данных и сунула мужу под нос.
— Читай! Мошенница, рецидивистка! Где деньги, Гена? Те полтора миллиона, что она тебе якобы дала? Покажи мне их!
Геннадий заморгал.
— Ну… они у Лены в сейфе. Мы же вкладываем их в дело сегодня. В акции…
— В акции! — захохотала Люда. — В акции МММ он вкладывает! Гена, ты идиот? Нет никаких денег. Она взяла у тебя расписку, дачу твою уже выставила на продажу, а тебя держит тут, пока документы в Росреестре не пройдут. А потом пинком под зад!
Свиридова вдруг перестала дрожать. Лицо её изменилось, стало жестким, холодным. Глаза-бусинки злобно сверкнули.
— Пошли вон отсюда, — тихо сказала она. — Обе. Иначе я нажму тревожную кнопку, и вас выведет охрана. У меня тут все схвачено.
— А расписку верни! — потребовала Надежда.
— Какую расписку? — усмехнулась Свиридова. — Нет никакой расписки. Ваш муж мне дачу подарил. Добровольно. Дарственная уже у нотариуса, сегодня утром оформили. Правда, Геночка? Ты же подписал бумажку, что я тебе подсунула под видом договора на интернет?
Геннадий побледнел так, что стал похож на ту самую перегоревшую лампочку. Бутерброд выпал из его рук и шлепнулся маслом вниз на дорогой паркет.
— Дарственную?.. — просипел он. — Лен, ты чего? Мы же договаривались… залог…
— Дурак ты, Гена, — Свиридова сплюнула на пол. — Старый, похотливый дурак. Кому ты нужен-то? С твоим пузом и лысиной? Только деньги с тебя поиметь.
В прихожей повисла звенящая тишина. Слышно было только, как тикают старинные часы на стене.
И тут Надежда увидела в углу, на тумбочке, знакомый пакет. Яркий, новогодний, с Дедом Морозом. Тот самый, с «подарком», на который ушли её двести тысяч. Пакет был приоткрыт.
Она медленно подошла и заглянула внутрь. Ожидала увидеть что угодно, но только не это.
В пакете лежал не шуба, не драгоценности. Там лежали пачки лекарств. Дорогих, импортных. И упаковки с памперсами для взрослых.
— Это что? — спросила Надежда, поднимая на мужа непонимающий взгляд.
Геннадий вдруг закрыл лицо руками и сполз по стене на корточки, завыв, как раненый зверь.
— Это маме… — прорыдал он. — Моей маме…
— Какой маме? — опешила Люда. — Твоя мать умерла десять лет назад! Мы же на похоронах были!
Геннадий отнял руки от лица. Глаза его были полны слез и какого-то животного ужаса.
— Не той маме… Другой. Настоящей.
Надежда и Люда переглянулись. Ситуация принимала совсем уж безумный оборот.
— Я детдомовский, Надя, — всхлипывая, заговорил Геннадий. — Самойловы меня усыновили в три года. Я документы нашел недавно, в архиве, когда пенсию оформлял. И нашел её… Настоящую мать. Она жива. Ей восемьдесят лет, она парализована, лежит в хосписе платном. Свиридова… она заведующая этим хосписом. Она меня нашла. Сказала, если не заплачу за лечение и долги матери — выкинет старуху на улицу.
Надежда перевела взгляд на Свиридову. Та уже не ухмылялась. Она стояла, скрестив руки на груди, и смотрела на них с ледяным спокойствием.
— Ну, рассказал? Полегчало? — процедила она. — Да, я держу частный пансионат. И твоя мамаша, алкашка старая, жрет мои лекарства и занимает койку. Ты, Геночка, обещал платить. Двести тысяч — это только за прошлый месяц долг. А дача пойдет в счет будущего содержания. Или ты хочешь, чтобы я её прямо сейчас в сугроб вывезла?
Надежда смотрела на мужа, и ей казалось, что она видит его впервые. Всю жизнь он врал. Врал, что он из благополучной семьи военного. Врал про экономию. А теперь выясняется, что он связался с шантажисткой ради женщины, которая его бросила в детдоме?
— Гена, — тихо спросила Надя. — А почему ты мне не сказал? Мы бы вместе… Мы бы что-нибудь придумали. Зачем врать про любовь, про другую женщину?
— Я боялся… — прошептал он. — Ты бы не поняла. Ты же всегда говорила: «Яблоко от яблони». Что гены пальцем не раздавишь. Я боялся, что ты меня бросишь, если узнаешь, что я сын алкоголички. И Свиридова сказала: «Скажешь жене — по миру пущу». Я думал, я сам… Я мужчиной хотел быть!
— Мужчиной? — Надежда горько усмехнулась. — Мужчины не воруют у жен деньги на ёлку, Гена.
В этот момент входная дверь квартиры резко распахнулась. На пороге стояли двое крепких парней в кожаных куртках.
— Елена Анатольевна, проблемы? — басом спросил один из них, поигрывая дубинкой.
— Выводите этих куриц, — скомандовала Свиридова. — А мужика в подвал. Пусть там посидит, подумает, пока дарственную не зарегистрируем окончательно. А то ишь, разговорился.
Парни шагнули в коридор. Люда взвизгнула, хватаясь за сумку. Геннадий вжался в пол.
Но Надежда вдруг почувствовала странное спокойствие. Страх ушел. Осталась только холодная ярость. Она вспомнила, как двадцать лет работала в реанимации, как вытаскивала с того света здоровых мужиков, как успокаивала буйных наркоманов.
