— Думаешь, раз ты немая, то и не слышишь? — Ее губы, подернутые липкой розовой помадой, изогнулись в улыбке, от которой по спине побежали мурашки. Дыхание, сладкое от капучино и терпкое от духов, обожгло мою щеку. — Мы-то все знаем. Про твоих папу с мамой. Как их размазало там по склону, нечего было строить из себя крутую семью. И тебе бы там сгнить, а не ползать тут, под ногами, воняя дешевой химией. Ты — брак. Ошибка. И все это видят.
Глава 1: «Она вошла в банк — и все зашептались. Они не знали, что она ВСЕ СЛЫШИТ»
Меня зовут Элина. И это не первый раз, когда смерть дышит мне в лицо. Первый раз случился восемнадцать лет назад, в горах, когда лавина, белая, теплая и безжалостная, накрыла нашу машину, словно гигантская ладонь, захлопнувшая крышку гроба.
Я шести лет, болтаю без умолку, распеваю песенку из мультика. Папа за рулем смеется, его синяя куртка пахнет ветром и сигаретами «Ява».
— Пап, а мы купим тому щенка? Тому, который у гостиницы сидел?
— Посмотрим, лапочка, — он подмигивает мне в зеркало заднего вида. — Сначала доедем до дома.
Мама, уставшая и красивая, поправляет мой бант.
— Сиди смирно, Елочка, не мешай папе рулить.
Елочка. Она всегда меня так называла. Потому что я родилась под Новый год. Потом — оглушительный грохот, будто мир разорвали пополам. Крик папы, короткий, обрывистый. Стекло сыпется на меня, как холодный град. Темнота. Давящая, полная. И тишина. Не та, благословенная, что бывает перед сном, а густая, утробная, в которой слышен только стук собственного сердца. Я была пристегнута. Родителей — выбросило. Я сутки пролежала в ледяном гробу, присыпанная снегом, прижавшись щекой к замерзшему плечу отца. Его рука была все еще протянута ко мне, будто в последний миг он пытался оттолкнуть от меня стальную дверцу. Я звала их. Сначала громко: «Мама! Папа!» Потом шепотом, в котором тонули слезы. Потом — беззвучно, пока горло не свела сухая, рвущая судорога. Я видела их лица, побелевшие, покрытые инеем, с открытыми, ничего не видящими глазами. Я смотрела в эти глаза и медленно замерзала сама.
Меня нашли случайно. Спасатель заметил угол бампера, торчащий из снежного заноса, как надгробие. Переохлаждение, клиническая смерть, тяжелейший отек мозга. Я выжила. Но часть меня — та болтливая, счастливая девочка по имени Елочка — навсегда осталась под той лавиной. Я разучилась говорить. Мой слух превратился в испорченный радиоприемник: я ловила обрывки, шумы, гул, но не слова. Мир превратился в немое кино с субтитрами из чужих гримас и жестов.
Родственники, после недолгих, тягостных раздумий, сопровождаемых тяжелыми вздохами и разговорами о «сложностях» и «неподъемной ноше», сдали меня в государственный детский дом. «Сложный случай», — вздыхали врачи, заполняя мою историю болезни. «Тяжелый, замкнутый ребенок», — качали головами воспитатели, глядя на меня с жалостью и раздражением. Дети были проще, жестокие в своей непосредственности.
Большая серая комната, пахнет кашей и хлоркой. Мальчишка лет девяти, коренастый, с хищным огоньком в глазах, тычет в меня пальцем.
— Смотрите, немое дерьмо привезли! Немая ворона!
Он кричит мне прямо в ухо, проверяя. Другие смеются. Я молчу, сжимая кулаки. Потом он отбирает у меня куклу, единственную, что осталась от мамы. Я не кричу. Я просто бросаюсь на него, молча, отчаянно, царапаюсь, кусаюсь, пока из его носа не течет кровь. Меня запирают в изоляторе. Темная, холодная комната. Но она не страшнее того автомобиля. Я научилась драться. Научилась читать по губам так, будто это мой родной язык. Научилась понимать язык тела — по опущенным плечам, по нервному постукиванию пальцев, по взгляду, скользящему мимо. Я выжила. Я всегда выживала.
