— Замуж? За него?
Голос матери, Зинаиды Борисовны, был сухим, как старая корка.
— Маша, ты в своем уме?
Маша смотрела на яркую герань на подоконнике. Вся квартира пахла этим цветком и чем-то кислым, въевшимся — то ли старая мебель, то ли мамина вечная тревога.
— Его зовут Алексей. И да, я в своем уме.
— Да хоть Иннокентий! — всплеснула руками старшая сестра, Света. — Ты его видела? Он же… ну, ты понимаешь. От него же… пахнет.
Света демонстративно сморщила нос, отворачиваясь к зеркалу в тяжелой раме.
— Пахнет улицей, — тихо сказала Маша. — И холодом. А не злобой.
— Ой, святая нашлась! — фыркнула Света, поправляя идеально уложенный волос. — Спасительница. Мам, она же позорит нас! Что люди скажут?
Зинаида Борисовна поджала губы, ее взгляд стал колючим.
— Люди скажут, что моя дочь связалась с отбросом. С бомжом.
Маша вздохнула. Это было бесполезно. Они не видели того, что видела она.
Она встретила Алексея три месяца назад.
Маша тогда сбежала из дома после очередного скандала со Светой — та вечно поучала ее, как жить, как одеваться, с кем встречаться.
Она сидела на скамейке в сквере, уже темнело, и глотала слезы.
Он присел на самый краешек той же скамейки. Неподвижный, в какой-то нелепой темной куртке, слишком тонкой для ноября.
Маша напряглась, ожидая обычной просьбы «на хлебушек».
Но он просто смотрел на голые ветки.
Прошло минут десять.
— Ветер ледяной, — сказал он. Голос был хриплый, но глубокий. — Заболеете.
Маша подняла на него глаза. Лицо обветренное, серая щетина, но глаза… глаза были поразительно ясными. Умными.
— Мне все равно, — буркнула она.
— Зря. Все равно — это яма. Вылезать потом тяжело.
Так они и разговорились.
Он не жаловался. Он просто рассказывал. О том, как имел небольшой столярный цех в области. Как доверял партнеру, брату двоюродному.
Как в один «прекрасный» день остался и без цеха, и без квартиры, которую заложил под кредит для этого самого цеха.
— Сам виноват, — сказал он тогда, глядя на свои потрескавшиеся, черные от въевшейся грязи руки. — Бумаги надо было читать. А я верил.
Маша начала приносить ему еду. Горячие обеды в термосе. Потом — теплую одежду.
А потом поняла, что ждет этих встреч. Что ей впервые в жизни не читают нотаций. Ее просто слушают.
— Он не отброс, мама. Он… он настоящий.
— Настоящий? — взвизгнула Света. — Вот этот твой «настоящий» будет жить здесь? В маминой квартире?
— Я здесь прописана, — твердо сказала Маша. — Это и мой дом тоже.
— О, так ты уже права качаешь! Привести бродягу в дом!
— Мы снимем комнату.
Зинаида Борисовна схватилась за сердце.
— Сбережения она на него потратит! На пьяницу!
— Он не пьет, — отрезала Маша. — Совсем.
— Да все они так говорят! — отмахнулась мать. — Маша, одумайся. Ты же молодая, симпатичная. Найди себе… нормального. С работой. С квартирой.
— Мне не нужна квартира. Мне нужен он.
Это было похоже на взрыв.
Света побледнела.
— Ты… ты серьезно? Ты выйдешь за это? Да над тобой вся родня смеяться будет! Мы же со стыда сгорим!
— Можете смеяться, — Маша встала. — Можете гореть. Я его люблю. И я за него выйду.
Она пошла в коридор. Запах герани и старого лака преследовал ее.
Она прошла в свою старую комнату, открыла общий платяной шкаф, и из-под стопки своего постельного белья достала плоский конверт.
Там были деньги, которые она откладывала с каждой зарплаты последние три года. Ее «неприкосновенный запас».
Света стояла в дверях комнаты, наблюдая.
— Ни копейки не получите! — крикнула мать ей в спину. — Ни копейки!
