Что остается от простого человека, когда эпоха перемалывает его в своих жерновах? Не только испуганный разум, цепляющийся за жизнь...
Нечто гораздо большее: призрачная, но вечная сущность, рождающаяся в акте сопротивления — то, что мы зовем духом.
Но что есть это сопротивление? И как оно проявляется?
Фильм «Призраки Гойи» Милоша Формана дает на этот вопрос не один, а три разных ответа, воплощенных в судьбах его главных героев. Их личные драмы — лишь краска на гигантском полотне, главным автором которого является История.
Картина Милоша Формана — это трехчастная симфония о цене свободы, где личное, политическое и творческое сплетаются в тугой, трагедийный узел.
Мы становимся свидетелями трех Испаний, воплощенных в трех героях.
Инес (Натали Портман) — это Испания невинная, почти фольклорная, чья вера и чувства чисты и прямолинейны. Её путь — путь жертвы, сметенной безжалостным колесом истории, где её тело и душа превращаются в арену, на которой сражаются идеологии, не видя в ней человека.
От девушки, танцующей в таверне, — до затравленной узницы; от любящей дочери — до обезумевшей матери, сменившей тюремные подвалы на стены сумасшедшего дома. Каждый новый виток разворачивающейся истории оставляет на ней свой шрам, до тех пор пока от той, первоначальной Инес, не останется лишь призрак с пустым взглядом.
В её судьбе — главный укор всем реформам и революциям. Пока философы спорят о свободе, а художники пишут манифесты, такие как Инес, платят самую высокую цену. Её изломанная судьба в финале — это немой, но оглушительный вопрос, обращенный ко всей цивилизации: что стоят высокие идеи, если их цена — растоптанная жизнь?
Лоренцо (Хавьер Бардем) — это Испания образованная, просвещенная. Но в то же время Лоренцо — воплощение интеллектуального оппортунизма, циник, чья единственная идеология — собственная выгода.
Его ум — не компас, ищущий истину, а парус, который он ставит под тот ветер, что дует в сторону карьеры и власти. При инквизиции он — идейный служитель догмы, с холодным, методичным рвением выискивающий ересь. С приходом французов он с невероятной легкостью меняет риторику, становясь ярым апологетом «свободы, равенства и братства».
Он не искренен ни в одной из своих ролей. Его вера — лишь удобный инструмент для карьеры. В этом и заключается его главная моральная низость: он использует силу разума не для поиска истины, а для виртуозного оправдания любой власти, которая кормит его тщеславие.
И именно поэтому его финал столь закономерен и справедлив. Флюгер, слишком умело поворачивающийся по ветру, в конечном счёте ломается под новым порывистым шквалом. Предавая всех, он в итоге оказывается преданным всеми. Его цинизм, бывший его оружием, становится его тюрьмой. Он — не жертва истории, а ее побочный продукт, выброшенный на свалку теми самыми силами, которым он так старательно служил. В его падении — не трагедия, а нравственный приговор.
И, наконец, Гойя (Стеллан Скарсгард) — это сама плоть и дух Испании. Теряющий слух гений, после продолжительной болезни, оказывается в совершенной акустической изоляции. Но его глухота — это не увечье, а страшный дар. Лишенный способности слышать ложь, отрезанный от слов — от льстивых речей при дворе, от лозунгов революции, от оправданий инквизиции и стонов жертв, — он начинает прозревать истину с пугающей, почти невыносимой ясностью. Его взгляд, более не отвлекаемый шумом истории, проникает прямо в её зияющую, неприкрытую сердцевину.
Его искусство из служения сильным мира сего превращается в одинокий, яростный вопль, чтобы, в итоге, выкристаллизоваться в «искусство диагноза». В «Черную живопись», написанную прямо на стенах его глухого к внешнему миру дома.
Гойя становится летописцем не событий, а призраков — тех демонов, что рождаются в коллективном безумии и навсегда поселяются в душах тех, кто выжил.
Фильм безжалостно демонстрирует, как высокие идеалы Просвещения, провозглашенные французской властью и насаждаемые штыками её войск, на испанской земле оборачиваются такой же жестокостью и фанатизмом, как и инквизиция, которую они пришли свергнуть. Меняются лозунги, но неизменной остаётся цена прогресса, чьей разменной монетой становятся искалеченные человеческие судьбы.
