— Воду у меня в квартире прорвало! С потолка течет! Катастрофа! Я к вам, пока не устранят. Вы же не выгоните старую мать на улицу?
Шесть утра. В квартире пахнет кофе и тишиной. Я стоял у плиты, наслаждаясь этими пятнадцатью минутами до общего подъема, когда дом принадлежал только мне. Я поднял взгляд на календарь. «Суббота». Уголок губы непроизвольно дернулся в подобии улыбки. Выходной. Значит, можно не спеша сходить с детьми в парк, возможно даже…
Звонок в дверь, резкий, нетерпеливый, разорвал утренний покой как ножом. Сердце упало и замерло. Ее звонок. Узнаю из тысяч.
— Кому это в такую рань не спится? — из спальни вышла Алена, заспанная, в моем старом халате.
Я уже был в прихожей. Через глазок увидел ее — Галину Петровну. Несмотря на субботу и ранний час, она была одета так, будто направлялась на светский раут: бежевый костюм, каблуки, сумка-клатч. Лицо под слоем макияжа было озабоченным и решительным.
Я открыл. Холодок повеял в лицо.
— Доброе утро, — сказал я, пытаясь выдавить из себя хоть каплю приличия.
— Какое уж тут доброе, — отрезала она, проходя мимо меня, оставляя за собой шлейф резких духов. — У меня чрезвычайное положение. Леночка, ты не представляешь, что случилось!
Она прошла на кухню, как хозяйка, сняла пальто и накинула его на спинку моего стула.
— Мам, что такое? Ты вся на нервах, — встревожилась Алена, хватаясь за чайник.
— Воду у меня в квартире прорвало! С потолка течет! Катастрофа! Я к вам, пока не устранят. Вы же не выгоните старую мать на улицу?
Она посмотрела на меня. Взгляд был испуганно-вызывающим. Я знал, что в ее доме управляющая компания работает как швейцарские часы, и любой заявкой там занимаются мгновенно. Но спорить было бесполезно.
— Конечно, оставайся, — вздохнула Алена. — Андрей, поставь маме чашку.
Так началась наша суббота. Галина Петровна устроилась на кухне, как командующий штабом. В восемь утра она уже будила детей.
— Сережа, вставай, проспишь всю жизнь! Марш умываться! И носки эти сразу в стирку, я новые купила.
— Не хочу твои носки! — буркнул сын, зарываясь с головой в подушку.
— Леночка, ты слышишь? Он уже в твоего отца, грубиян!
Я молча заваривал кофе, чувствуя, как знакомое напряжение сковывает плечи. Она была повсюду. Ее голос, ее советы, ее вздохи. Она переставляла баночки на полке, критиковала марку моего кофе, пыталась накормить Машку манной кашей, от которой та рыдала.
— Галя, она не ест манку, — не выдержал я. — Мы ее не заставляем.
— Потому что ты ее избалуешь! Детей надо приучать к полезному! — она повернулась к Алене. — Он вообще с ними как с подушками возится. Никакой строгости!
— Мам, хватит, — слабо возразила Алена.
— Что «хватит»? Я жизнь прожила, я знаю, как надо! — Галина Петровна ударила ладонью по столу. — А ты все его защищаешь! Посмотри на него! Сидит, надулся, как мышь на крупу. Мужик в доме должен быть добытчиком, главой! А не тихоней, который кофе разливает!
Я встал, отодвинув стул. Чашка с грохотом опрокинулась, кофе растекся по столу, заливая свежую, только что постеленную Аленой скатерть.
— Хватит, — сказал я тихо. — Хватит указывать, как мне жить, воспитывать детей и быть «мужиком». Это мой дом. Или ты сейчас же уйдешь, или…
— Или что? — она встала, ее глаза сверкали. — Выгонишь? Выкинешь на улицу? Да я дочь свою проведать пришла! В своем ли мы уме?
— Твоей мамы как-то слишком много в нашей жизни! — слова вырвались сами, криком, в котором копились месяцы, годы. — Она не «пришла проведать»! Она здесь живет! Ей нужно контролировать каждый наш шаг! И ты… — я посмотрел на Алену, — ты не видишь проблемы. Ты всегда на ее стороне.
Алена замерла, глядя на нас обоих, как на теннисный мяч. Ее лицо исказилось от боли и растерянности.
— Андрей, как ты смеешь! — Галина Петровна сделала шаг ко мне. — Я все для вас! Все! А ты… неблагодарный! Лена, он меня ненавидит! Ты слышишь? Он твою мать ненавидит!
— Я просто хочу, чтобы ты оставила нас в покое! — закричал я, теряя над собой контроль. — Убирайся! Убирайся к себе, к своим трем квартирам, к своим деньгам! Решай там свои проблемы с потопом и оставь мою семью в покое!
Я развернулся, выбежал из кухни и грохнул дверью в спальню так, что задребезжали стекла в серванте. Я стоял, прислонившись лбом к прохладной двери, и слушал, как за стеной рыдает Алена, а ее мать утешает ее приглушенным, ядовитым шепотом: «Ничего, дочка, ничего. Успокойся. Он не стоит твоих слез. Мы найдем тебе настоящего мужчину. Я уже присмотрела одного… Овдовел, бизнесмен. Очень состоятельный».
