Часть 5
Зима навалилась снежная и долгая. И на душе у Таси – холод. Сияющее цветное и счастливое детство, с конфетами от папы под подушкой, с идеальной чистотой от мамы, с решаемыми кем-то проблемами, осталось позади.
День проходил за днём, заботы не кончались. Эти заботы и хлопоты уводили от горести потери Леонида. Что она там думала раньше – что будет любить его вечно? Сейчас Тася понимала – нет, не будет. Она стала мужественней, даже злее. В ее жизни никогда не было людей ненавистных. Всех понимала, любила, оправдывала тех, кто случайно обидел – винила себя. Вот и сейчас – стала твёрже, но ненависти не получалось.
В сущности, у нее с Леонидом и не было никаких отношений – только увлечение, мечта. Леонид ей ничего не обещал на словах. Да, понятно было, что она нравится ему, да, выделял из других, но не обещал.
А Оля... Оля искала свое счастье. Тася уже знала от брата, что часть сотрудников оружейного завода в ближайшее время отправляют в Чехословакию – перевозят оборудование, готовятся к выпуску нашего оружия там. Гриша пока собирался ехать один, Полина с Леночкой оставались дома, переезд планировался, но позже. А вот Леонид, по сведениям Поли, ехал с женой.
А как же институт? – Оля подумала об этом всего лишь разок, а потом выкинула из головы.
Оля позвонила ей перед свадьбой.
– Тась, привет, – голос робкий, – Это Оля.
– Здравствуй, Оль, – Тася была спокойна и холодна.
– Тась, а может мы встретимся? Давай в нашем парке, когда скажешь.
Тася не то, чтоб не желала этой встречи, просто не было в ней никакой необходимости, да и дел было по горло.
– Оль, мы ж далеко теперь ... Вот вообще времени нет. Ты что-то хотела сказать?
– Да-а... Конечно. Мне жаль, что так вышло. Ты не представляешь! Я все глаза выплакала, – она молчала, ждала, что Тася что-то скажет, как всегда, начнет успокаивать, но Тася непривычно молчала, – Всё так стремительно произошло, понимаешь? Мы любим друг друга, и с этим ничего не поделаешь. Я так виновата перед тобой, Тась. Так виновата...
– Всё нормально, Оль. Не бери в голову. Совет да любовь вам.
– Как папа? Как вы там вообще? Хочешь, я сама приеду.
– Папа – с переменным успехом. Мы – нормально. Приезжать не нужно, – Тася говорила сухо.
– А на свадьбу вы не приедете, да? Я передавала приглашение.
– Конечно, нет, – вздохнула Тася.
– Тась, я ж все понимаю, ты злишься ...
– Я не злюсь. Я желаю вам счастья. Извини, Оль, мне нужно идти, – она повесила трубку на рычаг, прислонилась лбом к стене, закрыла глаза и стояла так ещё минут пять, прогоняя состояние черной обиды.
А потом вздохнула и шагнула в комнату уже с мягкой улыбкой на лице.
На свадьбе Заславских не было – Полина настояла. Гриша просто заехал в ресторан, поздравил друга и коллегу, сослался на семейные проблемы.
Весна затянулась, март вьюжил. В апреле стало ясно – папа не поправится. Временное улучшение пошло на спад. Он держался, улыбался им, поддерживал. Но уже отказывали пальцы на руках, он с трудом доходил до туалета, всё больше спал. Врачи констатировали – опухоль растет и неоперабельна.
В этот страшный для него период он сделал всё, что мог. Ещё когда пальцы слушались, нацарапал пару юридических указаний. Они всё сделали, и теперь маме, если он умрет, должна была перейти его солидная пенсия – по потере кормильца. Папа и в таком состоянии пытался сделать всё для семьи. Он с тоской смотрел на Тасю, и этот его взгляд заставлял бодриться, мужаться, в конце концов убеждая не только отца, но и саму себя – она справится.
Она, и правда, справлялась, приспосабливалась. Утром поднималась, включала громко радио, чтоб разрядить тяжёлую атмосферу ночи.
"В эфире - пионерская зорька!" – голосом звонким, детским вещало радио. И дела шли бодрее.
В училище ездила с бидоном, потому что на обратном пути надо было сделать покупки. Плохо, что вечером – молоко разбирали до обеда, и она договорилась в ближайшем гастрономе – оставляла там бидон. Иногда его забирала мама, но чаще она заскакивала сама.