И вот я стою перед сияющими, отполированными до зеркального блеска дверьми международного банка «Атлантис». Мое пальто — дешевое, поношенное, купленное в секонд-хенде. Резюме в руках — единственное, распечатанное в ближайшем копи-центре за последние деньги. Жалкая, ничтожная попытка ухватиться за нормальную жизнь, за лучшую долю. Я делаю глубокий вдох, и перед глазами, как всегда, встает та самая белизна. Ослепительная, холодная, мертвая белизна снега.
Двери раздвигаются бесшумно, впуская меня в другое измерение. Мир глянцевых полов, отполированного до блеска гранита и стекла. Мир, пахнущий деньгами, дорогим кофе, кожей и парфюмом с нотами сандала и бергамота. Воздух звенит от сдержанных, профессиональных разговоров, монотонного щелчка клавиш, мерного гуда серверов где-то в недрах здания. Мой слух — это поврежденный, ненадежный инструмент. Я слышу мир как сквозь толстый слой воды в закупоренной бутылке, погруженной на дно. Звуки доносятся глухими, обрывочными, искаженными. Но интонации — кристально четкие. Смех, раздражение, лесть, скука, презрение — все это я читала безошибочно, как слепой читает брайль.
Глава 2: «Они смеялись над немой уборщицей. Но одна фраза заставила их кровь похолодеть»
Ресепшн. Девушка с лицом фарфоровой куклы, идеальной стрижкой и глазами цвета зимнего неба. Она что-то печатает, ее пальцы с безупречным маникюром порхают над клавиатурой.
— Вам кого? — бросает она, не отрываясь от монитора. Ее голос — высокий, металлический, я улавливаю его как неприятный вибрирующий звук.
Я делаю шаг вперед и протягиваю свое резюме. Она медленно, с явной неохотой, отрывает взгляд от экрана, берет листок. Ее глаза пробегают по строчкам, и на ее лице появляется гримаса брезгливого, почти физиологического раздражения.
— Образование? Неоконченное. Колледж. — Она произносит это слово так, будто это диагноз. — Опыт работы? Ноль. Абсолютный. Рекомендации? — Она усмехается, коротко, беззвучно. — Вы вообще понимаете, куда пришли? Это «Атлантис». Международный банк. Не продуктовый рынок. Или вам просто тут полы помыть охота? У нас на это есть свой персонал.
Я молчу, глядя на ее алые, неестественно четкие губы, складывающиеся в ядовитые, отточенные слова. Я ловлю обрывки: «…инвалид…», «…наглость…», «…выставить за дверь…».
Внутри меня кричит, бьется в истерике та самая шестилетняя Елочка: «Возьмите меня! Я научусь! Я все умею! Я буду работать лучше всех!» Но снаружи — лишь тишина, свинцовая и беспомощная, и дрожь в кончиках пальцев, сжимающих ручку сумки.
Я уже готова развернуться и уйти, сгорая от стыда, когда из лифта выходит человек в идеально сидящем костюме, от которого пахнет дорогим одеколоном и властью. Господин Леонович, начальник отдела кадров. Его энергия — как ураган, он весь — движение, целеустремленность, нетерпение.
— В чем проблема, Катя? — его голос — резкий, рубленый, я слышу его довольно хорошо, он режет воздух. — Очередной неудачник с дипломом кулинарного техникума?
— Да вот, господин Леонович, — девушка за ресепшеном манерно вздыхает, протягивая ему мое резюме, как какую-то заразу. — Принесли. На позицию младшего аналитика. Без образования, без опыта. И… она немая. Совсем.
Леонович бросает на меня беглый, оценивающий взгляд. В его глазах — ни насмешки, ни сочувствия. Есть лишь холодный, быстрый расчет и глубокая, хроническая усталость. Он смотрит на меня как на вещь, на предмет мебели.