Мои кулаки сжались сами собой. Война продолжалась. И я проигрывал в ней одно сражение за другим.
Скандал, как всегда, затянулся на несколько дней. Алена дулась, Галина Петровна демонстративно исчезла, а в доме повисла тяжелая, гнетущая тишина. Я пытался загладить вину, звал Лену в кино, предлагал помочь по дому, но она отмахивалась, холодная и отстраненная.
Через неделю Галина Петровна появилась снова, но на сей раз ее настроение было странно приподнятым. Она не лезла с советами, а сидела с телефоном, что-то активно печатая, и на ее лице время от времени появлялась загадочная, почти девичья улыбка.
— Мам, у тебя новый знакомый? — как-то вечером спросила Алена, заметив ее оживление.
Галина Петровна смущенно потупилась, и это было так на нее не похоже, что я насторожился.
— Ах, Леночка, не смеши. В моем-то возрасте. Хотя… — она многозначительно взглянула на меня, — есть один человек. В сети познакомились. Очень эрудированный. Интеллигентный.
— В интернете? — нахмурилась Алена. — Мама, ты же знаешь, сколько там мошенников.
— Что ты, что ты! Он совсем не такой! — вспыхнула теща. — Артем. Ему сорок пять. Историк, представляешь? Занимается антиквариатом. Живет в Сочи. У него своя галерея. И как он со мной разговаривает… — она мечтательно вздохнула. — Не то, что некоторые.
Я молча пережевывал ужин, чувствуя, как во рту появляется неприятный, металлический привкус. «Сорок пять. Сочи. Антиквариат». Все это пахло настолько классической схемой, что даже не смешно.
— Галя, будь осторожна, — не удержался я. — Сейчас много тех, кто ищет одиноких… женщин постарше.
— А, так я уже «женщина постарше»? — ее глаза сверкнули. — Спасибо, просветил. Не переживай, Андрей, у меня голова на плечах есть. В отличие от некоторых, кто готов последние гроши на ветер пустить.
Ее роман с «историком Артемом» развивался стремительно. Она стала тщательнее следить за собой, купила новый планшет для «более удобного общения», целыми днями пропадала в видеочатах. Она взахлеб рассказывала Алене о его уме, галантности, о том, как он ценит «настоящих, глубоких женщин».
— Он говорит, я так похожа на его покойную маму, — делилась она как-то, и в ее голосе звучала неподдельная нежность, которую я никогда не слышал, обращенной к нам.
Алена, сначала скептичная, постепенно поддавалась ее настроению.
— Может, и правда хороший человек, — говорила она мне. — Мама так давно одна. Ей же нужно внимание.
— Внимание, которое стоит денег, — мрачно парировал я. — Ты не находишь подозрительным, что «успешный галерист» из Сочи ищет себе пару в нашем городе, да еще и в интернете?
Но меня не слушали. Галина Петровна парила в облаках. Пока однажды за ужином она не обмолвилась:
— Артем в следующий раз приедет не один, а с партнером по бизнесу. Они хотят посмотреть одну редкую частную коллекцию икон в нашем музее. Но билеты туда дорогущие, да и проживание… Он, конечно, скромничает, но я понимаю, что ему тяжело одному все тянуть.
— И что? — спросил я, откладывая вилку.
— Ну, я подумала… У меня же есть свободные деньги. Небольшая сумма. Я могла бы помочь ему. В долг, конечно. Он человек состоятельный, сразу вернет.
— Мама, нет! — воскликнула Алена. — Ты с ума сошла! Давать деньги человеку, которого в глаза не видела?
— Я его вижу каждый день в скайпе! — обиделась Галина Петровна. — Он не какой-то проходимец! Он отправлял мне фотографии своей галереи, документы!
— Какие еще документы? — не отступала Алена.
— Ну… сканы паспорта, водительских прав… — теща замялась.
— Мама, это же элементарно можно подделать! — Алена встала, ее лицо покраснело. — Ни копейки! Слышишь? Это развод!
Галина Петровна замкнулась и ушла в себя. Но я видел, что сомнения в нее уже закрались. Она стала тише, чаще задумывалась, ее переписки с «Артемом» теперь велись украдкой.
Решающий разговор произошел через несколько дней. Я вернулся с работы и застал ее одну в гостиной. Она сидела на диване, сжав в руках телефон, и плакала. Тихо, по-старушечьи, без надрыва. Увидев меня, она попыталась быстро вытереть слезы.
— Что случилось? — спросил я, садясь напротив.
Она молчала, глядя в окно.
— Галя? — я впервые, наверное, за много лет назвал ее по имени без раздражения.
— Он… — ее голос сорвался. — Артем. Попросил больше. Значительную сумму. На какую-то «срочную покупку» для галереи. Говорит, иначе аукцион продует. И… намекнул, что если я не помогу, наши отношения, видимо, ничего для меня не значат.
Она подняла на меня заплаканные глаза, и в них я увидел не надменную тещу, а напуганную, одинокую женщину, которую чуть не обманули.
— Я позвонила сегодня в тот музей, — прошептала она. — Спросила насчет коллекции икон. Там сказали, что никакой частной коллекции на выставке нет и не было.
