Звонок раздался в самый неподходящий момент — будто судьба решила пошутить.
Я только погрузилась в ванну, полную ароматной пены с лавандой, и наконец позволила себе расслабиться после изнурительной рабочей недели. Пятница, вечер, редкий случай, когда можно не смотреть на часы.
Тёплая вода, тишина, телефон где-то на полке — и вдруг этот навязчивый, звенящий звонок, будто специально, чтобы выбить из равновесия.
— Алло? — выдохнула я, прижимая трубку к уху мокрой рукой и стараясь не утопить телефон в воде.
— Мариночка! Это я! — голос на другом конце заставил меня застыть.
Я даже не сразу поверила. Казалось, этот тембр остался где-то в прошлом, вместе с детством, школьными фотографиями и запахом маминых пирогов.
— Дядя Витя?.. — переспросила я, осторожно.
— Он самый! — радостно отозвался голос. — Ну надо же, голосок-то у тебя совсем взрослый стал!
Я замолчала, не зная, радоваться или насторожиться.
Дядя Виктор — младший брат моей мамы — человек в нашем семействе персонаж почти легендарный. Появлялся внезапно, исчезал бесследно. Последний раз я видела его лет пять назад, на маминых похоронах. Пришёл, сказал несколько правильных слов, даже помог нести венок... и растворился, как дым.
— Как дела, дядя Витя? — спросила я осторожно, не представляя, куда клонит разговор.
— А вот, думаю, дела мои в твоём городе на пару деньков! Командировка, понимаешь? — бодро начал он. — А гостиницы нынче дорогущие... Думаю, зачем платить, когда родная племянница в просторной квартирке живёт?
Я едва не выронила телефон.
— Прости, что?
— Ну, я ж помню, у тебя после мамы трёшка осталась, — продолжал он весело. — Ты ведь одна теперь? Вот и славно! Я уже на вокзале, через час буду. Адрес не забыл!
— Дядя Витя, подожди, может, я... — начала я, но в ответ услышала только короткие гудки.
Я уронила голову на край ванны и закрыла глаза.
Вот тебе и «расслабься, Марина».
Вода остыла, пена осела, а вместе с ней испарилось и настроение.
Ровно через час в дверь позвонили.
На пороге стоял дядя Витя — с потёртым чемоданом, в поношенной кожанке и с той самой широкой ухмылкой, которую я помнила с детства.
— Мариночка! Какая стала красавица! — воскликнул он и обнял меня так, что я едва не задохнулась от запаха дешёвого табака и чего-то вроде бензина.
— Привет, дядя Витя... Проходи, — выдавила я, стараясь не показать растерянности.
Он снял куртку, не дожидаясь приглашения, и уверенно прошёл в коридор, оглядываясь по сторонам, как инспектор.
— Хорошо живёшь, племяшка! Просторно, чисто, уютно. А где кухня-то у тебя?
— Прямо по коридору, — сказала я автоматически.
Через пять минут он уже сидел за столом, потягивая чай и оживлённо рассказывая о своей жизни:
о том, как «пока временно» подрабатывает в Саратове сантехником, как «вот-вот откроет своё дело», как «дети выросли, а благодарности — ноль».
Слушая, я ловила себя на мысли, что всё это я уже где-то слышала. И много лет назад.
— А что за командировка? — спросила я, поставив перед ним тарелку с котлетами и картошкой.
Он на секунду запнулся.
— Да тут фирма одна — отопление, водоснабжение, все дела. Попросили помочь. Я ж, Марин, мастер на все руки! — подмигнул он.
Я кивнула, хотя внутренний голос шептал: врёт.
Но спорить не стала. В конце концов, два дня — не вечность.
Проснулась я на следующий день от громкого лязга металла и стука, будто у меня в квартире начался капитальный ремонт.
Часы показывали половину восьмого — суббота, между прочим, мой единственный шанс поспать.