Маша сунула конверт в карман пальто и натянула ботинки. Руки слегка дрожали, но не от страха. От решимости.
— Мне не нужны твои копейки, мама.
Она открыла дверь.
— Ты еще приползешь! — зло бросила Света. — Вся в слезах! Когда он тебя обчистит и бросит!
Маша шагнула на лестничную площадку, в прохладный воздух подъезда.
— Я не приползу.
Дверь за ней захлопнулась.
Они сняли комнату на окраине. Старая пятиэтажка, последний этаж.
Комната была узкая, как пенал, с продавленным диваном и шатким шкафом. Обои в жирных пятнах.
Зато свое.
Первое, что сделал Алексей, — он отмыл окно. Оно было заклеено старыми газетами, и в комнате царил вечный полумрак.
Он отдирал бумагу, оттирал краску, и когда последние клочки упали, комнату залил бледный декабрьский свет.
Маша улыбнулась.
— Стало... просторно.
— Свет должен быть, — серьезно сказал Алексей.
Он изменился.
Маша отвела его в недорогую парикмахерскую, купила в секонд-хенде простую, но чистую одежду. Куртку, ботинки.
Из-под серой щетины и спутанных волос проступил другой человек. Усталый, с глубокими морщинами у глаз, но с твердым подбородком.
Он больше не пах улицей. Он пах дешевым мылом и морозом.
Их общая кухня пахла иначе. Она пахла чужой едой. Жареной капустой, пригоревшим маслом, сыростью и безнадегой.
Соседи — угрюмая женщина с вечно плачущим ребенком и тихий студент — на них почти не смотрели.
Маша устроилась администратором в маленький фитнес-клуб на другом конце города. Зарплата была крошечная.
Алексей брался за любую работу. Разгружал фуры по ночам, убирал снег, чинил сантехнику соседям.
Он приносил домой немного денег, покупал крупу и хлеб.
И каждый раз молча клал сдачу на комод. Всю, до копейки.
Вечерами они сидели на тесной кухне. Ели гречку.
— Устаешь? — спрашивала Маша, глядя на его покрасневшие, стертые руки.
— Работа не бывает постыдной, Маш. Постыдно — не работать.
Он никогда не жаловался.
Через месяц позвонила Света. Голос был приторно-сладким.
— Машенька, ну как вы там? Живы? Мама так... переживает.
— Живы, Света. Все в порядке.
— Да? А я вот мимо ехала, решила заглянуть. Адрес-то твой узнала... ну, неважно. Встречай.
Маша похолодела.
Света вошла в их комнату и замерла на пороге.
Она была в дорогой шубе, от нее пахло элитным парфюмом, который мгновенно заполнил тесный «пенал», перебив запах мыла и кислой капусты.
Ее взгляд скользнул по дивану, по чайнику на табуретке, по скромному ужину Маши.
— Ох. — Света картинно прикрыла рот ладошкой. — Мило. Очень... аскетично.
— Проходи, раз пришла, — Маша сдержалась.
— Я ненадолго. Я только... вот. — Она поставила на стол тяжелый пакет из дорогого супермаркета. — Мама передала. Тут... ну, поесть. Сыр хороший, колбаска... А то ты, смотрю, совсем исхудала.
Это было хуже, чем крик. Это было унижение, поданное под соусом заботы.
— Спасибо. Не стоило, — глухо сказала Маша.
— Ну что ты, мы же семья. Должны помогать.
Света посмотрела на Алексея, который вошел с работы. Он стоял в коридоре, в своей чистой, но старой куртке.
— А... это, значит, и есть твой... Алексей. Здравствуйте.
— Здравствуйте, — ровно ответил он.
Ее взгляд был как скальпель. Она изучала его, оценивала.
— Ну что, Маша, — протянула Света, снова поворачиваясь к сестре. — Счастлива? Это то, чего ты хотела? Отказаться от всего ради... вот этого?
— Я счастлива, Света. Уходи.
— Я же помочь хочу! — Света повысила голос. — Мама плачет! Я говорю — она сама выбрала! Сама пошла на дно!
