Я была отличницей. Правда, это было в начальной школе, а к старшим классам почти отличница. Всего две предательские четвёрки по физкультуре и русскому языку омрачали мой аттестат. Физкультура всегда была для меня камнем преткновения. Маленькая, юркая, я бегала быстрее ветра, по канату взбиралась словно обезьянка, но вот прыжок в высоту… Тут я терпела фиаско. С физкультурой все было ясно, а вот русский язык… Почему он мне не давался, оставалось загадкой. Правила знала назубок, но умудрялась в словах написать вместо "е" "и" и наоборот. За грамматику выходила порой и тройка, но задания всегда выполняла на отлично.
Я заканчивала восьмой класс, старшая сестра Оля – десятый, когда родители сообщили о том, что всё готово к переезду. Они решили сменить село на тихий городок. Небольшой, зато с училищем, больницей и разными школами искусств. Отец не горел желанием покидать насиженное место, а мама, напротив, давно мечтала о переезде. После экзаменов, которые я сдала на одни пятерки, к дому подъехали грузовики, и соседи принялись помогать с погрузкой вещей. Своего жилья у нас пока не было. В те времена квартиры не продавались, об ипотеках и слыхом не слыхивали. Жилье предоставляли организации, но, чтобы его получить, нужно было чтобы подошла очередь. Но эта очередь могла длиться годами. Всё зависело от строительства и сдачи домов.
Но нашей семье улыбнулась удача. Отец, водитель с солидным стажем, быстро завоевал авторитет на работе, и через два года нам выделили квартиру. Правда, до этого счастливого момента пришлось пожить на съемной. Я же, в юном своем возрасте не видела себя ни в одной профессии. Медик? Мама, сама посвятившая себя медицине, отговаривала, уверяла, что работа эта неблагодарная. Педагог? Только не это! Впереди маячил девятый класс, и будущее казалось туманным. И тут кто-то из родственников обронил фразу о том, что химзавод готовит себе кадры в училище. Звучало заманчиво: и стаж сразу идет, и льготы всякие полагаются. В приемной комиссии, взглянув на мой аттестат, удивленно подняли брови: одни пятерки!
– Лиза, а почему не в педучилище с такими оценками?
Я и сама не знала ответа. Учительская профессия не манила, а вот загадочный аппаратчик на химзаводе казался куда более романтичным. Училище находилось в соседнем поселке городского типа, всего в получасе езды. И мы с сестрой Олей поступили вместе. Я после восьмого, она после десятого. Жили в общежитии. Быстро нашли общий язык с девчонками, такими же простыми, деревенскими. В училище мало кто верил, что мы родные сестры. Мы были как вишня и смородина – абсолютно разные. Оля – спокойная, черноволосая, с милыми чертами лица, а я – светловолосая, с длинными ресницами и зелеными глазами. Каждая хороша по-своему. Но я всегда считала сестру красивее. Учеба давалась мне легко, я была лучшей ученицей в группе.
Я и сама не понимала, почему меня всегда тянуло к плохим парням. Они притягивались ко мне, словно я была положительным полюсом, а они – отрицательным. Еще в селе моё сердце принадлежало Игорю. Двоечник, хулиган, задира, вечный участник драк. Но просто нравился, и всё тут.
Сестра уже закончила училище – ей учиться было всего год, а я перешла на второй курс.
И вот он, сентябрь. Снова учёба. Тогда в моду вошли варёные джинсы. Достать их было непросто. У меня была тётушка, работавшая в торговле. Однажды ей удалось приобрести крутые импортные варёнки, но предназначались они не мне, а её дочери. К моей великой радости, её дочке они не подошли, и тётя предложила их моей маме. Мама повертела джинсы в руках, сомневаясь из-за их немалой цены. Оле они тоже не пришлись впору, зато на мне сидели идеально. Карманы на молниях, собачки с шариками – просто мечта. В них я чувствовала себя самой крутой девчонкой. Это я поняла сразу, когда шла из учебного корпуса в общежитие. Парни, которые всегда околачивались там, и местные, и приезжие, присвистывали мне вслед и даже пытались знакомиться, но я проходила мимо, гордо вскинув голову.