Воздух вышел из нее со свистом. Она обхватила себя за плечи, будто замерзла.
— Я чуть не отдала ему все. Все, что скопила. На что жить бы стала? Дура старая.
В ее голосе было столько отчаяния и стыда, что моя привычная к ней злость куда-то испарилась. Впервые я почувствовал к ней нечто вроде жалости.
— Скажите ему, что у вас нет денег, — предложил я мягко. — Что все вложено в недвижимость и снять их нельзя. И посмотрите на его реакцию.
Она так и сделала. На следующий вечер, сидя у нас на кухне, она написала ему сообщение. Ответ пришел мгновенно. Сначала — шквал оскорблений («скупая старуха», «одурачила меня, думала, я на тебя работать буду?»), затем — угрозы («я тебя найду, ты у меня попляшешь»). Она с ужасом читала это, и ее пальцы дрожали.
— Боже мой… — прошептала она, отшвырнув телефон, как гадюку. — Какой же он… мерзавец.
Алена, стоявшая рядом, обняла ее.
— Мама, главное, что ты вовремя спохватилась. Все нормально.
Галина Петровна плакала, прижавшись к дочери. А потом ее взгляд упал на меня. Он был странным — в нем читались и благодарность, и досада, и какое-то новое, незнакомое понимание.
— Спасибо, Андрей, — выдохнула она. — Кажется, ты был прав.
Это было маленькое, локальное перемирие. Но ненадолго. Унижение от того, что ее, умную и практичную, чуть не провели как последнюю простушку, сделало ее лишь озлобленнее. И вся ее ярость и недовольство жизнью вскоре снова обрушились на единственную доступную цель — на меня. Ее визиты участились, критика стала еще более язвительной. Она словно пыталась доказать себе и всем, что она по-прежнему все контролирует, что она не слабая старуха, а грозная сила. И ее главной идеей фикс снова стало наше объединение под одной крышей..
После истории с альфонсом Галина Петровна стала вести себя иначе. Ее нападки на меня не прекратились, но в них появилась какая-то вымученная, ритуальная обязательность. Словно она продолжала войну по инерции, потому что не знала, как еще существовать в нашем общем пространстве. Ее энергия, ранее распылявшаяся на все сферы нашей жизни, теперь сконцентрировалась на одной маниакальной идее — объединить домохозяйства.
— Леночка, я была в том ЖК «Аристократ», — объявила она как-то вечером, влетая в квартиру с развевающимся платком. — Там как раз продается двухуровневая квартира с видом на парк! Представляешь? Отдельный вход для меня на первом этаже, а вы — наверху. И огромная гостиная, где мы все будем собираться по вечерам!
— Мам, мы уже говорили… — начала Алена устало.
— Говорили-говорили! — отрезала теща. — А ты подумала о детях? Сереже скоро в школу, ему нужна своя комната для занятий! А Машке? Девочке нужно пространство! А вы в этой трехкомнатной клетке ютитесь! Андрей, — она повернулась ко мне, и в ее глазах загорелся азарт игрока, — ты только посмотри расчеты! Продаем мою трешку и вашу трешку — и нам как раз хватает на эту роскошь! Ипотека будет минимальная!
— Галя, — я отложил газету. — Я не хочу жить с тобой. Ни в «Аристократе», ни в хрустальном дворце. Это не обсуждается.
Ее лицо исказилось.
— Ах, не обсуждается? Значит, ты готов лишить своих детей лучшего будущего из-за своей гордыни? Из-за того, что не можешь переступить через свою неприязнь ко мне?
— Это не гордыня! — голос мой зазвенел. — Это мой дом! Мое право дышать воздухом, не отравленным твоим вечным недовольством! Я не хочу, чтобы мои дети росли в атмосфере постоянной войны!
— Войны? — она фыркнула. — Это ты ее развязываешь! Я предлагаю мир! Общий кров! Семейный очаг!
— Ты предлагаешь тюрьму с твоим личным надзором! — вскочил я. — И хватит прикрываться детьми! Это нужно тебе! Ты одна! И ты хочешь привязать к себе дочь, чтобы не остаться в полном одиночестве!
Последняя фраза попала в цель. Галина Петровна побледнела, будто ее ударили. Ее губы задрожали.
— Я… одна? Да я… — она не нашлась, что сказать, резко развернулась и, схватив сумочку, выбежала из квартиры, хлопнув дверью.
Алена смотрела на меня с укором.
— Зачем ты так? Она же после того случая с мошенником вся изнервничалась.
— А я что, не изнервничался? — тихо спросил я. — Лена, она не изменится. Она просто сменила тактику. Раньше она пыталась нас рассорить, теперь — поглотить. Цель одна — контролировать тебя, а значит, и всю нашу жизнь.
Алена ничего не ответила. Она ушла в спальню. Я остался один в гостиной, слушая, как за стеной плачет Машка, испуганная нашими криками.
Мысли путались. «Может, я и правда эгоист? Лишаю детей материальной стабильности? Но какая стабильность может быть в доме, где каждый день — поле боя? Где дети будут слышать, как их отца унижают? Где их мать разрывается между мужем и матерью?»