— Это не дно, — сказала Маша. — Это жизнь.
— Жизнь? — Света рассмеялась. — В этой... конуре? С бывшим...
— Уходи, — повторила Маша, открывая дверь.
Света поджала губы, ее лицо исказилось.
— Приползешь. Обязательно приползешь. Когда он снова пить начнет.
Она ушла, оставив после себя облако дорогих духов и звенящую пустоту.
Маша смотрела на пакет с деликатесами.
Алексей молча подошел, взял пакет и вынес его в общий коридор. Поставил у двери угрюмой соседки.
— Мы не голодаем, — тихо сказал он.
В тот вечер он долго сидел за столом, положив на него свои рабочие руки.
Маша молчала, зная, что сейчас слова не нужны.
— Она права в одном, — сказал он наконец, не глядя на нее.
— В чем?
— Я тяну тебя вниз. Я грузчик. Я дворник. Я никто.
Маша села напротив. Взяла его ладони в свои.
— Ты столяр.
Он поднял на нее глаза.
— Это было... давно. Все потеряно.
— Руки-то остались, — упрямо сказала Маша. — Руки и голова — они с тобой.
Он долго смотрел на нее. В его ясных глазах что-то менялось.
— Я... я думал.
— О чем?
— Я могу делать мебель. Стулья. Столы. Не... не ширпотреб. А настоящее. Из дерева. Я знаю, где взять хороший материал недорого. Я знаю, как.
Он говорил сбивчиво, впервые за эти месяцы торопясь, боясь, что она его не поймет.
— Но для этого... нужен инструмент. Минимальный. Станок небольшой. Рубанок.
Маша встала.
Она подошла к шкафу, достала из стопки белья тот самый конверт. Все ее сбережения.
Она положила его на стол перед ним.
Алексей отшатнулся.
— Маша. Нет. Это... твое. Все, что у тебя есть.
— Это наше всё, — поправила она. — Это на станки.
— А если... а если не получится? Если я...
— У тебя получится, — отрезала она. — Я знаю.
Он смотрел на этот потрепанный конверт, как на огонь.
— Ты... ты веришь в меня.
— Я не верю. Я в тебе уверена.
Алексей медленно накрыл конверт своей огромной, шершавой ладонью.
— Хорошо. Я сделаю.
Это было не похоже на фирму. Это было похоже на безумие.
Маша сняла им крошечный гараж в промзоне, забитый старым хламом. Два дня они выносили ржавые канистры и гнилые доски.
Алексей привез станки. Подержанные, ржавые, но рабочие. Он купил их по цене металлолома.
Он сам перебрал каждый винтик, смазал, настроил.
И гараж наполнился новым запахом.
Он пах не бензином и сыростью. Он пах свежей стружкой, сосновой смолой и горячим лаком.
Первые полгода были адом.
Маша по-прежнему работала в фитнес-клубе. После смены она ехала в гараж на двух автобусах.
Она привозила ему еду в термосе, помогала шлифовать доски, вела тетрадку "бухгалтерии", пытаясь разобраться в цифрах.
Алексей пропадал там сутками.
Он спал по четыре часа, на старом матрасе, который они притащили с помойки.
Его руки из стертых превратились в мозолистые. В них была сила.
Он сделал первый стул.
Это был не просто стул. Это была вещь с характером. Из цельного дуба, с резной спинкой, идеально подогнанный, живой.
— Куда мы его? — спросила Маша, с восхищением проводя рукой по гладкому дереву.
— Продавать, — сказал Алексей.
Маша сфотографировала стул на свой старый телефон и выложила объявление на бесплатный сайт.
Она не ждала ничего.
Через три дня позвонили.
Приехал мужчина на дорогой машине, долго осматривал стул, цокал языком.
— Откуда? Италия?
— Гараж, — усмехнулся Алексей.
Мужчина посмотрел на Алексея, на его руки, на скромный станок.
— Я возьму. Сколько?
Маша назвала цену. Мужчина, не торгуясь, отсчитал деньги.
А потом сказал:
— А можете сделать мне стол? В том же стиле? И шесть таких стульев? Для моего ресторана.