Первокурсники наводнили училище и общежитие в том числе. Возле крыльца стоял паренёк, невысокий, коренастый. Он так уверенно предложил познакомиться, что от неожиданности я согласилась.
Звали его Саша. Он казался старше своих лет, хотя по паспорту был на год младше меня. Мы ходили в столовую всей группой, и он всегда оказывался рядом. В общежитии на первом этаже был зал с телевизором. Вечерами мы часто там собирались. Я с Сашей садилась в последнем ряду. Мы целовались по-взрослому, а мои подружки хихикали.
Комнату я делила с двумя девчонками: Наташей и Леной. Лена – девочка из детского дома. С Наташей нас связывала невидимая нить душевной близости, а Лена… Лена ревновала Наташу ко мне с какой-то болезненной остротой. Ей казалось, что раз она первая познакомилась с Наташей, то и прав на её внимание у неё больше, чем у меня. Каждая наша вылазка втроём заканчивалась её тихим, но ядовитым ворчанием: Наташа, мол, больше со мной разговаривала, чем с ней. Хотя, клянусь, мы обе старались относиться к ней одинаково тепло. Каждое воскресенье, возвращаясь из дома, мы привозили с собой ароматные сокровища: пироги, конфеты, варенье – и устраивали маленький пир на троих.
Однажды ранней весной Сашка преподнес мне подснежники. Но как! Это было целое представление. Сперва мы услышали тихий стук в окно. Выглянув, увидели Сашку, который отчаянно жестикулировал, призывая нас спустить верёвку. Веревки у меня, конечно, не нашлось, и я решила спустить тонкую нить. Сашка бережно вложил букетик нежных подснежников в полиэтиленовый мешочек и привязал его к моей нитке. Так, сантиметр за сантиметром, я подняла весенний привет на третий этаж. Наташа улыбалась, а Лена… Лена словно скисла от этого парнячьего сюрприза.
- Выдумал, делать нечего, - пробурчала она, отвернувшись к окну.
На выходные мы мчались домой, к родным гнёздам. В общежитии оставались лишь детдомовские ребята, которых кормили в столовой, и те, кто по каким-то причинам не смог вырваться из стен общежития. Саша тоже не всегда ездил домой. Он говорил, что живет с бабушкой, а ездить каждый раз у него нет денег. Последние довольствовались скромными покупками из магазина. А после выходных нам сообщили плохую новость: нашу столовую обокрали. Похитили несколько банок сгущёнки и печенье. Под подозрение попали все, кто оставался в общежитии в те выходные, в том числе и Сашка.
Дни дышали теплом, и вечерами мы растворялись в сумерках стадиона или бродили по территории общежития. Саша, доставая что-то из кармана, неловко выронил связку ключей.
– Ничего себе, – изумилась я, – откуда у тебя столько?
Он подозрительно поспешно спрятал их обратно, будто желая скрыть улики, и жестом велел мне молчать.
– Что это за ключи? – не отставала я, и неприятное предчувствие комом подкатывало к горлу.
– Да так, от кабинетов, от столовой, – уклончиво ответил Саша.
– Но как они к тебе попали?
– На вахте лежали, мы и взяли, – пробурчал он.
– Значит, это вы сгущенку украли? – догадалась я, и в душе заворочалось горькое разочарование.
– Мы… с детдомовскими, – признался он, опуская взгляд.
– Вы что, самые голодные? – возмутилась я, чувствуя, как вскипает злость.
– Да ладно тебе, просто азарт, – попытался оправдаться он.
– И где же она?
– У нас в комнате шифоньер, а нижняя планка отходит. Там и спрятали. Только ты молчи, ладно?
Он подошел к железному забору и, словно избавляясь от проклятия, бросил злополучные ключи в ржавый железный столбик между прутьями. Столбик, труба сантиметров восьми в диаметре и около метра двадцати высотой, принял их в свою утробу – глухой звон возвестил о падении на дно.