— Уборщица Марфа вчера уволилась. Ушла к какому-то сантехнику, Ваське, воняла его дешевым одеколоном «Саша», как будто нельзя найти что-то приличнее. — Он говорит быстро, отрывисто. — Нужна новая. Срочно. — Он указывает пальцем в мою сторону. — Возьмем ее. Пусть моет. Справится. Документы оформите.
И он разворачивается и уходит, оставляя меня стоять с клубком противоречивых чувств — жгучего, унизительного стыда и странного, колючего, но все же облегчения. Я внутри. Я в системе. Пусть на самом дне, пусть в роли человека-невидимки, но я внутри.
Глава 3: «Старый айтишник оставил ей книгу. Это была НЕ случайность»
Мой мир сузился до размеров тележки с вонючими тряпками, едких запахов чистящей химии, скрипа половой ветоши по глянцевым поверхностям и вечного, нескончаемого потока насмешек, колкостей и откровенных оскорблений. Я стала призраком, молчаливым духом, о которого вытирают ноги, не замечая.
Девушки из операционного отдела, блиставшие идеальными прическами и дизайнерскими костюмами, были самыми изощренными. Их жестокость была тонкой, отточенной, как лезвие бритвы.
— Смотри-ка, наша мышь полосатая прибежала, — говорила Алиса, старший кассир, поправляя дорогую брошь в виде павлина. Ее голос доносился до меня как настойчивый, противный жужжащий звук, но по движению губ, по насмешливому блеску в ее глазах, по изгибу брови я все понимала с пугающей точностью. — Интересно, она спит в своей каморке или в мышиной норке под полом? Должно быть, там пахнет сыростью и безнадегой.
— Думаешь, она что-то понимает из того, что мы говорим? — вторила ей Ольга, ее верная тень, женщина с пустым взглядом и вечной улыбкой подхалима.
— А какая разница? — Алиса зевнула, демонстративно, показывая белоснежные зубы. — Все равно от нее несет бедностью и тряпьем. Лучше бы под той лавиной и осталась, честное слово. Не позорила бы тут своим видом наши стены. Представляешь, клиенты увидят?
Эти слова, эти «лавина», «сгнить», вонзались в меня острее любого ножа. Они знали. Кто-то пустил сплетню, и она разнеслась по банку со скоростью лесного пожара, обрастая новыми мерзкими подробностями. Моя боль, моя трагедия, моя вечная ночь стала поводом для плоских, убогих шуток за кружкой кофе.
Парни из службы безопасности были грубее, примитивнее, их агрессия была прямой, физической.
— Эй, чистота! — рослый охранник Сергей, бывший, как я позже узнала, неудавшийся спортсмен, с разбитыми кулаками и вечным похмельем, хлопал меня по бедру или по ягодицам так, что на коже оставался красный след. Его голос был глухим, басовитым гулом, но намерения читались в его похотливом, оценивающем взгляде. — Молчишь, это хорошо. Я ценю. Бабы болтливые — это настоящая проблема. Ты хоть рот по делу открывать умеешь? Может, покажешь?
Я отскакивала, как ошпаренная, мысленно изливая на него всю свою ярость, всю накопленную за годы ненависть. «Я бы вырвала тебе глотку, животное! Я бы вцепилась тебе в глаза и не разжала бы челюстей! Я бы размазала тебя по этому глянцевому полу, как ту падаль, которой ты являешься!» Но снаружи — лишь учащенное, сдавленное дыхание, комок бессильного гнева в горле и желание провалиться сквозь землю.
Единственным светлым пятном, укрытием, подобием ковчега в этом море лицемерия и злобы, был старый системный администратор Борис Ильич, обитавший в цокольном этаже, среди гула серверов и мигания лампочек. Его кабинет, маленький и заваленный бумагами, пах остывшим железом, пылью, старыми книгами и одиночеством. Он не смеялся надо мной. Не тыкал в меня пальцем. Не брезгливо отводил взгляд.