В ту ночь мы с Аленой снова не разговаривали. А утром Галина Петровна появилась снова. Без звонка. С лицом, выражающим вселенскую скорбь.
— Леночка, — сказала она, не глядя на меня. — Я все обдумала. Я понимаю, что я… лишний груз в вашей жизни. Я старая, больная женщина. И чтобы доказать, что я желаю вам только добра… Я отказываюсь от своей идеи.
Алена удивленно посмотрела на нее.
— Мам?
— Да. Я не буду больше настаивать. — Она подошла к дочери и взяла ее за руки. — Но я хочу сделать тебе подарок. Я хочу купить тебе ту самую квартиру в «Аристократе». Оформить ее на тебя. Ты и дети будете жить там. А я… я останусь в своей старой квартире. Буду просто… приходить в гости.
В воздухе повисло ошеломленное молчание. Алена смотрела на мать широко раскрытыми глазами. Я почувствовал, как по спине пробежал холодок. Это был гениальный ход. Отчаянный, дорогой и абсолютно безумный.
— Мама, ты с ума сошла! — ахнула Алена. — Это же целое состояние!
— А на что же еще копить, как не на счастье собственной дочери? — сладко произнесла Галина Петровна, наконец бросив на меня торжествующий взгляд. — Пусть мои внуки растут в достойных условиях. Без тесноты и… напряженности.
Я понял. Это была не капитуляция. Это была объявленная война на уничтожение. Она покупала для моей жены и моих детей дом. Дом, в котором мне не было места. Дом, куда я буду приходить в гости. Как она.
— Лена, — тихо сказал я. — Ты серьезно рассматриваешь это предложение?
Алена растерянно смотрела то на мать, то на меня. В ее глазах читалась борьба. Искушение роскошью, простором, жизнью без финансовых забот — против мужа, против целостности нашей семьи.
— Я… я не знаю, Андрей, — прошептала она. — Это же… это же для детей.
В тот момент я впервые по-настоящему усомнился в прочности нашего брака. Не из-за скандалов, не из-за тещи. А из-за хрустальной туфельки, которую моя теща протягивала своей Золушке, чтобы увести ее из моего захолустья.
Решение Алены тянулось неделями. Атмосфера в доме была невыносимой. Она металась, то воодушевляясь перспективой новой жизни, то впадая в чувство вины передо мной. Галина Петровна, понимая, что главная битва происходит в сознании дочери, изменила тактику. Она стала пугать ее.
— Леночка, ты думала о будущем? — сидя на кухне, говорила она, пока я претендовал, что читаю в гостиной. — Андрей работает на износ. А что, если он здоровье подорвет? Останетесь вы с детьми в этой конуре с долгами? А я старая, я не вечная. Кто вам поможет тогда?
Или, глядя на играющих детей:
— Сереже скоро школа. В том районе, где «Аристократ», лучший лицей в городе. А здесь? Обычная средняя школа. Ты хочешь лишить сына перспектив?
Она играла на самых темных струнах — страхе за детей, за будущее, на материнском инстинкте. И я видел, как Алена сдает позиции. Ее взгляд на меня становился все более отстраненным, оценивающим. Она начала придираться к мелочам: к разбросанным носкам, к недостаточно высокой, по ее мнению, зарплате, к тому, что я мало времени уделяю детям.
Однажды вечером мы поехали в тот самый ЖК «Аристократ». Риелтор, подобострастный молодой человек, водил нас по бесконечным пустым комнатам с панорамными окнами. Алена ходила по паркету, сияющему, как зеркало, и касалась пальцами стен, словно боялась, что все это мираж.
— А здесь будет гардеробная Лены, — говорила Галина Петровна, распахивая очередную дверь. — А здесь — игровая для детей. Видишь, Андрей? — она повернулась ко мне. — Видишь, в каких условиях могли бы расти твои дети?
Я видел. Я видел роскошную, бездушную коробку. Я видел ценник, от которого захватывало дух. И я видел глаза своей жены, в которых плясали отражения чужой, навязанной ей мечты.
По дороге домой в машине повисло тяжелое молчание.
— Ну? — не выдержал я. — Понравилось?
— Это же сказка, Андрей, — тихо сказала Алена, глядя в окно. — Просто сказка.
— Сказка, в которой мне нет места, — отрезал я. — Или ты думаешь, я буду каждый день ездить к вам в гости из нашей «конуры»? Это конец нашей семьи, Лена. Ты это понимаешь?
— Почему конец? — вспыхнула она. — Почему все должно быть по-твоему? Почему мы должны вечно ютиться и считать копейки, когда есть такой шанс?
— Потому что этот «шанс» куплен ценой нашего брака! — я ударил рулем от бессилия. Машина вильнула. — Она покупает тебя, Лена! Как вещь! И ты позволяешь себя купить!
— А ты что мне предлагаешь? — закричала она в ответ. — Вечную борьбу? Вечную усталость? Чтобы я, как и ты, каждый день пахала и возвращалась в эту тесную, заставленную хламом квартиру? Я устала, Андрей! Устала!
Она разрыдалась. Я свернул на обочину и заглушил двигатель. Мы сидели в темноте, и ее рыбы были единственным звуком.