Она медленно расстегнула пальто, сунула руку во внутренний карман и достала оттуда… не телефон, не кошелек, а маленький, старый, но тяжелый предмет, который хранила с тех самых 90-х, когда возвращаться с дежурств было страшно. Газовый баллончик «Черемуха». Просроченный, наверное, но вид имел внушительный.
— А ну стоять! — рявкнула она так, что парни замерли. — Шаг вперед — и я тут устрою газовую камеру! Люда, снимай все на телефон! Прямой эфир включай!
— Надя, ты чего? — прошептала Люда, но телефон достала.
— Снимай, говорю! Елена Анатольевна, — Надя повернулась к хозяйке. — Вы думаете, мы одни пришли? Мой зять в ФСБ работает. Я ему геолокацию скинула. Если через пять минут мы не выйдем — тут будет маски-шоу.
Свиридова побледнела. Блеф был наглым, отчаянным — зять Надежды работал водителем маршрутки, — но в глазах Надежды горела такая бешенная решимость, что мошенница дрогнула.
— Валите, — прошипела она. — Забирайте своего дебила и валите. Но дачу я не отдам. Дарственная подписана.
— Отдашь, — сказала Надежда, хватая мужа за шкирку и поднимая с пола. — Еще как отдашь. В суде встретимся. Пошли, Гена. Дома поговорим.
Они вывалились на лестничную клетку, парни захлопнули дверь перед их носом.
Оказавшись на улице, под мокрым снегом, Геннадий попытался обнять жену, но Надежда отстранилась.
— Не трогай меня.
— Наденька, спасибо… Ты меня спасла! Я все верну, я отработаю! Маму только жалко…
Надежда посмотрела на него долгим, тяжелым взглядом.
— Маму тебе жалко? А меня тебе не жалко было? А внука без велосипеда?
— Ну прости, бес попутал! Я же ради благого дела!
В кармане Надежды зазвонил телефон. Незнакомый номер.
— Алло? — ответила она.
— Надежда Ивановна Петрова? — мужской голос, строгий, официальный.
— Да.
— Это нотариус Зимин. У меня для вас странная новость. Ваш муж сегодня оформил дарственную на дачу гражданке Свиридовой. Но дело в том, что сделка приостановлена.
— Приостановлена? — сердце Надежды забилось. — Почему?
— Потому что по документам, которые вы мне принесли неделю назад для оформления завещания, собственником дачи являетесь *вы*. Ваш муж забыл, что три года назад, когда он попал в аварию и боялся суда, он сам переписал дачу на вас через дарственную. Я поднял архив. Свиридова этого не проверила, доверилась его старым копиям. Так что его подпись сегодня ничего не значит. Дача ваша.
Надежда медленно опустила телефон. Снег падал ей на лицо, смешиваясь со слезами. Дача была её. Она спасена.
Геннадий смотрел на неё заискивающе, как побитая собака.
— Ну что там? Коллекторы? Надя, не молчи!
Надежда посмотрела на мужа. На его жалкую фигуру в куцем пальтишке, на бегающие глазки. Вспомнила про «ёлку покупать не буду». Про двести тысяч. Про ложь длиною в жизнь.
— Гена, — сказала она очень тихо, и голос её прозвучал страшнее, чем крик. — Дача моя. Я её не потеряла.
— Ура! — завопил он, пытаясь схватить её за руки. — Боже, какое счастье! Значит, все хорошо? Значит, мы выкрутились? Пойдем домой, Надя! Я так проголодался, котлетки, может, еще остались? А Свиридову эту… черт с ней. Мать… ну, значит, судьба у неё такая. Главное — мы вместе!
Надежда отступила на шаг назад.
— Нет, Гена. Мы не вместе.
— В смысле? — улыбка сползла с его лица.
— В прямом. Ты идешь… куда хочешь. К маме в хоспис. К Свиридовой в подвал. На вокзал. Мне все равно. Домой ты не вернешься. Замки я сменю сегодня же.
— Надя, ты что? Тридцать лет же! Куда я пойду? Зима на дворе! Я же пропаду!
— А мне плевать, — сказала она. — Я ёлку себе куплю. И икру. И жить буду. Без тебя.
Она развернулась и пошла прочь, опираясь на руку верной Люды. Геннадий остался стоять посреди грязного двора, под серым небом, растерянный, с чемоданом, в котором лежал украденный фен.
Но история на этом не закончилась.
Когда Надежда вечером, выпив валерьянки, разбирала документы в той самой синей папке, из старого конверта с надписью «На черный день» выпала фотография. Черно-белая, старая. На ней был молодой Геннадий в обнимку с девушкой. И подпись на обороте: *«Любимой Лене Свиридовой от Гены. 1990 год»*.
Надежда села на пол.
Так значит, они были знакомы? Значит, это не просто мошенница, нашедшая лопуха? Значит, он знал её всю жизнь? И про мать детдомовскую — это тоже ложь? Или часть какого-то чудовищного плана, который они готовили вдвоем, чтобы обобрать Надежду, но что-то пошло не так?
В дверь позвонили. Настойчиво, грубо. А потом в замочной скважине завозился ключ. Тот самый ключ, который Геннадий якобы отдал.
Дверь начала медленно открываться…
Конец 1 части, продолжение уже доступно по ссылке, если вы состоите в нашем клубе читателей.