Дочь впервые повторила его жест, и Катя застыла с тарелкой в руках. В этот миг она поняла, что все кончено.
Это было так мимолетно и естественно, что другой бы и не заметил. Алена, их четырнадцатилетняя дочь, говорила по телефону с подругой, уткнувшись в учебник по геометрии. Катя, проходя мимо, хотела спросить, не желает ли дочь компота. И тогда Алена, даже не глядя на мать, просто отмахнулась. Легким, почти небрежным движением кисти — туда, с глаз долой. Точь-в-точь как Игорь.
Катя замерла в дверях. Тарелка с остывшими котлетами вдруг стала невыносимо тяжелой. В ушах зазвенело.
Катя видела его тысячу раз. Она видела его, когда пыталась рассказать о проблеме с машиной, когда жаловалась на мигрень, когда просто хотела поделиться новостью. Всегда одно и то же — раздраженное, брезгливое движение, словно он отгонял назойливую муху. «Отстань. Не сейчас. Твои слова ничего не стоят».
И вот теперь это сделала Алена. Ее девочка. Ее умная, добрая девочка, которая в семь лет писала стихи о бабочках. Она впитывала эту модель, как губка. Училась быть удобной. Училась отмахиваться от матери, как от прислуги.
Сердце ушло куда-то в пятки, оставив в груди ледяную пустоту.
— Мам, ты чего стоишь? — Алена наконец оторвалась от телефона, увидев ее застывшую фигуру.
— Ничего, родная. Думала, компот хочешь.
— А, нет, спасибо.
Катя медленно развернулась и пошла на кухню. Ноги стали ватными. Она поставила тарелку на стол и уперлась ладонями в столешницу. Дышать стало трудно.
Из гостиной доносился ровный гул телевизора. Игорь смотрел новости. Его ритуал. В это время его лучше не беспокоить. Никогда.
Она закрыла глаза, и перед ней поплыли картинки, как в дурном кино.
Вот он, Игорь, приходит с работы. Бросает портфель, пальто вешает на спинку стула, хотя вешалка в полуметре.
— Устал как собака, — его коронная фраза.
Она подходит, помогает снять туфли.
— Ужин готов?
— Да, щи и котлеты.
— Опять щи? Ну ладно, разогрей.
Вот он за столом. Ест молча, сосредоточенно. Потом отодвигает тарелку.
— «Нормально. Соли только переборщила».
И все. Ни «спасибо», ни «вкусно». Просто констатация факта. Оценка. Как товару на полке.
А вот сцена позапрошлой субботы. У нее сильно болела спина, и она попросила его помыть посуду.
— Катя, не придумывай, — он даже не поднял на нее взгляд. — У меня тоже голова раскалывается после твоих разговоров. Но я же не ною. Делай, что должна.
Она делала. Всегда. Стирала, гладила его рубашки с идеальными стрелками, готовила, убирала, следила за уроками Алены, выслушивала его монологи о политике, поддакивала. Была удобной, тихой, не создающей проблем.
А вечером, в постели, он мог повернуться к ней и сказать:
— Ну что, как там твое настроение? Улеглось?
И если она молчала или пыталась сказать, что нет, не улеглось, он вздыхал с преувеличенным страданием.
— Опять начинается. Вечная драма какая-то. Никакой благодарности за то, что я для тебя делаю.
Что он делал? Зарабатывал деньги? Да. Но ее крохотная зарплата бухгалтера на полставки, которую она вела удаленно, тоже шла в общий котел. Он платил за квартиру, а она — за еду, кружки Алены, одежду, мелочи. Он считал, что его вклад больше, а значит, он имеет право на отдых. Ее труд — не в счет.
Она открыла глаза. В кухне пахло щами и яблочным пирогом, который Игорь любил к чаю. Быт. Уют. Ловушка.
И этот жест дочери… Он был последней каплей. Не крик, не скандал, не измена. Всего лишь жест. Но в нем был заключен весь ужас их жизни. Ее дочь училась у отца не уважать ее. И это было уже нельзя списать на усталость, плохой характер или «все мужики такие».
Она подошла к окну. За ним темнел вечерний двор, горели окна в других квартирах. Там, наверное, были свои драмы. Свои тихие войны.