Фильм задает нам тот же вопрос, что и офорты Гойи: где проходит грань между свидетельством и соучастием? Между служением сильным мира сего и сохранением своей творческой чести? Гойя пишет и королевскую семью, и французских оккупантов, и тела расстрелянных — его кисть фиксирует всё, и в этой фиксации — безжалостное откровение эпохи.
____________________________________________________________________________
О фильме:
«Призраки Гойи» / «Goya's Ghosts» (2006)
• Режиссер: Милош Форман
• Оператор: Хавьер Агирресаробе
• В ролях: Натали Портман, Хавьер Бардем, Стеллан Скарсгард
• Сценарий: Милош Форман, Жан-Клод Каррьер
• Композитор: Дэн Бауэр
____________________________________________________________________________
Если «Лучшее предложение» — это фильм-галерея, то «Призраки Гойи» — это фильм-музей, где каждый зал посвящен отдельной стадии падения в хаос. Художественный ряд здесь не просто иллюстрирует сюжет, он становится главным соавтором, проводя зрителя через три визуальные вселенные, соответствующие трем состояниям эпохи.
1. От придворной помпезности к мрачному реализму.
Фильм начинается в теплой, почти караваджистской палитре. Золотистые свечи освещают мастерскую Гойи, бархатные одеяния знати, пышные интерьеры. Это еще иллюзия стабильного, упорядоченного мира.
Но с началом преследований и военных потрясений палитра кардинально меняется. Её сменяет суровая, аскетичная гамма серых, землистых, свинцовых тонов. Исчезает тепло, исчезает уют. Камера оператора Хавьера Агирресаробе больше не любуется, а исследует — сканирует изуродованные лица, грязные улицы, холодные камеры пыток. Визуальный ряд буквально пропитывается тем же отчаянием, что и поздние работы Гойи.
2. Свет как пытка и откровение.
Свет здесь — главный инструмент драматургии. В сценах инквизиции — это резкий, неумолимый луч, вырывающий из тьмы испуганное лицо Инес, подобно тому как свет на картинах Караваджо выхватывает момент высочайшего психологического напряжения. В сценах, показывающих последствия противостояний — в тюремных камерах, на площадях после казней, среди городских улиц — царит холодный, рассеянный свет. Он не героизирует и не драматизирует, а лишь безжалостно констатирует факт, подчеркивая бессмысленную жестокость происходящего. А в финале, в сумасшедшем доме, свет становится грязным и тусклым, сливаясь с тенями и создавая ощущение полного распада реальности.
3. Гений в деталях: отсылки к полотнам.
Форману и его команде удалось не поддаться искушению просто «процитировать» известные картины. Вместо этого они «переплавили» их в кинематограф. Мы не видим буквального повтора «Расстрела повстанцев», но ощущаем его леденящий ужас в сцене казни. Мы не смотрим на «Шабаш ведьм», но его хаотичная, иррациональная энергия пронизывает эпизоды в застенках инквизиции. Гениальность подхода в том, что дух Гойи присутствует в каждом кадре — в гримасах страдания, в искажённой гармонии бытия, в контрастах света и тени.
4. Лица как пейзажи.
Крупные планы актеров здесь выполняют ту же функцию, что и портреты Гойи — они обнажают душу. Лицо Натали Портман, преображенное от юной наивности к безумному ужасу; лицо Хавьера Бардема, на котором борьба идеалов и цинизма оставляет неизгладимые шрамы; лицо Стеллана Скарсгарда, выражающее язвительный скепсис и глубинную усталость от лицезрения тёмных, неприглядных глубин человеческой природы, — вот главные полотна этого фильма.
Вместе с мощной, аутентичной музыкой, вплетающей в саундтрек, подчёркивающим трагедию и фанатизм эпохи, этот образный художественный ряд создает эффект полного погружения.
«Призраки Гойи» — это не просто историческая реконструкция. Это попытка заглянуть в ту самую «тьму разума», из которой кисть испанского художника извлекала и гениальные озарения, и чудовищные образы, навсегда изменившие лицо искусства.