— Я люблю тебя, — прошептал я. — Разве этого мало?
— Мало! — выкрикнула она, всхлипывая. — Любви мало, Андрей! Нужна еще уверенность! А у меня ее нет! С тобой ее нет!
Ее слова ранили больнее любого ножа. Я понял, что проиграл. Не теще. А системе ценностей, которую она так умело в нее внедрила.
В тот вечер, вернувшись домой, мы снова поругались. На этот раз из-за ерунды — из-за того, что я не помыл посуду. Но это была лишь верхушка айсберга. Мы кричали друг на друга, выплескивая накопленные обиды и разочарования. Дети плакали в своей комнате.
В самый разгар скандала я, отмахиваясь от ее упреков, нечаянно задел локтем большую китайскую вазу, подаренную нам когда-то друзья. Она с грохотом разбилась вдребезги.
Мы замерли, глядя на осколки. Символично. Наш брак лежал там, на полу, в виде тысячи острых черепков.
— Вот и все, — тихо сказала Алена. Ее глаза были пустыми. — Все… кончено.
Она повернулась и ушла в спальню. Я остался один среди обломков своего счастья. Я понимал, что вазу можно было склеить. А вот доверие, уважение и ту хрупкую связь, что когда-то называлась семьей — уже вряд ли.
На следующее утро Галина Петровна, узнав о ссоре, появилась с лицом, полным скорби и… удовлетворения.
— Леночка, — сказала она, обнимая дочь. — Ты приняла решение?
Алена, с красными от слез глазами, молча кивнула.
— Хорошо, — теща бросила на меня взгляд, в котором читалось торжество. — Я сегодня же звонок риелтору. Начинаем оформлять документы на ту квартиру. На тебя.
Она выиграла.
Покупка квартиры в «Аристократе» стала точкой невозврата. Алена с детьми переехала туда еще до окончания ремонта, ссылаясь на «нервозную обстановку» в нашем старом доме. Я остался один среди призраков нашей прежней жизни. Развод был вопросом времени, и мы оба это понимали, хоть и тянули с официальностями.
Галина Петровна торжествовала. Она теперь жила на первом этаже нового роскошного гнезда, и ее визиты ко мне прекратились — зачем, если ее главный приз был уже у нее в руках? Изредка Алена, испытывая чувство вины, звонила и коротко рассказывала о детях. В ее голосе я слышал не радость от новой жизни, а какую-то оглушенную, вымученную покорность. Она получила все, о чем, как ей казалось, мечтала, и обнаружила, что мечта оказалась пустой и холодной, как стены в ее новой гостиной.
А потом случилось немыслимое. Галина Петровна, всегда такая здоровая и полная сил, скоропостижно скончалась во сне от обширного инфаркта. Ее нашли утром, когда она не вышла к завтраку.
Известие повергло всех в шок. Для Алены это был сокрушительный удар. Несмотря на все их сложные отношения, это была ее мать, ее главная опора и… тюремщик. Теперь она оставалась одна в огромной квартире, с двумя детьми и с ощущением, что почва уходит из-под ног.
Я пришел на похороны. Алена, бледная как полотно, в черном, держалась за руки детей. Она смотрела на гроб матери с таким потерянным и несчастным выражением лица, что у меня сжалось сердце. В этот момент я забыл все обиды. Передо мной была просто женщина, которую я когда-то любил, и которая только что потеряла самого близкого человека.
— Лена, — тихо сказал я, подходя.
Она кивнула, не в силах вымолвить ни слова, и слезы покатились по ее щекам. Сережа прижался ко мне. Машка расплакалась.
Через неделю нас ждал новый, еще более страшный удар. Кабинет нотариуса. Тот самый, где когда-то оформлялась покупка квартиры. Теперь мы сидели там снова — я, Алена и наш адвокат.
Нотариус, пожилой мужчина с бесстрастным лицом, разложил документы.
— Завещание Галины Петровны Орловой, — начал он. — Все ее движимое и недвижимое имущество, а именно: три квартиры, включая ту, в которой проживаете вы, Алена Андреевна, земельный участок и денежные средства на счетах, — переходит ее единственной дочери, Алене Андреевне Вороновой.
Алена безучастно кивнула. Она ожидала этого.
— Однако, — нотариус поправил очки, и его голос стал еще более официальным, — завещание содержит особое, юридически обязывающее условие. И оно касается не только Алены Андреевны, но и вас, Андрей Викторович.
Ледяная струя пробежала у меня по спине.
— Меня?
— Для вступления в права наследования, — нотариус уставился на бумагу, словно не веря собственным глазам, — вам, Алена Андреевна, необходимо в течение шести месяцев с сегодняшнего дня официально расторгнуть брак с Андреем Викторовичем Вороновым.
Воздух вырвался из моих легких. Алена вскрикнула, как от удара.
— И далее, — нотариус продолжал неумолимо, — прожить в статусе разведенной, не вступая в новый официальный брак или в фактические супружеские отношения, в течение пяти лет. Любое нарушение, доказанное в судебном порядке, ведет к немедленному переходу всего наследства в пользу благотворительного фонда «Милосердие».