Однажды, протирая пыль с его стола, заваленного проводами и платами, я задержала взгляд на строке кода, мигающей на огромном мониторе. Это был красивый, логичный узор из символов.
— Интересуешься? — спросил он, не поворачиваясь. Его голос был тихим, ровным, я разобрала слова по губам. Я кивнула, смущенно опустив глаза. — А говорить не можешь. Ясно. — Он тяжело вздохнул, откинулся на спинку кресла. — Молчание, детка, это не всегда слабость. Иногда это лучшая позиция, чтобы все услышать и все увидеть. В тишине рождаются самые громкие мысли.
С тех пор он стал оставлять для меня на столе, в углу, простые книжки по программированию, старые мануалы по сетевому оборудованию. Я читала их ночами в своей каморке, прижавшись к теплой батарее, под тусклой лампочкой. Код был другим языком. Чистым, логичным, строгим, без подтекстов, ядовитых нот и двойных дна. Он подчинялся законам, а не капризам. Он стал моим тайным оружием, моим планом бегства, моим билетом из этого ада.
Глава 4: «Она подслушала разговор боссов. И поняла: банк — мыльная пузырь»
Однажды вечером, задержавшись, чтобы отмыть разлитый в коридоре руководства кофе с корицей (кто-то из больших шишек явно нервничал), я стала невольной свидетельницей разговора, который перевернул мое представление об этом месте. Дверь в кабинет Леоновича была приоткрыта на сантиметр. Внутри были он и его заместитель, ослепительная, всегда безупречно одетая Ирина.
— Он все проверяет, Лео! — голос Ирины был сдавленным от паники, я едва разобрала слова, но ее лицо, бледное, искаженное страхом, было красноречивее любых фраз. — Швейцарский аудит на носу. Они не ограничатся поверхностным взглядом. Они пойдут вглубь. Если найдут эти проводки, эти подложные контракты через офшоры… Нас уничтожат! Тюрьма, Лео! Понимаешь?
— Успокойся, — голос Леоновича резал воздух, как лезвие. Он был холоден и тверд. — Все схоронено. В мусорных отчетах, в системных архивах, среди тысяч таких же транзакций. Это как иголка в стоге сена. Кто полезет в это дерьмо с головой? Кто? Только наша немая уборщица. И та, как ты прекрасно знаешь, молчит. Ей платят за то, чтобы она молчала и мыла полы.
Я застыла, прижавшись к холодной стене, мокрая, пахнущая химией тряпка замерла в моей руке. Они воровали. Эти люди в их дизайнерских костюмах, с их часами за стоимость моей годовой зарплаты, с их презрительными взглядами, свысока взирающие на таких, как я, — они были ворами. Мошенниками. А я, «немая уборщица», была частью их прикрытия, немым статистом в их грязном спектакле. Мое молчание, моя невидимость были им выгодны.
Я снова в той машине. Темно. Холод. Бессилие. Рука отца, застывшая в вечном жесте защиты. Я не могла помочь им тогда. Но сейчас… Сейчас все по-другому.
Мысленно я вернулась в тот ледяной гроб. К тишине. К бессилию. Нет. Больше нет. Я не позволю им использовать меня. Я не позволю им попирать все и всех, как они попрали меня.
Скандал, который я спровоцировала, был мелкой, но сладкой, жгучей местью. Найдя в корзине Леоновича смятый черновик страстной смс Ирине («Жду. Каб. 18.00. Готовься. Л.») и «одолжив» у Бориса Ильича (под предлогом «посмотреть на красивые графики нагрузки на сеть») распечатку их нежных, слишком откровенных объятий у кулера с камер наблюдения, я отправила анонимное письмо его жене. Сделала я это с компьютера в публичной библиотеке, надев перчатки. Текст был лаконичным: «Ваш муж и его заместитель Ирина. Не только рабочие моменты. Фото прилагается. Доброжелатель».