Катя обернулась, посмотрела на дверь в гостиную. Оттуда доносился голос диктора. Игорь был там. В своей крепости. В своем мире, где он — хозяин, добытчик, царь и бог.
И тут она вдруг подумала о простом, бытовом: о том, что не может купить себе новые сапоги, не отчитавшись перед ним, почему старые пришли в негодность; о том, что не может поехать к подруге в другой город на выходные, потому что «кто же меня тут будет кормить?». И о том, как он в прошлом месяце на семейном ужине при всех пошутил: «Катя у нас человек простой, без амбиций. Ее предел — это кухня да огород».
Все это копилось годами. Капля за каплей. А она все терпела, убеждая себя: ради семьи, ради дочери. А оказалось — во вред дочери.
Она медленно вынула телефон из кармана домашних брюк. Палец сам нашел нужное приложение. Она неделю назад, в порыве отчаяния, забила в поиск: «хороший адвокат по семейным делам». Нашла одну. Виктория Сергеевна. Отзывы были впечатляющие. «Помогла в самой безнадежной ситуации», «Профессионал с железными нервами».
Катя так и не решилась тогда позвонить. Страшно было. А что он скажет? А что люди подумают? А как одна?
Сейчас она посмотрела на профиль адвоката. Строгое, умное лицо женщины, которая явно не отмахивалась от чужих проблем.
Пальцы сами набрали сообщение. Короткое. Без эмоций.
«Здравствуйте. Меня зовут Екатерина. Мне нужна ваша помощь в вопросах развода и раздела имущества. Могу я записаться на консультацию?»
Она не стала ждать ответа. Просто нажала «отправить» и выключила экран. Сердце колотилось где-то в горле, но вместе со страхом пришло и странное, забытое чувство — облегчение.
Сделала первый шаг. Самый трудный.
Из гостиной послышался голос Игоря:
— Катя! Чай будешь делать? Или ждать до утра?
Он сказал это своим обычным, слегка раздраженным тоном. Тоном хозяина, отдающего распоряжение.
И Катя, к своему удивлению, не бросилась сразу же ставить чайник. Она медленно, очень медленно провела ладонью по столу, выравнивая воображаемую складку на скатерти. Потом глубоко вдохнула.
— Сейчас, — тихо сказала она в пустоту кухни. Но в этом «сейчас» уже не было прежней покорности. В нем было что-то новое. Твердое. Незыблемое.
Она посмотрела на дверь. Скоро. Скоро в их доме должен был появиться кто-то еще. Адвокат Кати. И Катя впервые за долгие годы почти физически ощутила — она не одна.
***
Тот самый адвокат, Виктория Сергеевна, ответила сухо и по делу: «Жду вас завтра в 17:00. Адрес в профиле. Предварительно составьте хронологию значимых событий в браке». Катя провела полночи, лихорадочно записывая даты, суммы, обидные фразы в заметки на телефоне. Это было похоже на вскрытие старой, гноящейся раны. Но странное дело — чем больше она это делала, тем тверже становилась ее рука. Боль, выплеснутая наружу, превращалась в доказательство.
Он жил в своей уверенной, самодовольной реальности, где Катя была статистом, декорацией. Он видел, что она стала тише, но списал это на «ежемесячные капризы» или усталость. Мысль, что у этой тишины может быть дно, а из этого дна растет сталь, ему в голову не приходила.
Развязка наступила через неделю, в обычную субботу. Игорь объелся пирога с капустой, который Катя пекла для Алены, и был в благодушном, почти снисходительном настроении: сытого и довольного хищника. Алена ушла к подруге делать проект. В квартире остались они двое.
— Чай будешь? — спросила Катя, по привычке.
— А то, — буркнул он, развалившись на диване перед телевизором.
Она заварила чай, поставила перед ним чашку, села в кресло напротив с книгой. В кармане ее домашних брюк лежал телефон. Диктофон был включен — просто на всякий случай. Интуиция, обострившаяся за эти дни, шептала: «Будь готова».
Игорь отпил глоток, крякнул с удовольствием и, не глядя на нее, произнес то, что, видимо, вынашивал уже давно. Сказал это спокойно, будто сообщал, что на улице дождь пошел.
— Кстати, насчет квартиры. Я тут присмотрел однушку на окраине. Неплохой район. Вы с Аленкой туда переедете через пару недель. Ремонт там не нужен, мебель свою заберете.