Казалось, Сашка, романтик, которым я восхищалась, обернулся вором. Прежний образ рассыпался в прах.
Но тогда я нашла в себе силы простить его, убеждая себя, что это всего лишь мальчишеская бравада, глупая попытка заслужить уважение детдомовских ребят. Мы продолжали дружить, и я молчала о том, кто украл сгущенку, пряча эту тайну глубоко в сердце, как занозу.
На третьем курсе наши отношения с Сашей продолжались. Мы всегда были вместе, каждую свободную минуту. Родители тем временем обосновались в поселке, в тесной, но своей однокомнатной квартире. Я же оставалась в общежитии, якорем привязанная к Сашке. Мастер, зная о моей "нужде" в общежитии лишь понаслышке, закрывала глаза на формальности, ценя меня как лучшую ученицу.
Весна принесла с собой не только капель, но и горечь обид. Студенческая стипендия была для нас глотком свежего воздуха, маленьким праздником. И вот, у Ленки пропадает стипендия. Лежала себе в тумбочке, дожидалась своего часа, а тут – пусто.
Лена, недолго думая, обрушила свой гнев на Сашку. Дескать, он накануне заходил, три рубля просил взаймы.
– Это он украл! – надрывалась она.
Я, как могла, пыталась ее урезонить. Мы вместе с ним были в комнате, не мог он, говорю, этого сделать. Но она словно оглохла.
Пришлось позвать Сашу. Он, услышав обвинения, лишь невинно хлопал глазами.
– Да не брал я твоих денег, Лен! – клялся он.
Но Лена стояла на своем: видела, как он в комнате один торчал, сказал, что меня ждет. Вот тогда-то, мол, и стащил.
Воспоминания о той истории со сгущенкой мутным осадком поднялись в душе. И я… я засомневалась. Это сомнение, словно трещина на льду, погубило нашу дружбу. Я ему не поверила.
Ощущение предательства обожгло так сильно, что я сорвалась с места и пулей вылетела из общежития. Дома долго рыдала, уткнувшись в подушку. В училище идти не хотелось, видеть Сашу – тем более. Взяла больничный и целыми днями лежала, отвернувшись к стене. Если бы Сашка пришел, убедил, что не виноват, я бы, наверное, поверила. Но он не пришел.
То ли решил, что я ему все равно не поверю, то ли гордость не позволила… не знаю. После недели мучительных пропусков я забрала документы. Позже от Наташи я узнала, что он каждый день, пока я якобы болела, приходил к моему подъезду и ждал меня. Но я не выходила. А он не решился подняться в квартиру. А когда я забрала документы, он уехал, и лишь через месяц вернулся. Бабушка умоляла его доучиться.
В июне подала заявление в педучилище. Как-то случайно я встретила Наташу. От неё я узнала, что Саша не крал деньги у Лены. Лена, оказывается сама выдумала эту кражу, чтобы очернить его в моих глазах. Она была влюблена в него и завидовала мне. Я долго не мола прийти в себя. Я своими руками разрушила наше счастье. В то время я думала только о себе. А каково было Саше, об этом я даже не задумывалась.
Педучилище осталось позади, увенчанное красным дипломом. Сашка исчез из моей жизни, словно утренний туман. Воспоминания о нем терзали душу, рождая боль и слезы. Может, поэтому я так и не решалась ни с кем сблизиться, словно боясь повторения той боли. Порой мне казалось, что мое сердце навеки заковано в лед, что я больше не способна любить. Однолюб в двадцать лет – звучит наивно, почти смешно. Но тогда мне было совсем не до смеха. Институт стал новой ступенью, подарив диплом и звание учителя с высшим образованием. Я вернулась в родной поселок и устроилась в школу – учить самых маленьких.