В кабинете повисла гробовая тишина. Я смотрел на Алену. Ее лицо было маской ужаса. Это была не просто прихоть. Это была месть. Месть с того света. Галина Петровна знала, что, даже умерев, она сможет управлять жизнью дочери. Она отдавала ей все свои богатства, но покупала ее одиночество. Она гарантировала, что я, даже после ее смерти, не вернусь в жизнь ее дочери. Никогда.
— Она… не могла… — прошептала Алена, и ее голос дрожал. — Это же… бесчеловечно…
— Завещание составлено в полном соответствии с законодательством, — холодно констатировал нотариус. — Оспорить его, ссылаясь на моральные аспекты, невозможно. У вас есть полгода на принятие решения.
Мы вышли на улицу, в яркий, солнечный день, который казался кощунственным. Алена шаталась. Я схватил ее за локоть, чтобы она не упала.
— Лена…
— Три квартиры, Андрей, — она заговорила быстро, лихорадочно, глядя в пустоту. — Все ее деньги. Это… это же будущее детей. Частные школы, университеты… Я… я не могу это потерять.
— Ты слышала условие? — прошипел я, теряя самообладание. — Пять лет одиночества! Она покупает тебя, Лена! И после смерти покупает! Она хочет, чтобы ты была одна, как и она!
— А что ты мне предлагаешь? — она вырвала руку, и в ее глазах вспыхнули знакомые искры отчаяния и гнева. — Вернуться в нашу старую квартиру? К нашей старой жизни? К вечной борьбе? У меня есть шанс дать детям все! Все! А ты опять… ты опять со своей гордостью!
— Это не гордость! — закричал я. — Это наша жизнь! Наша семья! Мы можем попробовать все начать заново! Без нее! Мы можем…
— Не можем! — она крикнула в ответ, и ее голос сорвался. — Я не могу! Я не выдержу еще одной бедности, еще одной борьбы! Я устала, Андрей! Понимаешь? Я сломалась!
Она повернулась и почти побежала по улице, подняв руки к лицу. Я остался стоять один, с ощущением, что мир рухнул окончательно. Она сделала свой выбор. И в этот раз ее выбором были не я, не наша семья, а деньги и призрачная «стабильность», которую ей гарантировала ее покойная мать.
Развод был быстрым, безэмоциональным, постыдным актом. Мы подписали бумаги в присутствии адвокатов, почти не глядя друг на друга. Алена получила то, что хотела — формальную свободу и право на колоссальное наследство. Я получил… пустоту.
Первые месяцы она была на подъеме. Дети жили с ней в той самой квартире в «Аристократе». Когда я забирал их на выходные, они казались завороженными новым жизнью. У Сережи была комната с телескопом, у Машки — куклами, каких я никогда не мог бы ей купить. Но в их глазах, когда они смотрели на меня, я видел не радость, а растерянность и вопрос: «Папа, а почему ты не с нами?»
Алена старалась. Она водила их в лучшие кружки, покупала лучшие вещи. Но с каждым месяцем ее оживление сходило на нет. Огромная квартира была слишком пустой и тихой. Условие завещания висело над ней дамокловым мечом. Пять лет. Пять лет нельзя было впустить в свою жизнь мужчину. Никого. Она была заперта в золотой клетке, ключ от которой хранился в сейфе у юристов фонда.
Я пытался строить свою жизнь. Нашел новую работу, снял квартиру побольше, чтобы детям было удобнее приходить. Я даже попробовал встречаться с женщинами. Но тень прошлого, тень Галины Петровны и ее последней воли была слишком длинной. Я не мог отделаться от ощущения, что предал своих детей, позволив разводу случиться. Хотя разве был у меня выбор?
Примерно через год после развода я начал замечать тревожные перемены в Алене. Когда я заезжал за детьми, она казалась нервной, взвинченной. В квартире, несмотря на дорогой ремонт, стал появляться легкий беспорядок. Однажды я застал ее с красными, опухшими глазами. От нее пахло вином. В три часа дня.
— Лена, все в порядке? — осторожно спросил я.
— Все прекрасно! — она фальшиво улыбнулась. — У меня все есть, помнишь? Просто устала.
Но это была не усталость. Это было отчаяние. Одиночество, купленное за миллионы, оказалось самым страшным одиночеством на свете. У нее не было права пожаловаться — ведь она «сама так выбрала». Не было права искать утешения — иначе она теряла все. Она была одна в своем хрустальном дворце, и эхо ее шагов сводило ее с ума.
Она начала пить. Сначала по бокалу вина вечером, «чтобы расслабиться». Потом бутылку. Потом крепкий алкоголь. Няни, нанятые для помощи с детьми, стали увольняться одна за другой, не в силах вынести ее перепадов настроения, ее слез и скандалов, которые она закатывала теперь по любому поводу.
Дети стали заложниками этой ситуации. Сережа, взрослея, замыкался в себе. Он видел, в каком состоянии бывала мать. Машка, чувствительная и ранимая, начала заикаться и плохо спать.
Я пытался вмешаться. Устраивал скандалы, умолял ее лечь в клинику, предлагал забрать детей к себе на время. Но она лишь злилась.