На следующее утро в банк, словно торнадо, ворвалась его супруга, Маша, женщина с громким голосом, яркой, почти кричащей внешностью и безграничной, неконтролируемой яростью.
— Где он?! Где этот змеюшник, твой любовник?! Где эта стерва, твоя карьеристка?! — ее визгливый крик прокатился по всему этажу, заставив замереть даже кофемашину.
Начался спектакль, достойный дешевой мыльной оперы. Ругань, переходящая в истерику, слезы, градом катившиеся по наложенному толстым слоем тональнику, взаимные обвинения, угрозы развода и лишения наследства. Леонович бледнел, пытался ее утихомирить, Ирина делала вид, что глубоко оскорблена, и пыталась ретироваться в свой кабинет. Все сотрудники, притихшие, с горящими глазами, смотрели на это представление, жуя невидимый попкорн из собственного любопытства и злорадства. Я стояла в стороне, в тени, и мыла уже и без того сияющий пол. И впервые за долгие, долгие годы внутри меня, в самой глубине, шевельнулось что-то похожее на холодное, жесткое удовлетворение. Маленькая победа. Капля яда в их самодовольный бокал.
Но главное, настоящее испытание ждало меня впереди. И оно должно было случиться средь бела дня.
Глава 5: «Они думали, что она жертва. Они ошибались. Она была мстителем»
Тот день начался как обычно. Серое утро, дорога на работу в переполненной маршрутке, где на меня косились, как на прокаженную. Я протирала перила на главной лестнице, ведущей с первого этажа в операционный зал, когда в банк вошли трое мужчин в темных, немарких куртках. Ничего необычного, пока один из них, самый крупный, не достал из-под полы обрез и не выстрелил в потолок.
Грохот выстрела прозвучал для меня как далекий, приглушенный хруст, будто ломали сухую ветку. Но крики, визг, паника на лицах людей — все это я увидела мгновенно, в мельчайших деталях, как в замедленной съемке. Осколки гипсовой лепнины посыпались на мраморный пол. Лавина. Снова лавина. Только на этот раз она была из человеческого страха, паники и животного ужаса.
Мое сердце, привыкшее замирать и прятаться, вдруг заколотилось в бешеном, неистовом ритме, отдаваясь глухими ударами в висках.
— Всем лежать! Никаких телодвижений! Кто встанет — получит пулю! — закричал главарь. Его голос был низким, хриплым, я разобрала почти все слова. Он был спокоен. Слишком спокоен. Это было страшнее крика.
Охранник Сергей, тот самый, что постоянно приставал ко мне, рванулся было к табельному оружию, но второй грабитель, ловкий, как змея, выстрелил в пол у его ног. Осколки мрамора брызнули во все стороны.
— Руки за голову! Ползком к стене! — скомандовал грабитель.
Сергей замер, а потом, с выражением животного, беспомощного страха на лице, пополз, как послушная собака. В его глазах не было и намека на былую наглость. Был только ужас.
— Сейф! Хранилище! Открывать! Быстро! — главарь тыкал стволом в Леоновича, который стоял, прислонившись к стене, его лицо было цвета мокрой бумаги. — Ты, босс, ведешь нас. И не вздумай ничего выкидывать.
Леонович, с трясущимися руками и стеклянным взглядом, лишь кивнул и, пошатываясь, повел их вглубь здания, к лифтам, ведущим в хранилище.
Двое грабителей остались в зале, контролируя заложников, которые лежали ничком на холодном полу, прикрывая головы руками. Среди них я увидела маленькую девочку, лет семи, с двумя хвостиками, в ярко-розовом платьице. Дочку одной из клерков, Светланы, которая иногда приводила ее после школы. Девочка плакала, тихо, по-детски всхлипывая, прижимаясь к матери. И в этот момент что-то во мне, какая-то последняя плотина, рухнула. Эта девочка. Она была как я. До лавины. До той ночи в снегу. Она была живым воплощением той Елочки, которая погибла. И я не могла позволить, чтобы с ней случилось то же самое.