Я натянула халат и босиком пошлёпала к источнику звука. Из ванной доносились звуки борьбы человека с техникой.
— Дядя Витя! — крикнула я, распахивая дверь.
Он стоял на стремянке, засучив рукава, и с таким вдохновением ковырялся в вентиляции, будто спасал мир.
— А, Мариночка! — повернулся он с радостной улыбкой. — Проснулась? Я тут твоего «дракона» усмиряю!
— Кого?!
— Вентилятор твой, — пояснил он с видом профессионала. — Гудит, как истребитель! Я его сейчас подлатаю, и будет как новый.
Я потерла глаза.
— Но он же работал нормально…
— Э, нет, — перебил дядя, наставительно подняв палец. — Работать и работать правильно — это две разные вещи.
Я вот смотрю, у тебя и трубы старые, и проводка, небось, ещё мамина. Опасно! А краны — вообще беда.
Я стояла в дверях, не зная, смеяться или плакать.
— Дядя Витя, ты приехал в командировку, а не на ремонт. И вообще — у меня нет денег сейчас на всё это!
Он спустился со стремянки и посмотрел на меня с таким укором, будто я предала семейные традиции.
— Марина, ну что ты такое говоришь? Мамка бы не одобрила, — произнёс он строго. — Родная кровь всё-таки. Разве ж я могу смотреть, как племянница живёт среди этих… аварийных коммуникаций?
Слова про маму больно задели.
Мама часто говорила, что брат у неё человек непростой — «добрый, но непутёвый». И просила меня не терять с ним связь, если вдруг жизнь прижмёт.
Я вздохнула.
— Ладно. Только, пожалуйста, без фанатизма.
— Договорились! — оживился он. — Я вот тут прикинул: если материалы купить, то за неделю тебе всё сделаю. И плитку новую положу, и трубы поменяю.
— За неделю?
— Ну… может, за две, — небрежно махнул он рукой. — С меня работа, с тебя материалы. Всё по-семейному!
Неделя прошла. Потом ещё одна.
А потом я вдруг осознала, что живу посреди стройплощадки.
Ванная — разобрана до кирпича, трубы торчат, из стены свисают провода. В прихожей — ведра, пакеты с цементом, какие-то доски. А дядя Витя… будто чувствовал себя тут полноправным хозяином.
Каждое утро он куда-то уходил — «по материалам», «за инструментом», «к знакомому электрику» — а вечером возвращался с пустыми руками и слегка помятым видом.
— Понимаешь, Мариш, — объяснял он, поудобнее устраиваясь на диване, — нужной плитки нет. Цвет не тот, качество плохое. А брать абы что — не по совести!
Он говорил это, не отрывая взгляда от телевизора, где шел футбольный матч.
Я мылась у соседки, тёти Веры, которая с пониманием пускала меня в душ, но с каждым днём всё чаще тяжело вздыхала.
Деньги, отложенные на отпуск, улетали на «ремонт» — на клей, на ванну, которая до сих пор стояла в подъезде, потому что, по словам дяди, «в проём не проходит, надо стену подправить».
— Дядя Витя, — сказала я однажды вечером, стараясь говорить спокойно, — ты обещал закончить за неделю. Прошло почти три. Когда будет готово?
Он оторвался от телевизора, нахмурился, будто я оскорбила его профессиональную честь.
— Марин, ты несправедлива. Я тут вкалываю день и ночь, а ты недовольна! У меня спина болит, я на раскладушке ночую…
Я чуть не рассмеялась.
«На раскладушке» он, конечно, не спал. Я уступила ему свою спальню, а сама ютилась на диване в гостиной, который уже начал скрипеть подо мной, как протестующий старик.
— И потом, — продолжал он назидательно, — раз уж начали, надо и кухню обновить. У тебя там кран подтекает, ты заметила?
Я почувствовала, как по телу пробежала волна раздражения.
— Нет, дядя Витя. Никакой кухни. Сначала — ванная.
Он пожал плечами и с видом обиженного мастера включил телевизор погромче.