Усталая, с продуктами, возвращалась домой ближе к вечеру, уже в темноте, поднимала глаза на свои окна, проникалась внутренней жалостью и нежностью, встряхивалась, натягивала улыбку, и в квартиру заходила уже шумная, веселая и говорливая. Она видела, как оживают с ее появлением глаза отца, как радуется мама. Она рассказывала свои новости, громко, преувеличенно эмоционально. А мама – свои. Она хвалила папу. А он, как ребенок, радовался, что хвалят его – за съеденный кусок, за день без температуры, за удачный туалет...
Тася зажимала в груди жалость, не выпускала ее наружу. Не нужно. Папе бы это не понравилось.
Однажды вечером, когда была она уже у дверей квартиры, там начал звонить телефон. По гудку можно было понять – межгород. Она успела вперёд мамы, поставила авоську, бидон и подняла трубку.
– Але! – слегка задыхалась.
– Тася?
– Да, а это кто? Извините...
– Это Юра. Здравствуй, Тась.
Подошла мама, Тася показала ей рукой, что звонок – ей. Мама забрала продукты.
– Юра? Здравствуйте...
– Можно и на "ты". Чего ты? – голос Юры радостный, – Я так рад, что дозвонился! Я писал тебе.
– Ой, Юр. А мы переехали, и я всё никак не соберусь заехать за почтой. Но телефон сохранился тот же – папе дали добро.
– Переехали, а куда? Далеко?
– Да нет, мы тут же, в Москве, просто – недалеко от Тропарево.
– На окраине? А почему?
Тася совсем кратко, не вдаваясь в детали, рассказала о болезни отца.
– Как сейчас он?
– Потихоньку. Мы стараемся, – разве расскажешь по телефону.
– Ясно. Передай ему от меня скорейшего выздоровления, – он вздохнул, – Тась. А я... Я просто хотел попросить... но раз ты далеко, я тогда ...может... Витьке...
Тася решила, что он что-то хочет передать Оле – возможно не в курсе ее дел.
– Юра, ты прости, но спрошу прямо: ты знаешь, что Оля уже замужем?
– Да. Знаю. Мне ребята написали. Она не писала, – голос серьезный, – Я вовсе не о ней... Я...
– А о ком?
– Я же думал, что ты рядом. Ты же возле вашей школы жила. Вот и хотел попросить забежать к бабуле моей. Чего-то скисла она там, болеет тоже. Но ты далеко, тогда...
– Я заеду. Все равно за почтой туда собиралась. Заеду, говори адрес.
– Если не трудно, Тась. Но у тебя сейчас папа... В общем ... если не трудно, заскочи. Я пишу ей, конечно, но... Понимаешь, я, наверное, в училище буду поступать, и, возможно, приехать не смогу – летом на сборы сразу меня отправляют. Ей ещё не писал, боюсь разволновать. Она меня вырастила, грустит.
– Я заеду. Заеду обязательно в ближайшее время. Ты не волнуйся. Я напишу, – она отчётливо вспомнила сцену на вокзале, грустную спину его бабушки, – Адрес уточни только. А в какое училище?
– Если получится, то в Ульяновск, в танковое.
– Далеко-о...
– Да, не близко. Но это моя мечта. А мечты ведь должны сбываться, да?
– Мечты? – она смотрела на аппарат телефона, отчего-то встал в горле ком, от усталости что ли?
– Да, мечты..., – он ждал ответа.
– Должны, – получилось коротко, неуверенно.
– Тась, алло! Ты меня слышишь? Я буду иногда звонить, можно? Пусть папа твой поправляется. Передай ему. А ты держись! Держись, Тась.
Они обменялись адресами, попрощались, Тася положила трубку, сглотнула ком в горле и стряхнула отчего-то набежавшие слезы. Мечты должны сбываться... Хорошее выражение, вот только не про нее. Потом она разозлилась на себя – вот ведь нытик! Обещала ж себе быть сильной.
Она подняла подбородок, натянула улыбку, разделась и вошла в зал:
– А вот и я! А на улице – капель. Ручьи бегут. Весна-а... Знаете кто звонил? Юра! Представляете, он в училище собрался ...
В субботу поехала она на старую квартиру. Там оставались кое-какие вещи, нужно было забрать, ещё – почта. Но сначала решила сделать обещанное – заехать к бабушке Юры. По дороге заскочила в гастроном, взяла конфет.
Под трубу нырнуть было проблематично. Стояла сырость, в яме – вода. Кто-то бросил доски, но и они уже покрылись водой. Тася огляделась – нет, обходить по тротуарам – далеко, с через трубу больше ходов нет. Она вступила на доски, они тут же прогнулись, Тася провалилась по щиколотку в воду с плавающими льдинками, но на тот берег оврага перескочила – в сапогах неприятно захлюпало.