— Не лезь в мою жизнь! У тебя нет права! Я справлюсь! Я должна справиться!
Но она не справлялась. Падение было стремительным. Деньги, которые должны были быть гарантией счастья, стали лишь топливом для ее саморазрушения. Она могла позволить себе не работать, могла позволить себе покупать алкоголь в неограниченных количествах и нанимать новых нянь, когда старые уходили. Замкнутый круг.
И вот однажды, холодным осенним вечером, раздался звонок. Я увидел на экране номер детского психолога, к которому водил Машку.
— Андрей Викторович, — сказал встревоженный женский голос. — Мне только что позвонила ваша бывшая теща… то есть, простите, няня, которая сейчас работает у Алены Андреевны. Она в панике. Алена Андреевна в неадекватном состоянии, дети напуганы. Няня боится одной оставаться. Она вызвала скорую, но… мне кажется, вам нужно срочно туда ехать.
Сердце у меня упало. Я мчался по ночному городу, нарушая все правила, с одной мыслью в голове: «Только бы дети были живы».
Дверь в квартиру была открыта. В прихожей стояла перепуганная молодая девушка-няня. Из гостиной доносились всхлипывания Машки и пьяные рыдания Алены.
— Я все для них! Все! А они… а он… все испортил! — выла она.
Я прошел внутрь. Картина была ужасной. Алена, растрепанная, в помятом халате, сидела на полу среди осколков дорогой вазы. В воздухе стоял тяжелый запах перегара и духов. Сережа сидел на диване, обняв колени, и смотрел в стену стеклянным, отрешенным взглядом. Машка ревела в углу, прижавшись к стене.
— Лена, — тихо сказал я.
Она подняла на меня мутный взгляд.
— Ты… Ты пришел посмотреть на мое поражение? — она попыталась встать, но пошатнулась и снова рухнула на пол. — Я все проиграла… Все… Мама… мама, прости…
В этот момент в квартиру вошли врачи скорой помощи и участковый, вызванный няней. Пока медики оказывали Алене помощь, участковый отвел меня в сторону.
— Ситуация, мягко говоря, нездоровая. Дети находятся в социально опасном положении. Если вы не заберете их сейчас, мы будем вынуждены передать их в приют до выяснения обстоятельств.
Решение было мгновенным и безоговорочным.
— Я забираю их. Сейчас же.
Я собрал в охапку перепуганных, плачущих детей, схватил первые попавшиеся под руку их вещи и вывел их из этого роскошного ада. Мы сели в машину. Я смотрел в зеркало заднего вида на освещенные окна «Аристократа». Там оставалась женщина, которую я когда-то любил, разбитая, больная, одинокая. И ее мать, даже мертвая, добилась-таки своего. Она уничтожила свою дочь. А я увозил наших детей в неизвестность, в свою скромную квартиру, но зато — в безопасность.
В ту ночь, укладывая Машку, я услышал, как она сквозь сон прошептала:
— Папа, мы теперь с тобой навсегда?
— Навсегда, солнышко, — прошептал я в ответ, сжимая ее маленькую горячую руку. — Я никуда не отпущу.
Дверь в прошлое захлопнулась. Впереди была долгая, трудная дорога восстановления. Но по крайней мере, мы были вместе. И над нами больше не было дамоклова меча воли Галины Петровны. Мы были свободны. Ценой, которая казалась неподъемной. Но свободны.
Первые недели в моей скромной трёхкомнатной квартире были похожи на жизнь после апокалипсиса. Дети ходили по струнке, боялись громких звуков и по ночам прибегали ко мне, разбуженные кошмарами.
Сережа, всегда живой и непоседливый, стал молчаливым и замкнутым. Он мог часами сидеть, уставившись в окно, не отвечая на вопросы. Машка, наоборот, стала моей тенью, не отпускала ни на шаг, цеплялась за полу моего пиджака, когда я собирался на работу.
Мы снова пошли к психологу. Специалист, женщина с тихим голосом и спокойными руками, сказала, что теперь главное — стабильность. Четкий режим, предсказуемость, отсутствие скандалов и моя безусловная любовь. Я выстроил наш быт как крепостную стену. Завтрак в восемь, ужин в семь, чтение сказок на ночь. По выходным — обязательная прогулка в парке, кормление уток, мороженое. Я стал тем самым скучным, предсказуемым отцом, каким меня всегда упрекала Галина Петровна. И это сработало. Постепенно, медленно, как первые ростки после зимы, в их глазах стал возвращаться свет.
Однажды вечером, укладывая Сережу, я услышал:
— Пап, а мама… она теперь совсем не поправится?
Вопрос повис в воздухе острым лезвием. Я сел на край его кровати.
— Не знаю, сын. Я очень надеюсь, что поправится. Но это долгий путь. А пока наша с тобой и Машкой задача — быть сильными и держаться вместе.
Он кивнул, задумчивый, и повернулся к стене. Но в его спине уже не было прежней отчаянной напряженности.
Тем временем, жизнь Алены катилась под откос. Ее положили в частную клинику, деньги за которую платились из того самого наследства. Я звонил лечащему врачу. Прогнозы были осторожными: тяжелая алкогольная зависимость, глубокая депрессия на фоне осознания собственной ошибки и чувства вины перед детьми. Она отказывалась меня видеть.