Первое сентября. Солнце, словно художник, щедро разливает свои золотые краски по кленам и берёзам за окном, а я, вчерашняя студентка, стою на пороге школы. Сердце мечется в груди, словно пойманная птица, в висках стучит волнение, смешанное с наивной верой в лучшее. В голове – идеальный образ учителя, словно сошедший со страниц книг, сеющего разумное, доброе, вечное. Но реальность, как известно, – та еще мастерица ломать иллюзии вдребезги.
И меня, как молодого специалиста, бросили в самый эпицентр – доверили второй класс. Не успела я толком вздохнуть, как меня представили детворе: "Ребята, знакомьтесь, ваша новая учительница, Елизавета Дмитриевна!" Двадцать пять пар любопытных глаз устремились на меня, сканируя с головы до пят. Обычные дети, казалось бы, но в этих взглядах чувствовалось что-то… недетское.
Первый урок – математика. Простейшие примеры, сложение в пределах двадцати. Казалось бы, что может пойти не так? Но уже через пять минут я поняла, что попала. Петя запускает бумажного голубя, Маша красит ногти розовым лаком (откуда он у нее?), Вова роняет пенал под парту и начинает методично его пинать ногами. Объясняю еще раз правило сложения – ноль внимания. Голос начинает дрожать.
Пытаюсь призвать к порядку: "Ребята, тише! Мы должны заниматься!" В ответ – хор детских голосов, перебивающих друг друга, и шум, как на вокзале. Один тянет руку, чтобы рассказать, как он вчера ходил в цирк, другая жалуется на то, что брат отобрал у нее куклу, третий просто зевает во весь рот. И никто, абсолютно никто не слушает меня.
Я повышаю голос, надеясь, что это поможет. На секунду воцаряется тишина, но тут же взрывается с новой силой. Одна девочка начинает плакать, другая кричит, что я "злая тетя". В голове крутится мысль: "Что я делаю не так?" Мои идеальные представления о школе рассыпаются в прах. Вместо послушных учеников, жаждущих знаний, я вижу перед собой неуправляемую ватагу, с которой не знаю, как справиться.
К концу урока я была выжата, как лимон. Голова болит, горло першит, а внутри – ощущение полного провала. Выхожу из класса, а навстречу мне директор школы, с улыбкой спрашивает: "Ну, как первый урок?" Что я могла ему ответить? Слова застревают в горле. Смотрю на него и чувствую себя преданной. Где же та поддержка, о которой так много говорили в институте?
Реальность оказалась намного сложнее, чем я могла себе представить. И я, вчерашняя отличница, с красным дипломом, оказалась совершенно не готова к этому испытанию.
Со временем мы притерлись друг к другу, словно две гальки, отшлифованные морским прибоем. Дети научились улавливать оттенки моего голоса, а я – слышать их юные души. Только один мальчик, Денис Нестеров, вызывал у меня тревогу. Я жила в постоянном напряжении, гадая, какую еще пакость он выкинет. Ёж, обнаруженный на моем стуле, мерк по сравнению с мышью, поселившейся в моей сумке. Но когда Денис водрузил лягушку на мою парту, я издала вопль, сорвалась и пулей вылетела из класса, направляясь прямиком к директору. Там, захлебываясь слезами, я жаловалась Роману Сергеевичу на свою педагогическую несостоятельность, умоляя об увольнении. Я рыдала, как маленькая девочка. Он не стал произносить дежурные фразы о том, что все наладится, не стал уговаривать. Он просто встал и обнял меня. И я не отстранилась, не почувствовала ни малейшего смущения. Мне до отчаяния хотелось сочувствия, тепла, пусть даже от директора школы. Постепенно рыдания стихли.
Мало-помалу наши отношения с мальчиком наладились. А Роман Сергеевич стал встречать меня после работы и провожать до дома. Он был старше меня лет на десять, но я безоговорочно поверила ему. Он не был моей противоположностью, скорее, мы оба были заряжены положительной энергией, два «плюса», которые, вопреки законам физики, притянулись друг к другу.
