Я переписал дарственную, – сказал отец, и протянул бумаги новой жене...
Когда Ольга услышала эти слова, будто кто-то ударил её в грудь.
Отец сидел за столом, тот самый, за которым когда-то они втроём — он, мама и она — обедали по воскресеньям. На скатерти — чашка остывшего чая, лимон, разрезанный пополам, и горка сахара.
А напротив — Лидия Михайловна. Женщина ухоженная, аккуратная, в ярком свитере. Её рука с крупным кольцом лежала на столе, почти рядом с бумагами.
— Я переписал дарственную, — спокойно сказал отец, будто речь шла не о доме, а о каком‑то мелком поручении. — Теперь всё на Лиду.
Ольга вскинула глаза.
— Как это — всё на Лиду?
— Дом, земля, гараж, баня, всё, что числилось на мне, — перечислил он усталым голосом. — Я теперь стар, мне нужно, чтобы кто‑то заботился. Лида рядом со мной, а ты живёшь в Москве. Всё логично.
Лида опустила глаза, но уголки её губ дрогнули.
Ольге показалось, что эта женщина давно ждала этого момента.
Дом стоял на окраине небольшого городка. Белые занавески, деревянные наличники, цветы под окнами — мама следила за порядком до последнего дня.
После похорон всё изменилось.
Когда Ольга приезжала, внутри пахло уже не пирожками, а какими-то тяжелыми духами. С полок исчезли старые фотографии, а вещи мамы кто‑то аккуратно сложил в коробки и унес на чердак.
— Пап, где мамина шаль? — однажды спросила она.
— Зачем тебе? — он пожал плечами. — Пыльная, старая. Мы с Лидой все обновили.
Все обновили.
Словно прежняя жизнь была мусором
После смерти мамы прошло полгода. Ольга тогда звонила отцу каждую неделю — спрашивала, ест ли он, не скучает ли. Он отвечал односложно, но держался.
А потом вдруг перестал брать трубку.
Через время позвонила соседка:
— Олечка, у Николая‑то твоего дама появилась. Молодится, хохочет, по рынку вместе ходят.
Ольга не поверила, но приехала проверить.
У калитки стояла незнакомая машина, из дома доносился смех.
Так она впервые увидела Лидию: лет сорок пять, волосы окрашенные, улыбка — слишком уверенная.
— Олечка? Здравствуйте! Я много о вас слышала. Николай вас обожает! — она кивнула дружелюбно.
Ольга сжала губы.
— И кто вы ему?
— Мы... вместе, — ответила Лида просто. — Жизнь-то продолжается, правда?
С тех пор дом стал чужим.
Дарственную отец подписал через два года после начала этих отношений.
Документ готовился давно — Лидия всё подводила к этому шагу тонко и терпеливо.
— Николай, — говорила она мягко, — всё ведь равно тебе, кому достанется дом. Мне не нужно, просто чтоб на старости не волноваться. А то вдруг дочери приедут, продадут, а я куда?
Он соглашался, оправдывался, отмахивался.
Пока однажды не устал сопротивляться.
— Я устал от этой возни, — признался он Ольге позже. — Хочу покоя. Пусть будет так.
Но покой оказался дорогим.
После дарственной всё изменилось.
Лидия стала распоряжаться домом как своей собственностью.
Мебель переставила, обои переклеила, хозяйничала так, будто жила там всю жизнь.
— Пап, — спросила однажды Ольга, — ты хоть договаривался с ней, что у тебя остаётся право жить здесь?
— Конечно, — махнул рукой он. — Она добрая, меня не выгонит.
Добрая…
Через месяц Лидия поставила новые ворота с кодовым замком и сказала:
— У нас теперь порядок. Чтобы не ходили кто попало.
Ольга стояла у калитки и не могла зайти — старый ключ больше не подходил.
Ссора произошла зимой.
Ольга приехала без звонка и увидела, как Лидия громко ругается с отцом.
— Мне надоела твоя дочь! — говорила она. — Она лезет во всё, учит меня, будто я тут приживалка!
— Не кричи при ней, — просил отец.
Но Лидия обернулась и бросила:
— Пусть знает! Дом теперь мой, я имею право!
Ольга подошла к отцу, пытаясь успокоить его.
— Пап, поехали ко мне в Москву, ну пожалуйста. Тут вам плохо.
Он отвернулся.
— Я не поеду. Тут могила матери, тут мой дом.
Тогда Ольга заплакала прямо на крыльце.
Вернувшись в Москву, она пошла к юристу.
— Отменить дарственную можно?
— Почти невозможно, — ответил тот. — Если не доказать давление или психическое расстройство. А возраст вашего отца не основание.
Ольга сидела молча.
— А если есть моральное давление? — спросила она. — Женщина постоянно его уговаривала, манипулировала.
— Нужны свидетели. Нотариус видел, что он был в сознании. Всё.
Ольга поняла, что сделку не оспорить.
Прошло полгода.
Весной Ольге позвонила соседка:
— Твой отец болеет, давление скачет, лежит почти всё время. А Лидия его одну оставляет.
Ольга сорвалась в тот же вечер.
Дверь ей открыла сама Лидия, недовольная.
— Чего вы приехали? У него просто простуда.
Но когда Ольга вошла в комнату — увидела бледного отца.
На тумбочке лекарства в беспорядке, вода простояла ночь.
— Пап, как ты себя чувствуешь?
— Нормально... просто слабо, — ответил он.
Она осталась ухаживать за ним неделю. Лидия всё время была где-то в делах.
Когда отец начал поправляться, сказал:
— Лида добрая, просто устаёт. Не злись на неё.
Ольга не ответила.
