Какая все-таки завораживающая, влекущая красота заключена в нашей русской старине, какая бередящая душу тайна, и величие, и гармония, и неисчерпаемая кладезь познания и духовного совершенствования. Как затейливо прекрасны древние русские храмы с их то золотыми, то голубенькими маковками, а то и с витыми пестрыми колпаками и шапками чародеев и звездочетов, как на соборе Василия Блаженного, венчающего ансамбль Красной площади. Как манят и влекут к себе извивистые старинные улочки старой доброй Москвы, чудом еще сохранившейся фрагментарно в самых неожиданных местах, затерявшейся отдельными пестрыми островками среди безликих разношерстных современных небоскребов, с ее дивными особняками, купеческими и доходными домами с приветливыми и редко повторяющимися лицами-фасадами. Спасибо, что выстояли они в бурях и перипетиях двадцатого огненного века, все перевернувшего в мире вверх тормашками, и не единожды — и донесли до нас свою особенную красоту, гармонию и индивидуальность, что облагораживают душу, умягчают сердца, заставляют улыбнуться ответно их приветливым улыбкам, а то и всплакнуть украдкой по уходящей этой красе и старине.
А старинные, пусть и не столь большие и величественные, как столица, города России! Сколько в них подчас кроется неприхотливой красоты, гармонии, величия и затаенной в глубинах дворов и переулков тихой и нежной грусти. У каждого такого города — своя душа, своя особенность, изюминка и очарование, несмотря на неизменно общие черты, присущие всем старым русским городам, традиционно зачинавшимся и разраставшимся вокруг главной — торговой площади (торжища), на которой за десятину от доходов по обыкновению выстраивали люди по достатку своему прекрасные белокаменные храмы, которые далеко было видать и к которым со всех сторон стекались ручейками и речками, как к морю-окияну, многочисленные лучи улиц. И чем богаче и заслуженней горожанин-купец, тем виднее и красивее его дом, тем ближе он располагался к главной площади и собору. Теперь каждый из этих уцелевших купеческих домов — как цельное произведение искусства, которым не перестаешь удивляться. И так по всей нашей матушке Руси великой: от Москвы до древних крепостных стен Смоленска на запад (о Киеве, Чернигове, Глухове, Сумах, Харькове и других жемчужинах Юго-Западного края пока благоразумно умолчим), а на восток — аж до океанского побережья на Камчатке, Сахалине и во Владивостоке.
Когда бродишь по старым извилистым улочкам старинных русских городов, каждый из которых подобен жемчужине, душа неизменно настраивается на особый — высокий лад, и мысли, и чувства под стать ей устремляются в неведомые, волшебные, поднебесные дали, где царят красота, гармония и умиротворение. Владимир, Суздаль, Звенигород, Дмитров, Переславль-Залесский, Тверь, Псков, Муром, Ярославль, господин Великий Новгород…
Обходя во Владимире живописные холмы и любуясь видами и древними храмами, неожиданно услышали на смотровой площадке за Успенским величественным собором обрывок разговора трех молодых священников: «Вот чем наш Владимир выгодно отличается от Киева». Мы огляделись по сторонам: роскошная панорама древних белокаменных соборов, памятник святому Владимиру, а с другой стороны бесконечные сине-зеленые дали за огибающей великокняжеский холм Клязьмой — ну, точно, как в Киеве, при взгляде со смотровой площадки у верхних пещер Лавры. Но проходим еще несколько шагов и — о, чудо! — перед нами открывается завораживающе прекрасная панорама старого города на противоположном холме — с вереницей затейливых и разномастных церковных куполов, как на старинной открытке, перемежающихся с двух- и трехэтажными домиками под ними и устремившихся всей этой ярмарочной пестрой каруселью к горизонту, над которым возвышается золотой шлем древних Золотых ворот, упершихся золоченым крестом, словно перстом указующим (а может, и мечом), в небо — парадного въезда в город. О, это уже панорама, и впрямь очень схожая с той, что открывается взору со Старокиевской горы, от киевского исторического музея — с одной стороны, на город верхний, княжеский, вельможный, а с другой, на нижний — Подол.
В чем же выгодное отличие, что имели в виду молодые совсем батюшки? Наверное, то, что здесь, во Владимире, все это великолепие открывается взору с одной практически точки. А в Киеве нужно еще как следует отмахать пешком от горы Печерской до горы Старокиевской, на которой когда-то и возвышался летописный царственный город — навеки родной, трепетно хранимый в сердце наш сказочный Киев, «откуда есть и пошла земля русская». И который с «нежных» совсем лет, с первых детских книжек с яркими иллюстрациями, с завораживающих русских былин и сказаний и тягучих, как сироп, бабушкиных сказок накрепко засел в сердце на всю жизнь. Так, бродя перед этим по Нижнему и неожиданно оказавшись на высокой горе над Окой — там, где она сливается с Волгой, образуя так называемую стрелку, мы одновременно, не сговариваясь, выдохнули в изумлении: «Это же точь-в-точь киевский Подол». А теперь — точно такое же чувство накрыло нас одновременно во Владимире, на Соборной горе.