— Ну, как знаешь. Только потом не говори, что я не предлагал.
К концу второго месяца я была на грани.
Квартира напоминала временный приют бригады строителей.
Повсюду — инструменты, банки с краской, какие-то ржавые ключи.
А дядя Витя, похоже, чувствовал себя комфортно.
Он уже успел перезнакомиться со всеми соседями, подружился с продавщицей из магазина и охранником с парковки. Весь дом знал, что «у Марины живёт дядя-мастер», но никто, кажется, не видел результатов его труда.
Однажды я вернулась с работы — уставшая, голодная, мечтая просто о тишине — и застыла на пороге кухни.
За столом сидели двое мужчин. Один — дядя Витя, другой — какой-то краснолицый незнакомец. Они пили чай и громко смеялись.
— А, Марина! — радостно вскрикнул дядя. — Познакомься, это Геннадий Палыч, с пятого этажа. Я ему обещал после твоей ванной его санузел посмотреть. Там беда!
Незнакомец улыбнулся:
— Повезло тебе с родственником! Золотые руки у человека!
Я стояла, чувствуя, как в груди поднимается волна гнева.
Золотые руки? Да у меня уже скоро будет золотой кредит, если так пойдёт!
— Дядя Витя, можно тебя на минутку? — процедила я сквозь зубы.
Мы вышли в коридор, я плотно прикрыла дверь, чтобы их с «Геннадием Палычем» смех не вырывался наружу, и обернулась к дяде.
— Что это вообще происходит, дядя Витя? — спросила я, стараясь держать голос ровным. — Ты теперь ещё и по соседям подряды берёшь, живя в моей квартире?
Он моргнул, растерянно потёр затылок.
— Марин, ты чего разошлась? Я же помогаю людям! И себе на хлеб заработаю, и репутацию поднимаю!
— А мою ванну кто доделает? — я с трудом сдерживала себя. — Уже два месяца живу как в походных условиях, моюсь у соседки, сплю на диване, а ты устраиваешь чайные посиделки с «клиентами»!
Он вздохнул, опёрся рукой о стену, будто собирался признаться в страшной тайне.
— Марин, ну не кипятись… Командировка моя сорвалась. Работы там не стало. Квартиру в Саратове пришлось продать, понимаешь? Вот я и подумал — приеду, осмотрюсь, может, тут что-то найду. А ты ведь одна, места полно, не стесню никого.
Я закрыла глаза.
Так, значит, не «командировка», не «фирма» — просто блеф. А я, дура, слушала его рассказы про «ответственные объекты».
— Дядя Витя, — сказала я тихо, — у тебя неделя. За это время заканчиваешь ванную и съезжаешь.
Он поднял голову, в глазах промелькнуло недоумение, потом — укол обиды.
— Ты серьёзно? Куда ж я пойду? На улицу выгонишь родного человека?
— Не на улицу, — спокойно ответила я. — Ты взрослый мужчина, работу уже себе нашёл, клиентов — хоть отбавляй. Вон, Геннадий Палыч тебя с руками оторвёт.
Он опустил взгляд, потом тяжело выдохнул.
— Вот ведь… жизнь пошла. Родни — и той не осталось. Все только выгоняют, да упрекают…
— Не переводи стрелки, — сказала я твёрдо. — Неделя.
На следующее утро я проснулась от звуков работы в ванной.
Не просто звуков — там кипела настоящая буря деятельности: гудела дрель, стучал молоток, пахло клеем и пылью.
Дядя Витя, засучив рукава, трудился с таким усердием, словно от этого зависела судьба страны.
Он не ворчал, не отвлекался, не уходил «за материалами» — просто работал.
За пять дней он сделал больше, чем за все предыдущие недели. Новая плитка легла ровно, трубы блестели, а в воздухе пахло свежестью ремонта, а не хаосом.
Когда всё было готово, он позвал меня:
— Ну что, принимай работу, хозяйка!