Роман Сергеевич жил в скромной двухкомнатной квартире. Вскоре мы стали жить вместе. Не могу сказать, что была влюблена до безумия, но с ним я чувствовала себя спокойно и защищенно. "За мужем, как за каменной стеной" – это точно про меня.
Два года мы делили кров, но эхо детского смеха так и не наполнило наш дом. Исхоженные вдоль и поперек кабинеты врачей выносили один и тот же вердикт: "Здорова". А мои родители… Они уже нянчили внуков от сестры, но суждено ли им почувствовать тепло моих? Этот вопрос терзал душу.
Весенние каникулы принесли с собой временное одиночество – муж уехал на курсы повышения квалификации. Школа поглощала меня до обеда, а после… После обеда мир словно замирал, давая возможность неспешным прогулкам по парку, случайным встречам в уютных кафе. И вот, однажды, сидя за столиком с чашкой кофе, я увидела его. Я узнала бы его из тысячи. Саша… Мой Саша, юность моя, первая любовь. Наши взгляды встретились. Сначала удивление, потом робкое сомнение, и, наконец, яркая вспышка узнавания. Улыбка озарила его лицо. Да, он повзрослел, но эта зрелость лишь подчеркнула его мужественность, придала облику солидности.
– Привет, Лизонька, – прозвучал его голос, бархатный и глубокий.
Кажется, если бы не стол, я бы рухнула на пол. Сердце бешено колотилось, готовое вырваться из груди, и мне казалось, что его стук слышен даже ему. Он сел напротив, а я… Я просто сидела, онемев от нахлынувших чувств. Смотрела в эти родные глаза, и слезы, предательски, градом катились по щекам. Как же хотелось сорваться с места, обнять его, утонуть в поцелуях, но гордость и страх заставляли сдерживать себя, не выдавать, как сильно я скучала.
Он протянул руку. Я робко вложила свою ладонь в его. Он сжал мои пальцы, не отпуская, а потом поднес их к губам и нежно, едва касаясь, поцеловал. В его глазах я увидела слезы.
– Как ты? – выдавила я из себя, лишь бы нарушить молчание.
– А ты? – ответил он вопросом на вопрос.
– Я первая спросила, – прозвучало по-детски, как у моих учеников.
– Живу, – ответил он. – Все относительно хорошо.
– Женат?
– Жены нет. Погибла. Воспитываю сына. А ты… Замужем? Дети?
– Да… То есть, замужем, но детей нет.
– Ты спешишь?
– Нет, я никуда не спешу.
– Пойдем.
Он взял меня за руку, и мы вышли из кафе.
– Куда мы идем? – спросила я, повинуясь его воле.
– Ко мне, – просто ответил он, словно так и должно быть.
– Я не пойду, – вдруг резко остановилась я.
– Но мы уже пришли. Вот мой дом.
Мы вошли в подъезд, поднялись на пятый этаж. Я была словно зачарованная, словно под гипнозом. Ничто не могло заставить меня сказать "нет" или повернуть назад.
Едва дверь за нами щелкнула, он невесомо коснулся моего лица ладонями и принялся целовать — сначала робко, словно касаясь крылом бабочки, а затем с нарастающей страстью, будто стремясь испить меня до последней капли. В тот миг я растворилась в ощущениях, отодвинув сомнения. Никогда прежде я не чувствовала себя настолько живой и желанной.
— Как же долго я ждал тебя, — прошептал он, отстранившись.
Саша пошел ставить чайник, а я рассеянно окинула взглядом его комнату. Мой взгляд зацепился за фотографию на полке, на которой Саша обнимал мальчика. Внутри все похолодело. Это был Денис Нестеров. Его сын. Тот самый мальчишка, который изводил меня животными. Как я сразу не заметила? Ведь он так похож! Те же светло-карие глаза, непокорный вихор, упрямый подбородок.
— Денис — твой сын?
— Ты его знаешь?
— Да, он был моим учеником во втором и третьем классе… а ты — отцом, который ни разу не появился на собрании.
