Эраст Гарин шёл по улице Ленинграда, тихо, почти незаметно. В руках у него была маленькая папка с заметками, а в голове — тысяча мыслей. Он любил гулять пешком, думать о ролях, о жизни, о Хесе.
Люди видели его спокойным, стеснительным, даже слегка робким, но внутри… внутри кипела жизнь. «Как же так, Эраст, — думал он про себя, — ты боишься сказать женщине о ребёнке, а сам же всё решил?»
Долго его считали однолюбом. Он действительно был верным, тихим, почти домашним. Пока однажды не встретил Хесю Локшину. «Вот она», — шептал он себе. Её глаза светились, как будто знали что-то, чего не знали другие. Через несколько дней он сделал ей предложение. Она посмотрела на него, улыбнулась и сказала: «Я согласна». И с того момента он понял: это не просто любовь, это дом, опора, муза.
Всё казалось идеальным. Но жизнь любит проверять. Появилась другая женщина — Любовь Фейгельман, театровед, которая взяла себе псевдоним Руднёва. Она сказала: «Эраст, я жду ребёнка».
Гарин почувствовал, как сердце сжалось. «Боже, что делать?», — думал он. Он боялся обидеть Хесю, но совесть не позволяла солгать. Он рассказал ей правду. «Хеся, мне нужно быть честным…», — шептал он. Она посмотрела на него и, хотя глаза её были полны боли, она понимала. Она отпустила его.
Чтобы уйти от пересудов, они с Хесей переехали в Москву. Но от себя не убежишь. Гарин тайно писал Любочке письма, переживал о будущем малыша. В 1938 году родилась дочка Оленька. Гарин был ошалевший от счастья. Он стоял на балконе и тихо шептал: «Оленька… моя маленькая…»
Хеся видела всё сама и отпустила его.
Брак с Любовью длился всего шесть лет. Когда Хеся тяжело заболела, он вернулся к ней.
«Хеся, я рядом», — говорил он, ухаживая за ней. Она улыбалась сквозь слабость: «Я знала, что ты вернёшься». Так он показал свою настоящую силу — не кулаками, а сердцем, честностью и заботой.
Гарин был смелым и в профессии. Мейерхольд сразу заметил его талант. Гарин обладал тем самым редким даром — умел быть одновременно смешным и печальным, робким и смелым, тихим и притягательным.
Гарин был единственным учеником, который мог спорить с Мейерхольдом. Это не про наглость, это про честность. Жена Мейерхольда, Зинаида Райх, устраивала ему скандалы за его критику, кричала: «Ты строишь театр для Гарина!»
Однажды Хеся, видя, как ситуация накаляется, просто вылила на неё кувшин воды. И что удивительно: отношение Мейерхольда к Гарину не изменилось. «Я спешу на репетицию окрылённый, потому что ожидаю встречи с Гариным», — говорил он.
Когда арестовали Мейерхольда, Гарин и Хеся не растерялись. Они послали ему телеграмму поддержки, копили деньги для возвращения, писали письма в прокуратуру. Гарин не мог оставить Учителя. Так же он поступал с друзьями: когда арестовали Николая Эрдмана, Гарин проделал тысячи километров, чтобы увидеть его — на поезде, пешком, на лодках, даже на списанном гидроплане. Он думал: «Нельзя оставлять близких в беде… никак».
Его голос… это отдельная магия. Озвучивание Воланда показывает, как он мог шёпотом передать трепет, тепло и человечность. Все его роли отражали самого Гарина. Он защищал своих героев от жестокости, показывал, что даже маленький человек может быть огромным внутри.
Он жил честно. Любил, заботился, дружил, защищал. Ошибался, иногда любил не так, как надо, но за каждой ошибкой была огромная любовь к людям.
Представьте себе: он идёт по улице пешком, тихо, спокойно, а рядом — целый мир честности, тепла и человеческой силы. Вот такой был Эраст Гарин. Он умел любить, быть смелым, быть настоящим. Он стоял на сцене и говорил свои строки так, что казалось — смотрит прямо на тебя. И хочется верить, что таких людей ещё можно встретить.
Эраст Гарин был редким, светлым, сильным и одновременно удивительно тонким. И именно за это мы его помним и любим до сих пор. Когда думаешь о нём, невольно улыбаешься, представляя его тихий шаг по улицам Ленинграда, его шёпот на сцене и взгляд, который говорил: «Я с вами, я честен, я живу».