Это был первый заказ.
Они работали над ним три месяца. Все деньги, что у них были, ушли на материалы.
Они снова сидели на гречке. Но это была другая гречка.
Когда Алексей отгрузил заказ, и тот мужчина — владелец ресторана — пожал ему руку и заплатил, они с Машей просто сидели в своем гараже на куче опилок.
— Мы... смогли, — прошептала Маша.
— Мы начали, — поправил ее Алексей.
Он не купил себе новую куртку. Он купил новый рубанок. И арендовал соседний гараж, чтобы было где хранить готовые изделия.
Маша уволилась из фитнес-клуба.
Она стала менеджером их «фирмы».
Она создала страничку в социальной сети. Назвала ее просто — «Мастерская Алексея».
Она училась делать красивые фотографии. Училась вести переговоры, составлять договоры, организовывать доставку.
Она выкладывала фотографии его работ. Не стулья — кресла. Не столы — комоды. Каждую вещь он делал так, будто она последняя в его жизни.
Заказы пошли. Сначала один в месяц. Потом два.
Через год они уже снимали небольшой ангар на той же промзоне.
У Алексея появились два помощника — молодых парня, которых он сам обучал.
Он уже не был «бомжом». Он был Алексей Викторович. Мастер.
Он по-прежнему ходил в простой одежде, но она была чистой и добротной.
Они переехали из комнаты в общежитии в скромную однокомнатную квартиру. С настоящей кухней и ванной.
Маша купила себе новое платье. Первое за два года.
Они почти не виделись с ее родней. Света пару раз звонила, язвила.
— Ну что, Машка, разбогатели? Миллионы ворочаете?
— Работаем, Света.
— Ну-ну. Не надорвитесь. Мама привет передавала. Говорит, ждет, когда ты поумнеешь.
Маша молча вешала трубку.
Прошло еще полгода.
Однажды вечером Алексей пришел домой позже обычного. Он был не уставший. Он был какой-то... другой. Сосредоточенный.
Он сел на кухне.
— Маш.
— Что, Леш? Что-то с заказом?
— Нет. Я... я сегодня смотрел одно место.
— Место? Под мастерскую? Нам мало ангара?
— Нет. Для нас.
Он положил перед ней на стол буклет.
На буклете был нарисован красивый двухэтажный дом в пригороде. С небольшим садом.
Маша не поняла.
— Это... что?
— Это дом. Я хочу его купить.
Маша рассмеялась.
— Леш, ты в своем уме? Это же... это огромные деньги. У нас нет таких денег.
— У нас есть, — тихо сказал он. — Я считал. Мы можем. Не сразу. В рассрочку. Но можем.
Маша смотрела на него. На его серьезные, ясные глаза.
— Я хочу, чтобы у тебя был сад. И чтобы ты не нюхала больше чужую капусту на общей кухне.
Маша закрыла лицо руками. Слезы капали сквозь пальцы.
— Леша...
Он обнял ее.
— Ты в меня верила, когда я был никем. Ты отдала мне все. Я не имею права не дать тебе всё.
Дом они купили через месяц.
Еще полгода ушло на то, чтобы привести его в порядок. Алексей делал почти все сам.
Он не спал, он строгал, красил, клал плитку. Его мастерская гудела, выполняя срочные заказы, чтобы покрыть расходы.
А Маша сажала.
Она сажала розы, яблони, пионы. Она вдыхала запах свежей земли, и он был лучше любых духов.
Запах старой маминой квартиры, въевшийся запах герани и тревоги, ушел навсегда.
Запах коммуналки, кислой капусты и чужого быта, забылся, как дурной сон.
Их новый дом пах сосновой стружкой, лаком и будущими яблоками.
В субботу Алексей попросил Машу выйти во двор.
У ворот стояла машина. Не новая, трехлетняя, но блестящая, вишневого цвета. Перевязанная нелепым подарочным бантом.
Маша ахнула.
— Леш?
— Ты ездила в промзону на трех автобусах, — просто сказал он. — Хватит. Это твое.