— Ох, да… наверное, я плохой отец, — Саша вздохнул и нахмурился. — Олеся работала в питомнике. Однажды к ним привезли медвежонка. Решили поместить его в заброшенный сарай, полезли убирать хлам, и крыша обрушилась. Олеся погибла. Остался Денис. Мы не сразу поженились, жили без штампа. У Дениса фамилия матери. Сейчас я оформляю документы, чтобы он носил мою фамилию.
— Так вот у него откуда любовь к животным. А где он сейчас?
— У бабушки, на каникулах. У Олесиной матери в деревне.
Вся неделя промелькнула в вихре свиданий с Сашей, словно я вновь стала беззаботной девчонкой. Я тщетно искала оправдания своей слабости, но голос разума тонул в омуте чувств. "Сегодня я поставлю точку, раз и навсегда", – твердила я себе, но в присутствии Саши, с его нежностью и вниманием, мысль о расставании казалась кощунственной, даже на мгновение.
Завтра должен был приехать Роман, а я не знала, как смотреть ему в глаза, как признаться в измене. Саша настаивал на совместной жизни, предлагал сам поговорить с моим мужем и все ему рассказать. Но я пообещала, что сделаю это сама. Я поклялась, что найду в себе силы для правды. Но судьба, как всегда, имела свой коварный план.
Утро началось с предательского звонка будильника, словно напоминая о надвигающейся буре. Я встала, словно автомат, выполняя привычные ритуалы: кофе, душ, машинальное листание новостей. В голове крутилась лишь одна мысль: "Роман приезжает". С каждой минутой ком в горле становился все больше, а решимости, наоборот, все меньше.
Внезапно зазвонил телефон. Номер был незнакомый, и я на секунду замерла, предчувствуя неладное. "Алло?" - сдавленным голосом произнесла я. "Здравствуйте, это из больницы…" - дальше я уже не слышала слов. В голове пронеслось: "Роман".
В больнице царил хаос: врачи куда-то бежали, медсестры шептались, в коридоре пахло лекарствами и болью. Я пробилась сквозь толпу и, узнав нужную палату, вошла. Он лежал на кровати, с закрытыми глазами, весь в бинтах и трубках. "Автомобильная авария", - сухо констатировал врач. "Состояние стабильно тяжелое".
Мир рухнул в одно мгновение. Какие теперь признания? Какие разговоры о Саше? Все это стало таким мелким и незначительным по сравнению с его жизнью. Я села рядом с ним, взяла его руку в свою и заплакала. Горько, безутешно, осознавая, что судьба забрала у меня выбор, оставив лишь надежду. Надежду на то, что он выживет. И я буду рядом, всегда.
Прошли дни, сливаясь в один бесконечный больничный кошмар. Я жила между палатой реанимации и кафетерием, где пила безвкусный кофе, пытаясь хоть немного прийти в себя.
Однажды я упала в обморок. Причиной оказалось не слабость и недосыпания, а беременность, о которой я мечтала столько времени. Я понимала, что ребёнок был Сашин и не знала радоваться мне или плакать. Саша звонил каждый день, сначала с тревогой, потом с упреком, затем просто молчал в трубку. Я не могла объяснить, не могла оправдаться. Слова казались пустыми и бессмысленными. Все мои мысли были только о Романе, о том, откроет ли он глаза, заговорит ли снова.
Однажды утром я увидела, как его веки дрогнули. Я замерла, боясь пошевелиться, чтобы не спугнуть этот хрупкий момент. Он медленно открыл глаза. Смотрел сначала в потолок, потом перевел взгляд на меня. В его глазах было столько боли и растерянности, что у меня сжалось сердце. Он попытался что-то сказать, но из горла вырвался лишь слабый стон. Я взяла его руку крепче и просто сказала: "Тихо, все хорошо. Ты в больнице".
Медленно, день за днем, он возвращался к жизни. Сначала просто шевелил пальцами, потом попытался приподняться, потом сказал первое слово. "Вода". Его голос был слабым и хриплым, но это был его голос. И это было чудом. Я поила его из ложечки, рассказывала о погоде, о новостях, о чем угодно, лишь бы заполнить тишину, лишь бы не думать о том, что будет дальше.