Прошел год. Наша жизнь обрела новый, странный, но прочный ритм. Я нашел работу с гибким графиком, что позволяло больше бывать с детьми. Мы съездили на море, впервые за много лет. Сережа снова начал смеяться. Машка перестала заикаться.
Как-то раз раздался звонок от адвоката, ведущего дела о наследстве Галины Петровны.
— Андрей Викторович, ситуация прояснилась. Поскольку Алена Андреевна нарушила условие завещания, не прожив пяти лет в одиночестве, и учитывая ее нынешнее состояние, все имущество переходит в собственность благотворительного фонда. Однако, есть нюанс.
Оказалось, Галина Петровна, в свойственной ей манере перестраховываться, много лет назад оформила на внуков, Сережу и Марию, скромный, но полностью оплаченный домик в пригородном поселке. Это было сделано до составления злополучного завещания и не подпадало под его условия. Домик переходил в их собственность.
Судьба снова язвительно улыбнулась. Основные миллионы, ради которых Алена разрушила нашу семью, ушли на ветер, на благотворительность. А детям достался лишь старый, но крепкий домик с садом. Я решил не продавать его. Пусть будет. На память. И как символ той единственной, неотравленной части души моей тещи, которая, возможно, все же любила своих внуков.
Еще через полгода мне позвонили из клиники. Голос врача был усталым.
— Андрей Викторович, Алена Андреевна пошла на поправку. Она прошла курс лечения, и… она хочет вас видеть.
Я ехал туда с каменным сердцем. Что я скажу женщине, которая выбрала деньги вместо нашей семьи? Которая довела себя и детей до такого состояния?
Она ждала меня в саду при клинике. Сидела на скамейке, худая, бледная, в простой больничной одежде. Но в ее глазах, впервые за долгие годы, была ясность. Горькая, печальная, но ясность.
— Привет, — тихо сказала она.
— Привет, Лена.
Мы молча смотрели на клумбу с осенними астрами.
— Как дети? — наконец спросила она, и ее голос дрогнул.
— Живут. Поправляются. Сережа в математическом кружке, Машка на рисование ходит.
— Это хорошо… — она замолчала. — Андрей, я… я не знаю, как просить прощения. Слова ничего не стоят. Я разрушила все. Ради призрака. Ради маминой больной идеи.
— Она и тебя разрушила, — тихо сказал я.
— Потому что я позволила, — она сжала руки в кулаки. — Я была слабой. Мне казалось, что деньги решат все проблемы. А они создали одну большую… И отняли у меня все, что было по-настоящему важно. Тебя. Детей. Саму себя.
Она заплакала. Тихо, без истерики. Я молча сидел рядом, не в силах ни обнять, ни утешить. Слишком много боли лежало между нами.
— Я не прошу вернуть все как было, — вытерла она слезы. — Это невозможно. Я прошу лишь об одном. Позволь мне… как-то быть в их жизни. Издалека. Писать им. Может быть, иногда звонить. Я знаю, я не заслужила даже этого…
Я посмотрел на нее — сломленную, но борющуюся. И понял, что моя ненависть и обида уже выгорели дотла. Осталась только жалость и какое-то странное, усталое понимание.
— Хорошо, — сказал я. — Ты их мать. Никто не отнимет у тебя это право. Но медленно, Лена. Очень медленно. Им нужно время. И тебе тоже.
На прощание она протянула мне конверт.
— Передай им. Когда сочтешь нужным.
В конверте были рисунки. Детские, неумелые, которые они рисовали ей когда-то давно, и ее трогательные, смешные надписи на обороте: «Моей любимой мамочке». Она хранила их все эти годы.
Выйдя из клиники, я вдохнул полной грудью холодный осенний воздух. Грусть давила на плечи, но вместе с ней было и облегчение. Круг замкнулся. Война, начатая Галиной Петровной, наконец закончилась. Не победой одной из сторон, а всеобщим истощением и тяжелым, хрупким миром.
Я вернулся домой. В квартире пахло пирогом, который мы с детьми пекли утром. Сережа делал уроки, Машка что-то увлеченно рисовала. Они обернулись на мой приход, и их лица озарились улыбками — настоящими, без тени страха.
— Пап, идем собаку выгуливать! — крикнула Машка.
— Сейчас, солнышко.
Я смотрел на них и понимал, что мы не просто выжили. Мы, трое, построили свой собственный, тихий и прочный приют. Без миллионов, без роскоши, но с любовью, которая прошла через огонь, воду и медные трубы и закалилась в них, как сталь. И это было единственное наследство, которое имело настоящую ценность. Наследство, которое никто и никогда не смог бы у нас отнять
Читайте и другие наши рассказы:
Пожалуйста, дорогие наши читатели, оставьте несколько слов автору в комментариях и нажмите обязательно ЛАЙК, ПОДПИСКА, чтобы ничего не пропустить. Виктория будет вне себя от счастья и внимания! Можете скинуть небольшой ДОНАТ, нажав на кнопку внизу ПОДДЕРЖАТЬ - это ей для вдохновения. Благодарим, желаем приятного дня или вечера!)