Он вложил ключи в ее ладонь.
На новоселье Маша все-таки позвала мать и сестру.
Она чувствовала, что должна. Не для них. Для себя. Чтобы закрыть эту дверь.
Они приехали.
Света вышла из такси и замерла. Она смотрела на двухэтажный дом, на ухоженный газон, на вишневую машину, припаркованную у ворот.
Ее лицо, обычно такое холеное, стало пятнистым.
Зинаида Борисовна просто молча крестилась, глядя на дом.
Маша встретила их на крыльце. В простом льняном платье, загорелая, спокойная.
— Проходите.
Алексей, чисто выбритый, в светлой рубашке, накрывал на стол на веранде. Огромный стол, который он сделал сам.
Света вошла в дом.
Она трогала стены. Она смотрела на кухню, которая была больше всей их квартиры. Она видела мебель из цельного дерева.
Она зашла в ванную комнату и увидела дорогую плитку.
— В кредит влезли? — это было первое, что она сказала. Голос был сдавленным.
— Нет, — улыбнулась Маша. — Мы не любим кредиты.
— Откуда... откуда это? — Света обвела рукой гостиную. — Украли?
— Леша заработал, — просто ответила Маша, игнорируя выпад.
— На стульчиках? — съязвила Света.
— На стульчиках, — кивнул Алексей, входя в комнату. — И на столах. И на комодах. Прошу к столу, Зинаида Борисовна.
Они сидели на веранде.
Мать ела и плакала. То ли от облегчения, то ли от потрясения.
Света почти ничего не ела.
Она смотрела на Машу. На ее спокойные руки. На ее мужа, который заботливо подливал ей сок.
Она видела человека, который смотрел на ее сестру с обожанием.
И она вспоминала своего мужа, Егора, который лежал на диване и требовал у нее денег.
— Машина... тоже на стульчики? — не удержалась она.
— Машина — это Маше. Чтобы она не мерзла на остановках, — ровно ответил Алексей.
Света отложила вилку.
— Ну, Машка. Повезло тебе. Вытащила лотерейный билет.
— Это не лотерея, Света.
— А что? — Света почти шипела. — Нашла бродягу, отмыла... а он, оказывается, с руками. Кто ж знал!
Маша посмотрела на сестру. Впервые в жизни она не чувствовала ни злости, ни обиды. Только брезгливую жалость.
— Я знала. В этом и разница.
Света побледнела.
Больше они о деньгах не говорили.
Родня уехала быстро, сославшись на дела.
Маша убирала со стола.
Алексей подошел к ней сзади и обнял.
— Жаль тебе их?
— Нет, — Маша покачала головой, глядя на свой сад. — Им себя не жаль, почему я должна?
Она повернулась к нему.
— Помнишь, ты на скамейке сказал, что «все равно» — это яма?
— Помню.
— Ты вылез. И меня вытащил.
— Нет, Маш, — он коснулся ее щеки своей шершавой, мозолистой ладонью. — Мы вылезли вместе.
Он все еще был тем же человеком, которого она встретила на холодной скамейке.
Просто теперь его увидели и остальные.
Полгода спустя.
«Мастерская Алексея» перестала быть просто страничкой в соцсети.
Теперь это был бренд. Небольшой, но уважаемый.
Заказы шли со всей страны. Ангар в промзоне превратился в полноценный цех, где пахло дорогим деревом и работало пятнадцать человек.
Алексей больше не стоял за станком сам. Он руководил, рисовал чертежи, вел переговоры. Он оказался не просто мастером — он оказался талантливым организатором.
Но руки его оставались такими же мозолистыми. Каждую новую модель он по-прежнему собирал сам, от начала и до конца.
Маша ждала ребенка.
Ее сад, который она посадила прошлой весной, дал первые цветы. Розы оплели веранду, и воздух был густым и сладким.
Они сидели в этом саду, пили холодный морс. Алексей читал книгу о пчеловодстве — он решил завести пасеку.
Идиллия. Заслуженная. Выстраданная.
В калитку позвонили.
Маша пошла открывать. На пороге стояла Зинаида Борисовна. Одна.