Катя не шелохнулась. Не выронила книгу. Не ахнула. Она медленно подняла на него глаза. Внутри все замерло, превратилось в лед. Это было даже не предательство. Это было — объявление мусора ненужной вещью.
— Почему? — тихо спросила она. Ей было нужно услышать все.
Игорь махнул рукой, все тем же жестом, который она теперь видела даже во сне.
— Места тут мало. Да и... я познакомился с одной женщиной. Ольгой. Ей, понимаешь, для творчества нужно пространство. Художница. А эта квартира — светлая.
Ольга. Художница. Пространство. Каждое слово было пощечиной. Каждое — гвоздем в крышку гроба их брака.
Он ожидал чего? Слез, истерики, униженных просьб? Он уже приготовился наслаждаться ее унижением, и его лицо даже приняло надменное, снисходительное выражение.
Но Катя... Катя тихо рассмеялась. Коротко, беззвучно. Это был смех человека, который увидел вдруг всю абсурдность картины мира. Она отложила книгу, положила руки на колени и посмотрела на него прямо. Взгляд был чистым, ледяным и абсолютно спокойным.
— Спасибо, Игорь, — сказала она ровным, тихим голосом, в котором не дрогнула ни одна нота. — Большое спасибо.
Он опешил. Это была не та реакция.
— В чем дело? — буркнул он, насторожившись.
— Ты только что собственными словами, — она сделала маленькую паузу, подбирая слова, которые он бы понял, — подарил мне и Алене более половины этой квартиры. И алименты, которые покроют ее учебу в любом, самом дорогом вузе страны. И дал неоспоримое доказательство моему адвокату, связанное с прекрасным юридическим термином: «злоупотребление положением стороны, создающее угрозу жизни и здоровью несовершеннолетнего ребенка».
Она говорила медленно, четко, как диктор, объявляющий приговор. Игорь сидел, вытаращив глаза. Его лицо из самодовольного стало растерянным, а затем начало багроветь.
— Ты что несешь? Какая половина? Это моя квартира! Я ее заработал!
— Нет, Игорь, — Катя покачала головой. — Это наше с тобой совместно нажитое имущество. А твое решение выселить несовершеннолетнюю дочь ради «художницы Ольги» — это веское основание для суда отойти от принципа равенства долей. В мою пользу.
Она не сводила с него ледяного взгляда. Внутри все пело. Не было страха. Была ясность. Хрустальная, режущая ясность.
— Ты... Ты угрожаешь мне? В моем доме? — Он вскочил с дивана, сжимая кулаки. Старый, испытанный метод — запугать.
Но Катя не отпрянула. Она медленно, очень медленно подняла руку и вынула из кармана телефон. Положила его на стол экраном вверх.
— Я не угрожаю. Я информирую. И, кстати... — она чуть склонила голову набок, — повтори, пожалуйста, для протокола. Как зовут ту самую женщину и когда именно ты принял решение выселить свою дочь?
Он замер. Его мозг, не привыкший к сопротивлению, с трудом обрабатывал информацию. Взгляд перебегал с ее спокойного лица на телефон на столе. Диктофон. Она записывает.
— Ты... с.ка... — прошипел он, но уже без прежней мощи. В его голосе послышался страх. Животный, первобытный страх человека, который вдруг понял, что его власть — иллюзия, что его карточный домик рушится от одного дуновения.
— Нет, Игорь, — Катя поднялась с кресла. Она была ниже его, но в тот момент казалось, что она смотрит на него сверху вниз. — Я — мать твоего ребенка. А ты — мужчина, который ради «художницы» готов вышвырнуть на улицу собственную дочь. Решай сам, кто здесь с.ка.
Она повернулась и пошла к себе в комнату, оставив его одного в гостиной. Он не бросился вслед, не закричал. Он стоял, как истукан, среди привычного уюта, который только что уничтожил.
Катя закрыла дверь. Не на ключ. Просто прикрыла. Руки у нее не дрожали. Сердце билось ровно и сильно. Она подошла к окну, глубоко вдохнула.
Он думал, что появившаяся в их жизни адвокат — это просто женщина с бумагами. Он не понимал, что адвокат Кати — это уже другая Катя. Та, что больше не боится. Та, что знает себе цену.
И она только что предъявила ему первый счет. Продолжение>>