«Ты не можешь говорить, — пронеслось у меня в голове. — Но ты можешь действовать. Ты не можешь кричать, но ты можешь бороться. Ты выжила тогда. Ты должна выжить сейчас. И спасти их».
Я отползла в служебный коридор, залитый слезами, потом и, как мне показалось, мочой. Запах страха был осязаем. Мое сердце выстукивало один и тот же ритм: «Действуй. Действуй. Действуй». Пожарная сигнализация? Слишком просто, слишком очевидно. Ее, скорее всего, уже отключили, или грабители быстро ее локализуют. Нужно было что-то более серьезное, что-то, что нельзя будет просто выключить.
Серверная. Борис Ильич. Книги, что он мне давал. Система экстренного оповещения «Феникс». Я читала о ней. Она была автономной, с собственным источником питания. При активации она не только включала сирену и блокировала все выходы мощными магнитными замками, но и отправляла шифрованный сигнал прямиком в главное управление МВД и ФСБ по выделенному, защищенному каналу, одновременно запуская протокол записи со всех камер наблюдения и блокируя все пользовательские сессии в системе банка.
Я поползла, как тень, как призрак, вдоль стены служебного коридора. Мой серый халат сливался с бетонной штукатуркой. Из главного зала доносились приглушенные крики, команды грабителей. Я молилась, чтобы никто не решил пойти в туалет, не решил проверить задние помещения. Каждый мой шаг отдавался в ушах оглушительной канонадой.
Дверь в серверную. Прочная, металлическая. Кодовая панель. Я видела, как Борис Ильич вводил код сотни раз, не стесняясь меня. 0-4-1-2… День рождения его сына, погибшего в далекой, никому не нужной войне. Я протянула дрожащий палец, нажала кнопки. Зеленый свет. Тихий, но такой громкий в тишине щелчок.
Внутри гудели серверные стойки, мигали синие и зеленые лампочки, было душно и пахло озоном. Я подошла к главному терминалу, который Борис Ильич использовал для диагностики. Пароль. Мое сердце упало. И тут я вспомнила. Месяц назад, Борис Ильич, смеясь, сказал, глядя на меня: «Поставил новый пароль, детка. В твою честь. Чтобы не забыть, что тишина — это сила». И он показал мне на клочке бумаги: SilentMouse_73. Немая мышь. Мой позор. Мое клеймо. Мое оружие.
Я ввела пароль. Система открылась, приветствуя меня интерфейсом с логотипом банка.
Мои пальцы, холодные и влажные, летали по клавиатуре. Я нашла в глубинах системного меню нужный исполняемый файл. «protocol_phoenix_activate.exe». Я посмотрела на монитор, где в маленьких окошках транслировалось изображение с камер наблюдения. Грабители уже выносили из хранилища плотные, набитые пачками денег мешки. Леонович стоял на коленях в коридоре, прижавшись лбом к холодной стене. Девочка в розовом платье все еще плакала, а ее мать, Светлана, гладила ее по голове, сама вся дрожа.
Внутри меня кричала, рыдала, прощалась та шестилетняя Элина, запертая в ледяной темноте. И кричала, требовала действия новая Элина, прощаясь со своим страхом, со своей покорностью.
Я нажала Enter.
Эффект был мгновенным и оглушительным. Свет в банке погас, сменившись резким, тревожным красным свечением аварийных ламп. Снаружи, заглушая все, завыли сирены — не привычные пожарные, а пронзительные, режущие уши, многотоновые сирены системы «Феникс», которые было невозможно игнорировать. Одновременно по всему зданию прозвучали мощные, глухие щелчки магнитных замков, наглухо блокируя все двери и лифты.
В зале началась настоящая паника. Заложники закричали. Грабители засуетились, поняв, что попали в ловушку.
— Что происходит?! — заревел главарь. — Кто это сделал?!
— Двери не открываются! — крикнул другой. — Мы в западне!