Я вошла и едва сдержала удивление.
Ванная сияла: белая плитка, новая сантехника, аккуратное зеркало с подсветкой. Даже мыльница — и та в тон.
— Это я от себя добавил, — сказал он с гордостью. — В благодарность за приют.
Я стояла, глядя на него, не зная, что сказать. В груди боролись раздражение, усталость и… странная жалость.
— Красиво, — наконец сказала я. — Очень.
Он опустился на край новой ванны, вытер лоб и тихо добавил:
— Я всё понимаю, Марин. Перестарался я, затянул, наломал дров. Просто… не хотел просить. С возрастом гордость дурная появляется.
Я посмотрела на него — поседевшего, в старом свитере, с натруженными руками — и впервые за долгое время ощутила не злость, а что-то вроде тепла.
Он поднял глаза:
— Васильич, этот, с пятого, комнату предлагает — пока пожить. Работы у меня теперь хватает, в доме очередь уже. Так что съеду, как договаривались.
Я вздохнула.
— Мог бы просто сказать всё сразу. Без этих хитростей.
Он криво улыбнулся.
— Хотел казаться нужным. А вышло — как всегда.
Мы молча постояли. За окном моросил дождь, капли стучали по подоконнику, и в этой тишине что-то сдвинулось — будто напряжение, копившееся все эти месяцы, наконец рассеялось.
— Знаешь, — сказала я, — оставайся пока на месяц. Найдёшь жильё спокойно. Только, пожалуйста, без новых ремонтов.
Лицо дяди Вити просветлело, он чуть не подпрыгнул.
— Договорились! Только кран на кухне всё-таки поменяем, а? Он же правда подтекает!
Я не выдержала и рассмеялась.
— Только кран, дядя Витя. Только кран.
Прошло полгода.
Каждое утро я захожу в ванную, смотрю на аккуратную белую плитку и невольно улыбаюсь.
Она — напоминание обо всём, что я тогда пережила: раздражение, усталость, растерянность… и в итоге — примирение.
Дядя Витя давно съехал. Теперь он живёт неподалёку, снимает комнату у того самого Геннадия Палыча. Работает в местном ЖЭКе сантехником, берёт частные заказы. Соседи хвалят: «Ваш родственник — надёжный мужик, золотые руки!»
Он иногда заходит — с тортом, пирогом или бутылкой вина, шутит, рассказывает новости.
Я уже не вздрагиваю, услышав его звонок в дверь.
Теперь он не вторгается в мою жизнь — просто заглядывает в гости.
И, знаешь, я поймала себя на мысли, что не жалею.
Да, ремонт стоил мне нервов и денег. Да, я тогда всерьёз думала выставить его за дверь.
Но, если честно, может, это и был шанс — вернуть хоть что-то от той семьи, которую я потеряла вместе с мамой.
Мы с ним — последние из рода.
Два упрямых человека, не умеющих просить, но по-своему привязанных друг к другу.
Иногда он помогает соседям бесплатно — «по стариковской совести». Иногда звонит мне вечером просто так: «Как ты там, Маринушка?»
И в этих редких звонках слышится то, чего я раньше не замечала — забота. Неловкая, неуклюжая, но настоящая.
Я поняла, что родственные связи — штука сложная.
Иногда они душат, раздражают, заставляют защищать личные границы. А потом, когда остаёшься один, вдруг осознаёшь — именно эти связи и удерживают нас от полного одиночества.
Иногда ремонт за свой счёт — не такая уж высокая цена за то, чтобы не чувствовать себя последним человеком на земле.
Я выключаю свет, бросаю взгляд на зеркало с подсветкой — то самое, «от него в подарок».
Отражение улыбается мне спокойно и чуть грустно.
Жизнь всё ещё неидеальна, зато своя.
И если завтра снова раздастся звонок, я, наверное, всё-таки открою дверь.
Но сначала спрошу:
— Ну что, дядя Витя, опять кран потёк?