В один из вечеров она нашла на чердаке старую тетрадь. Кожаная обложка, почерк отца.
Записи о стройке дома, о садах, о ней самой, когда была ребёнком.
«Дом строился для семьи. Пусть у дочери всегда будет место, куда вернуться».
Эта фраза вывела её из равновесия.
Она спрятала тетрадь в сумку.
Летом Лидия устроила грандиозный ремонт.
Сняла старые ставни, поставила пластиковые окна, перекрасила дом в серый цвет.
— Модно! — объясняла она всем.
Ольга приехала и не узнала родного места.
Сад вырублен, яблони спилены.
— Зачем ты это сделала?! — выкрикнула она.
— Они уже не плодоносили, — равнодушно сказала Лидия. — Надо смотреть в будущее.
— В какое будущее, если ты всё прошлое уничтожила?
Лидия молча пошла в дом и закрыла дверь изнутри.
Соседи шептались:
— Лидка-то всё продать собирается. Уж больно активная, всё к риелтору бегает.
Ольга не верила, но вскоре услышала это и от тёти Нади:
— Видела у них женщину из агентства. Фото дома делала.
Когда она спросила отца, тот встревожился:
— Не знаю. Говорит, просто узнавала цены.
Ольга поняла: дело серьёзное.
— Лидия Михайловна, скажите честно, вы хотите продать дом?
— Может, и хочу. Моё право. А вам-то что? Вы ничего не решаете.
— Это родовое место! Тут мама похоронена!
— Так кладбище не снесут, не волнуйтесь, — усмехнулась Лида. — А жить надо с комфортом.
— И совестью, — добавила Ольга тихо.
Лидия посмотрела на неё холодно:
— Совесть не кормит.
Осенью отец снова слёг. В этот раз сильно.
Инсульт.
Лидия позвонила не сразу.
— Я растерялась, — оправдывалась она потом.
Ольга приехала в больницу. Отец не мог говорить, только взглядом искал её лицо.
Она сидела у кровати.
— Пап, я рядом, держись.
Через неделю он начал медленно шевелить рукой, потом — писать.
На клочке бумаги вывел неровно:
«Прости. Ошибся».
Ольга плакала.
Его выписали, но Лидия уже не ухаживала.
— Я не медсестра, — говорила она. — Пусть дочь присматривает.
Ольга переехала к отцу.
Мыла, кормила, меняла повязки.
Однажды, когда он немного пришёл в себя, сказал:
— Лидия только себя любила. Я поздно понял. Дом не сто́ит того, чтобы за него души губить.
Она молчала. В его словах звучал не гнев, а усталость.
Через месяц сердце отца не выдержало.
На похоронах Лидия играла роль скорбящей вдовы. Друзья отца, соседи, никто не осуждал открыто, но глаза отворачивались.
Ольга стояла рядом с крестом, сжимая отцовскую тетрадь в руках.
После траурного обеда Лидия подошла к ней и сказала:
— Надо будет переоформить счета. Ты же не против?
— Делай, что хочешь, — устало ответила Ольга.
Но уже на следующий день она поехала к нотариусу, куда её вызвали.
— Николай Петрович оставил документ, — сказал нотариус. — Небольшое завещание, оформленное за неделю до смерти.
Он достал папку.
— Здесь указано: дом остается у Лидии Михайловны по дарственной, но личный участок с яблоневым садом он завещает Ольге Николаевне.
Ольга ахнула.
— Он всё‑таки оставил мне кусочек родины...
— Ещё здесь письмо, — добавил нотариус.
На листе знакомым почерком:
«Дочка, дом можно потерять, но нельзя потерять дом в сердце. Сохрани место, где росли яблони. Пусть память живёт».
Весной она приехала на тот участок. Земля заросла бурьяном, но яблоня — одна, старая — всё ещё стояла.
Ольга расчистила территорию, поставила небольшой вагончик, приезжала каждые выходные.
Соседи помогали:
— Вот это правильно! Всё своими руками сохранишь.
Постепенно появилось новое крыльцо, скамейка, белые занавески, запах пирога.
Домик был совсем маленький, но уютный.
Она пекла пироги, писала статьи о деревне и выкладывала их в интернете под рубрикой «Дом у яблони».
Истории читали тысячи женщин. И каждая писала: «У меня было так же…»
Однажды летом к дому поднялась знакомая фигура.
Лидия.
— Я проезжала, решила взглянуть, — сказала она, глядя на новый домик. — Не думала, что ты вернёшься сюда.
— Я не вернулась, — спокойно сказала Ольга. — Я просто продолжаю то, что начали родители.
Лидия вздохнула:
— Ты же знаешь, я продала тот дом, не смогла в нём жить. Соседи косо смотрели. И все шептались.
— А совесть не шептала? — спросила Ольга.
Лидия посмотрела в сторону.
— Шептала. Поэтому я здесь. Хотела сказать... Прости.
Ольга не ответила. Только подошла к яблоне, погладила шершавую кору.
— Папа бы хотел, чтобы ты тоже помнила.
И Лидия ушла, не оглянувшись.
Осенью сад снова зацвёл. Молодые яблони, посаженные Ольгой, дали первые плоды.
Она стояла у окна, держа в руках румяное яблоко, и думала:
дом — это не стены, это память.
Она открыла отцовскую тетрадь и написала последнюю строчку:
«Теперь дом там, где любовь».
Прошли годы. Дом у яблони стал для Ольги местом силы.
Сюда приезжали дети, друзья, соседи. На столе всегда стояли пироги и чай.
Иногда, вечером, она садилась у окна и улыбалась — как будто кто-то невидимо кладёт руку ей на плечо.
— Спасибо, папа, — шептала она. — Я всё сохранила.