Ах, Киев, Киев, мать городов русских! Нет краше тебя и прекрасней в целом свете. Потому что ты первый православный град на Руси — и после по твоему образу и подобию строили великие князья русские свои новые убежища и обители — на новых местах, в новых землях. Но что сделали с тобой теперь те не помнящие родства Иваны — что?!
Но мимолетная грусть эта улетучивается, как и не бывало, поскольку мы достигаем наконец противоположного холма, с которого перед нашими взорами открывается новое великолепие — ослепительно светлый и прекрасный, как девушка в подвенечном наряде, Успенский собор посредине горы, как на картине. А над ним — вереницы причудливых облаков, уплывающих куда-то вдаль — на восток, к новым великолепным городам и весям, которым несть числа…
Словом, чувствуешь себя как в сказке! Или — в раю. А душа-то наша русская и впрямь ведь по сути своей изначальной — христианка! Ей хорошо, как дома, среди этой незатейливой красоты и гармонии, подальше от шума, сутолоки и хаоса современных мегаполисов — поближе к природе, к золотым и голубеньким куполам храмов, к тихим улочкам со старинными печальными особняками и домишками «лица необщим выраженьем» — она купается и нежится в этой простой неброской красоте, как малое дитя нежится в выходные дни или на каникулах в родительском своем доме, в его чистоте, тепле и уюте среди любящих и заботливых — родных людей. Ах, родина моя — Русь, как ты все же прекрасна и целомудренна в своем истинном, первозданном обличье, уходящая корнями в глубь веков, в седую старину со всеми ее завораживающими былинами, сказаниями, легендами… И как далеко ты порой бываешь от нас сегодняшних, вечно куда-то бегущих и спешащих. Как будто специально прячешься подальше от сторонних глаз и от греха подальше, мало ли что придет на ум этим современным, вечно озабоченным сиюминутным, преходящим, мимолетным людям.
А им ведь и впрямь в разные времена разное приходило в голову при одном взгляде на всю эту неброскую целомудренную красоту старинных домишек, особняков и храмов, благоразумно спрятавшихся в суровую годину испытаний и массового переустройства жизни, в крупных особенного городах, за спинами огромных современных высоток-небоскребов, чопорных зданий госучреждений и деловых центров. Тех, кто ценит, любит и понимает все это, не так уж на поверку и много среди этой вечно спешащей куда-то людской массы. Кто причастен, освещен и ошеломлен однажды, в пору взросления, в ранней своей юности всей этой красотой — непременно найдет к ней пути-дорожки, как бы они ни прятались от стороннего глаза — эти чудные островки старой доброй Руси. Ну, как героиня бунинского «Чистого понедельника», например, которая после шумных собраний, театров и ресторанов все чаще влечет своего возлюбленного в тихие переулки старой Москвы, к древним монастырям и храмам. И цитирует завороженно отрывки из древних летописей и сказаний: «Речет Гюрги ко Святославу: Приди ко мне, брате, в Москву и повеле устроить обед силен!» И вопрошает при этом с надеждой и тихим светом в глазах: «Ах, как же это все хорошо, правда!?»
Понимает ли лирический герой, о чем говорит ему, что пытается донести его прекрасная дама? И да, и нет. Потому что, как всякий молодой человек, он пребывает в плену ее внешних чар, ее темных, как омуты глаз, ее ладной, стройной фигурки, скрытой под шубами и пышными платьями, ее девичьей цветущей красоты … И потому часто мимо ушей пропускает и ее неожиданные мечтательные тирады, густо пересыпанные цитатами из старинных книг, и печаль затаенную, укрывшуюся в глубине ее колдовских глаз. А между тем — все уже давно решено и предрешено, и героиня уж сделала свой главный жизненный выбор, она всем сердцем своим устремлена туда, где душа ее будет пребывать в вечной красоте и гармонии. В том числе и в той неповторимой красоте, которая заключена в непрерывно текущих чистым, врачующим души ручейком дивных, вдохновенных, наполненных до краев смыслами и тайнами псалмов и молитв…
И я вот, грешный, неожиданно открыл для себя недавно, как завораживающе прекрасны на старославянском некоторые старинные молитвы, да тот же «Символ веры», например. Не говоря уже о псалмах царя Давида, которые представляются мне бесконечным драгоценным ожерельем, сложенным из сотен бесценных жемчужин и бриллиантов. И это, без сомнения, настоящее искусство, которое на все времена. Вот послушайте только, какое чудо, уподоблюсь я бунинской героине «Речет Господеви: Бог мой! И уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи, и от словесе мятежна, плещма своима осенит тя, и под крыле Его надеешися: оружием обыдет тя истина его. Не убоишься от страха нощнаго, от стрелы летящая во дни, от вещи во тьме преходяща, от сряща, и беса полуденного…»
И какая великая сила заключена в этом обворожительном псалме! Просто сила-силенна — и впрямь ведь спасающая наших воинов «от сряща и беса полуденного, и от стрелы летящая во дни». Кто это уж испытал, конечно, понимает, о чем я.
Да будет со всеми нами Бог от начала и до конца!