Маша замерла. Мать не была у них с того самого новоселья.
— Мам?
Зинаида Борисовна выглядела... иначе. Не было той вечной кислой гримасы. Она была бледной и осунувшейся.
— Машенька... — она всхлипнула. — Пустишь?
— Конечно, мам. Проходи. Что случилось?
Мать вошла во двор. Она смотрела на дом, на сад, на Алексея, который вежливо кивнул ей.
— Хорошо у вас... — прошептала она.
— Мам, что?
— Плохо нам, Маша. Плохо...
Она села на скамейку на веранде и закрыла лицо руками.
— Светиного Егора... уволили. Он влез в какие-то долги. Кредиты.
Маша похолодела. При всей злости, это была ее мать.
— Он... он заложил квартиру. Нашу... Машенька, я подписала... я думала, это...
— Что ты подписала, мама?
— Я не знаю... Он сказал, это для налоговой... А теперь... квартиру... нашу... могут забрать.
— Чем... чем я могу помочь? — тихо спросила Маша.
— Я не знаю, дочка... Я...
И тут калитка открылась снова.
Вошла Света. А за ней — ее муж Егор, хмурый, с бегающими глазками.
Света была одета не в шубу. В простую куртку. Но взгляд у нее был прежний.
— Мама не умеет просить, — резко сказала Света. — Я скажу.
— Света? — Маша не понимала. — Это какой-то спектакль?
— Спектакль у тебя, Маша, — усмехнулась Света. — Дом, машина, сад. Живешь красиво.
Алексей встал из-за стола, подошел к Маше, положил ей руку на плечо.
— Что вам нужно? — спокойно спросил он.
— Нам? — Света вытащила из сумки какие-то бумаги. — Нам нужна справедливость.
— О чем ты? — Маша нахмурилась.
— Ты молодец, Машка. Признаю. Поднялась. Только вот... поднялась ты на наши деньги.
Маша отшатнулась.
— Что?
— Твой «неприкосновенный запас», — Света ткнула пальцем в сторону дома. — Тот конверт. Те деньги, что ты отнесла в гараж. Те, на которые вы купили первые станки.
— Это были мои сбережения! Я копила их с зарплаты!
— Да? — Света злорадно улыбнулась. — А у мамы есть другое мнение.
Зинаида Борисовна подняла заплаканные глаза.
— Маш... ну... это же... это были общие деньги. В шкафу. Я... я откладывала нам обеим на черный день. На свадьбу, на...
Маша смотрела на мать. Она не верила своим ушам.
— Мама. Это ложь. Ты знаешь, что это был мой конверт.
— Это правда! — взвизгнула Света. — Ты украла мамины деньги! Ты обокрала нас!
— Света, уходи, — холодно сказал Алексей.
— Нет! — Света потрясла бумагами. — Мы тут... с юристом посоветовались. Вы начали бизнес на украденные деньги. Значит...
Она сделала паузу, наслаждаясь моментом.
— Значит, половина вашего цеха, половина этого дома и вот эта твоя машина... по праву принадлежат нам.
Наступила звенящая пустота. Было слышно только, как жужжит пчела над розой.
Маша смотрела на мать.
— Мама... скажи ей. Скажи, что это не так.
Зинаида Борисовна смотрела в землю.
— Ну, Машенька... Света же... сестра твоя. Надо... надо делиться, Маша.
Света улыбалась.
— Так что, Маш? Либо мы решаем по-хорошему. Ты отписываешь нам долю в бизнесе и платишь отступные. Выкупаешь у нас нашу же квартиру.
Маша смотрела на сестру, на мать, на Егора, который уже прикидывал, сколько стоит вишневая машина.
— А если нет? — прошептала Маша.
— А если нет, — Света шагнула вперед, — мы пишем заявление в полицию. О краже в особо крупном размере.
Читать продолжение тут
Напишите, что вы думаете об этой истории! Мне будет очень приятно!
Если вам понравилось, поставьте лайк и подпишитесь на канал. С вами был Джесси Джеймс.
Все мои истории являются вымыслом.