Снаружи послышались крики в мегафоны, визг тормозов десятков машин. Прибыл спецназ. Операция по освобождению заложников началась.
Все произошло очень быстро, как в трейлере боевика. Грохот, выстрелы, крики «Лежать!», «Газ!». Грабителей, ошеломленных и дезориентированных, быстро обезвредили и скрутили.
Когда все стихло, дым рассеялся и включили основной свет, люди начали медленно, не веря своему счастью, подниматься с полов, обниматься, рыдая от сброшенного напряжения и облегчения. В зал, перешагивая через осколки и разбросанные вещи, вошли люди в черной форме с надписями «ФСБ» и «СОБР».
Глава 6: «Когда в банк ворвались грабители, все запаниковали. Кроме нее. У нее был план»
— Кто активировал систему «Феникс»? — спросил один из них, старший, с серьезным, непроницаемым лицом. — Это была не автоматика. Ее отключили при первом же выстреле по протоколу, чтобы не блокировать выходы для заложников в случае штурма.
Все переглянулись. Леонович, все еще дрожа, выступил вперед, пытаясь взять себя в руки:
— Это… это должно было сработать автоматически… при проникновении в хранилище… — он говорил неуверенно, запинаясь.
— Нет, — раздался спокойный, твердый голос Бориса Ильича. Он вышел из толпы сотрудников и посмотрел прямо на меня, стоявшую в тени у служебного входа. — Автоматика была отключена. Это сделала она. Элина. Через серверную на цокольном этаже. Она знала пароль и процедуру активации.
Сотни глаз — испуганных, уставших, благодарных — уставились на меня. В глазах Алисы и Ольги — абсолютный шок и недоверие, смешанное с каким-то первобытным страхом. В глазах Сергея — тот же животный ужас, что был при грабителях, но теперь смешанный с недоумением. Леонович смотрел на меня, будто видел призрак, вставший из могилы, чтобы предъявить ему счет.
— Но… она же… немая… — прошептал он, и в его голосе прозвучала не просто констатация факта, а крах всей его картины мира. — Она… не может…
Я медленно, очень медленно, сделала несколько шагов вперед, к центральной стойке ресепшн, где на столе лежал брошенный в панике блокнот и ручка. Я взяла ее. Моя рука не дрожала. Я чувствовала невероятную, ледяную ясность. Я вывела на чистом листе крупные, разборчивые, уверенные буквы. Потом подняла листок так, чтобы его видели все — и заложники, и спецназовцы, и руководство банка.
На листе было написано: «Я НЕ ГЛУХАЯ. Я ВСЕ СЛЫШАЛА. И ВСЕХ ВИДЕЛА. ВАС ТОЖЕ, ГОСПОДИН ЛЕОНОВИЧ. И ВАС, ИРИНА. ВАШИ ПРОВОДКИ. ВАШИ ВСТРЕЧИ У КУЛЕРА».
Я обвела взглядом весь зал, останавливаясь на каждом, кто когда-либо издевался надо мной, кто смеялся, кто оскорблял, кто считал меня ничтожеством. В моем взгляде не было триумфа, не было злорадства. Была та же ледяная, безмолвная ясность, что и в горах, после лавины, когда я поняла, что осталась одна. Я выжила тогда. Я выжила сейчас. И я больше не была жертвой.
Наступила тишина. Громче любого выстрела, громче любой сирены. А потом начался настоящий, грандиозный скандал, по сравнению с которым утренняя разборка с женой Леоновича казалась детской игрой. Увольнения, аресты, допросы, обыски. Вся тщательно выстроенная паутина махинаций Леоновича и Ирины всплыла наружу, как гниющий труп. Их увели под конвоем, и на их лицах было написано не только поражение, но и абсолютное, неподдельное изумление. Их погубила та, кого они считали ничем.
Глава 7: «Она подошла к компьютеру и ввела пароль. То, что случилось дальше, изменило ВСЕХ»
Меня вызвал к себе сам директор банка, Виктор Сергеевич, пожилой, аристократичного вида мужчина с седыми висками и умными, пронзительными глазами. Его кабинет был огромен, с панорамным окном во всю стену, за которым кипела жизнь города.