Дом нашла быстро – маленький, но приятный – голубой с ажурными белыми наличниками. Во дворе – довольно большая собака. Она подбежала к калитке, тявкнула и тут же приветливо завиляла хвостом. Тася пожалела, что забыла спросить Юру имя бабушки.
– Здравствуйте! Можно? – крикнула она в пространство двора, но никто не ответил, – Эй, дружок, а ты не кусаешься, нет? – осторожно открыла калитку, зашла.
Собака бегала вокруг, но не лаяла, была совсем не сторожевая.
Тася постучала в дом, довольно долго никто не открывал, потом послышался скрип двери и шаркающие шаги. Дверь открылась. Бабушка Юры, слегка растрёпанная, обвязанная на поясе пуховым платком, стояла на пороге. Хмурая, немного озадаченная, вынула гребень, провела по волосам.
– Здравствуйте, я знакомая Юры. Он передал вам привет, просил зайти.
Лицо бабушки распрямилось, ожило, глаза заблестели. Она пригласила в дом, радостно засеменила впереди – чуть склонившись, держась за поясницу. Тася сняла сапоги – носки и колготки сырые насквозь.
– Ох ты, матушка моя! Сымай! Сымай, а то застынешь.
– И колготки что ли?
– Всё сымай. На печь вот положи. Только... затопить бы. Спина одолела. Сейчас носки тебе дам.
Тася натянула колкие теплые вязаные носки, сунула ноги в валенки, и пошла по дрова во двор. Знакомились, топили печь, грели самовар и говорили, конечно, о Юре. Было так легко и просто ей в этом Юрином доме.
– Вот что, ложитесь-ка, Клавдия Федоровна, нельзя Вам долго сидеть.
– Так и так целыми днями лежу и лежу. Чё мне одной -то? Все есть. Картоху соседи дали. Некому теперь копать, – вздыхала она, – И участок есть, а копать некому. Не садила весной. Чтоб не зарос, соседям отдала, а они мне – мешок картошки. Мне и хватает.
– Хотите, я помогу Вам. Когда ее сажают?
– Да что ты! Сажала ли?
– Нет, – мотала головой Тася, – Никогда не сажала. Но почему бы не попробовать? У меня подружка есть – она точно умеет.
– Это Ольга что ли? – нахмурилась Клавдия Федоровна.
– Нет. Другая. Катерина. Она из деревни. Мы учимся вместе.
– Аа... А то уж я подумала ... Ведь из-за нее и прострелило меня. Как узнала, что не дождалася-то Юрку она... Может и не больно хотела. Видно же было. А он влюбчивый у меня, доверчивый. Вот и распереживалася за него. А ведь на самом-то деле – к добру это. Разлука для любви — что ветер для огня: слабую она гасит, а большую раздувает.
Симпатичное, приветливое и умное лицо – у Клавдии Федоровны. И почему-то именно ей захотелось открыться.
– Так ведь и я, Клавдия Федоровна – сторона пострадавшая. Оля знала, что Леонид мне очень нравится. Очень. Знала, что влюблена я. Мы ведь со школы дружили, все тайны друг другу доверяли всегда.
Тася рассказала, всё, как есть. И про отца, и про институт, и про Олю. Про то, что жизни их всегда были разные. И Оля в открытую говорила, что ее счастливая и сытная жизнь – это счастье, а вот ей не повезло.
Клавдия Федоровна качала головой.
– Понятно. Чужие хлеба спать не дают. Как будто место твое в жизни занять она пыталася, в тебя обратиться. Это ж надо.
Тася попрощалась, обещала заезжать. Она возвращалась назад, обдумывая слова бабушки, и опять – через овраг. И тут ее окликнули. Оглянулась – совсем знакомая куртка с лампасами. Коля, брат Ольги, догонял ее. В той самой куртке, которую носил когда-то Гриша, и которую они отнесли тогда с Катей им.
– О, привет. А я смотрю – лицо знакомое, – Коля вытянулся, ростом был уже с нее, а то и выше, – Вы же переехали, так чего тут?
Он немного стеснялся, опускал глаза.
– Здравствуй, Коль! Да к знакомым приходила. Как поживаете? Мама как?
– Нормально. Работает. А я вот на секцию иду.
– Чем занимаешься?
– Футболом. Скоро на соревнования в Питер едем. Мамка даже и не против, и батя рад.
– Здорово! Всегда завидовала спортсменам. Команда! Я-то все по клавишам била в одиночестве.
– Ага. А Олька вообще ничего не делала, только с матерью ругалась целыми днями. Зато теперь – в шоколаде. К нам даже носу не кажет, мы теперь – второй сорт.
– Да, она же замуж вышла, – Тася говорила так, как можно было говорить с подростком, – Теперь – самостоятельный человек.
– Вышла. Нас и на свадьбу не позвала.
– Что? – Тася даже остановилась, – Как это – не позвала? Вы не гуляли в ресторане?
– Нет. А Вы?
– Я тоже – нет. У нас же папа болеет очень. Наших никого там не было, – Тася отвернулась, как-то неловко было обсуждать такие дела с ребенком.
– Она с мамой поссорилась, вот и не пригласила. Наверное, решила, что денег у нас мало, чего звать? Но мы не в обиде. Мама сказала – пусть живёт, как знает.
Коля откуда-то из-под труб достал дополнительные доски, умело перекинул их, через овраг перешли, не замочив обувь. Он помахал рукой и размашисто зашагал в другую сторону.
Тася ехала обратно и размышляла о словах Коли и бабушки Клавы. "Место занять... Ее место занять". А ведь верно. Ольга и в школе доказывала свое превосходство.
Выбрали ещё в четвертом классе в пионерах Тасю председателем совета отряда. Ох, как же Оля старалась самой стать "главной". По-детски наивно ее умоляла уступить, сложив ладошки у груди.
И с папой... Папа мудрый, он не поддался, раскусил. И ведь предупреждал ее. Как-то с юмором так ненавязчиво пошутил, что друг из Ольги – так себе. Тася спорила, не поверила, защищала и оправдывала подругу.
Потом институт. Оля никогда не собиралась в медицинский. Говорила о педагогическом, юридическом. И вдруг в десятом – надумала. Почему? Ответ нашелся только сейчас – потому что туда стремилась она, Тася.
И, наконец, Леонид ...
Тася даже поёжилась, передёрнула плечами от этих мыслей. Разве можно так жить? Неужели жизнь самой Оли была столь тяжела? Да, конечно, нечего сравнивать с ее безоблачной жизнью, но ... Взять Катю... других одноклассников, Юру, оставшегося без родителей.
Да и ей самой сейчас нелегко, но бросаться в жалость к себе, и в зависть к тому, кому повезло больше... Дай душе волю, захочет и поболе – это всегда так.
Она вспоминала и вспоминала фрагменты их дружбы, Олин прищур глаз, ее поступки. И выходило, что зависть двигала ею давно. Практически – вела.
Вспоминались какие-то мелочи. Вот мама где-то достала большой моток широкой белой капроновой ленты с золотой нитью. Тася пришла с этими бантами, девчонки восхищались. Оля стояла в стороне.
– Так у меня ещё осталось! – Тася радостно достала половину мотка, – Мама велела подарить, – протянула первой подруге, – Оль, возьми.
– Я? Мне не надо. Фигня какая-то! Просто белые гораздо эффектнее, – отвернулась она.
– Мне отдай! Мне! – ленту забрала Соня, поделилась с Любой.
– А через пару дней Оля пришла с такими же бантами.
Девчонки шептались – она два дня ездила по магазинам, выискивала и нашла. Тася тогда удивилась искренне:
– Так ты чего не взяла-то? Я ж дарила.
– А мне случайно попались, думаю, дай – возьму. А твои подачки мне ни к чему! – и глаза обиженные, с прищуром.
Она очнулась от своих мыслей в троллейбусе, посмотрела в открытые двери на голубей. Под скамьёй остановки они клевали брошенные кем-то семечки, не обращая внимания на людей, смелые и бесшабашные. Голодные. Они голодные с зимы, потому и рискуют.
И вид этих голубей почему-то увел из сердца обиду. Стало даже жаль ее – Олю. Что там Коля сказал? В шоколаде? Вот и пусть. Пусть. Пусть будет счастлива. Главное, чтоб смогла.
И Тася все пыталась представить Олю абсолютно счастливой. Пыталась – и не могла. Соньку – могла, Катю – могла, а Олю, почему-то, нет.
А потом вдруг вспомнился случай. Один раз, классе в восьмом – нашли они котенка в парке у реки. Совсем маленький, с пуповиной. Не дотопил, видимо, кто-то. Вынесло волной, он и выполз. Пищал, вот и услышали они. Тася знала точно – мама не разрешит. Так и сказала, хоть взять его очень хотелось.
Взяла его себе тогда Оля. Завернули, согрели, несли бережно. Два дня со счастливыми глазами в школе ходила Ольга – рассказывала, как кормит из пипетки. А потом выла белугой, когда котенок все же умер. Вот тогда ... Тогда с этим котёнком Оля была искренне счастлива. И даже, когда ревела – была настоящей. Как приоткрылась завеса сердца...
Интересно, какая она сейчас, когда счастливая? – подумала Тася.
***