— Мисс Элина, — начал он, его голос был тихим, спокойным и очень ясным, я слышала его почти идеально. — То, что вы сделали… Вы не только спасли жизни десятков людей, включая ребенка, но и… честно говоря, очистили авгиевы конюшни нашего банка. Мы обязаны вам всем. В первую очередь, и это самое главное, — извинениями.
Он встал из-за своего массивного дубового стола и совершил то, чего я не видела никогда, — поклонился мне. Не кивок головой, а именно почтительный, глубокий поклон.
— От лица всего «Атлантиса», и от себя лично, я приношу вам самые глубокие и искренние извинения за то, что вам пришлось здесь пережить. За атмосферу травли, презрения и унижения, которую мы допустили. Это непростительно.
Я молча кивнула, чувствуя, как в горле снова встает ком, но на этот раз — от иного, нового чувства.
— А во вторую очередь, — он сел и сложил руки на столе, глядя на меня прямо, — мы предлагаем вам выбор. Какую должность вы хотели бы занять в нашем банке? Любую. В пределах разумного, конечно. Вы заслужили это право. Сто раз.
Я снова взяла лежавший на столе блокнот и ручку. На этот раз я писала дольше, тщательно выводя каждую букву, обдумывая каждое слово. Потом перевернула листок и поставила его перед ним.
Он прочел, и его лицо сначала выразило крайнее удивление, потом легкую озадаченность, а затем — неподдельное, живое веселье. Он рассмеялся. Звонко, по-молодому, от всей души, вытирая выступившую слезу.
На листке было написано: «ДОЛЖНОСТЬ: СТАРШИЙ АНАЛИТИК ОТДЕЛА КИБЕРБЕЗОПАСНОСТИ. УСЛОВИЕ: ОБЯЗАТЕЛЬНЫЕ КУРСЫ САМООБОРОНЫ ДЛЯ ВСЕГО ЖЕНСКОЯ ПЕРСОНАЛА БАНКА. ПРОВЕСТИ ИХ ДОЛЖЕН БЫВШИЙ СТАРШИЙ ОХРАННИК СЕРГЕЙ. БЕСПЛАТНО. В РАМКАХ ИСПРАВИТЕЛЬНЫХ РАБОТ И КОРПОРАТИВНОЙ СОЦИАЛЬНОЙ ОТВЕТСТВЕННОСТИ».
— Считайте, — сказал он, все еще улыбаясь, — что ваш контракт подписан. С сегодняшнего дня. Добро пожаловать в команду, коллега.
Я вышла из его кабинета. В коридоре на меня смотрели по-другому. Со страхом. С уважением. С виной. С любопытством. Я прошла мимо них, не опуская головы, держа спину прямо. Мое молчание больше не было клеткой, тюрьмой, знаком моей ущербности. Оно стало моей крепостью. Моим выбором. Моим оружием. И самым громким, самым весомым заявлением, которое когда-либо звучало в этих стерильных, бездушных, сияющих стенах.
А в кармане моего нового, строгого, делового пиджака лежала старая, потрепанная, заламинированная фотография. Папа, мама и я, шестилетняя Елочка, с огромными бантами и беззаботной, сияющей улыбкой. Сделанная за час до лавины. Я выжила. Прошла через холод, через боль, через одиночество и унижения. И теперь я буду жить. По-настоящему. Для них. И для себя. Тишина больше не была моим проклятием. Она стала моей силой
Пожалуйста, дорогие наши читатели, оставьте несколько слов автору в комментариях и нажмите обязательно ЛАЙК, ПОДПИСКА, чтобы ничего не пропустить. Виктория будет вне себя от счастья и внимания!
Можете скинуть небольшой ДОНАТ, нажав на кнопку внизу ПОДДЕРЖАТЬ - это ей для вдохновения. Благодарим, желаем приятного дня или вечера!)