И вот настал день, когда его перевели в обычную палату. А через пару недель выписали. Я чувствовала себя плохо, меня тошнило и Роман заметил, что со мной что-то не так. Однажды, когда я сидела рядом с ним и читала книгу, он вдруг спросил: "Что с тобой, ты такая бледная?". Я подняла глаза и увидела в его взгляде растерянность. И я поняла, что пришло время. Время быть честной. Время сказать все, как есть.
Я закрыла книгу, глубоко вдохнула и начала говорить. Обо всем. О наших встречах, о Саше, о страхе, о желании, о беременности. Рассказала все, как на духу, не утаивая ни единой мысли, ни единого чувства. Когда я закончила, в комнате повисла тягостная тишина. Он смотрел на меня молча, не выражая никаких эмоций. И я боялась дышать, боясь услышать приговор.
Наконец, он медленно протянул руку и коснулся моей щеки.
-Я ничего не помню, - прошептал он. -Ничего, кроме тебя.
Мир вокруг замер. Все мои страхи, сомнения, терзания - все исчезло в один миг. Я больше не знала, что правильно, что нет. Я видела только одно: он смотрит на меня так, словно я - весь его мир. И я не могу, не имею права его предать.
Решение пришло само собой, словно ответ на давно мучивший вопрос. Я поднялась, подошла к окну и посмотрела на осенний город. "Я буду здесь, - сказала я, не поворачиваясь. - Столько, сколько тебе нужно. Я помогу тебе вспомнить. Или начать все с чистого листа".
Я разрывалась между любовью к Саше и между долгом перед мужем, и никто не знал как лучше, как правильнее.
"Столько, сколько тебе нужно…" – эхом отдавались собственные слова. А что, если ему никогда ничего не вспомнится? Смогу ли я жить так, в подвешенном состоянии между прошлым и настоящим? Смогу ли я похоронить свои чувства к Саше, притвориться, что их никогда и не было?
Эта мысль обожгла сильнее, чем признание в беременности. Саша… Его образ возник перед глазами – теплый взгляд, нежная улыбка, прикосновения, от которых мурашки бежали по коже. Неужели все это должно кануть в Лету? Неужели моя любовь к нему была всего лишь мимолетным увлечением, ошибкой? Нет, это не ошибка. Я люблю его, всем сердцем люблю, но… Но теперь у меня есть обязательства. Обязательства перед человеком, который смотрит на меня так, будто я – единственное, что у него осталось.
Я повернулась к нему. Он сидел в кресле, совершенно потерянный, словно ребенок, заблудившийся в лесу. Мне стало безумно жаль его. Жаль за потерянные воспоминания, за боль, которую он, возможно, испытывает, даже не осознавая этого. В этот момент долг перевесил любовь. Я должна быть рядом. Я должна помочь ему.
-Хорошо, - тихо ответил он, словно боясь нарушить хрупкую тишину. – Спасибо.
В его голосе не было ни радости, ни облегчения. Только усталость и какая-то вселенская тоска. Я подошла к нему, села на подлокотник кресла и взяла его руку в свою. Она была холодной и безжизненной. Я крепко сжала ее, пытаясь передать ему хоть немного тепла, хоть немного надежды.
Он сжал мою руку в ответ, слабо, почти незаметно. Я продолжала держать его руку, пока в голове роились планы. Как построить с ним отношения, не притворяясь, не играя роль любящей жены? Ведь сейчас я была для него лишь сиделкой, помощницей, кем угодно, но не той, кто занимает его сердце. Мне нужно было время. Ему нужно было время. И ребенку, конечно, нужно было время, чтобы появиться на свет в, по крайней мере, относительно стабильной обстановке.
Вечер прошел в молчании. Я приготовила ужин, мы поели, почти не разговаривая. Он ел механически, словно не чувствуя вкуса еды. После ужина он снова уселся в кресло, устремив взгляд в одну точку, в пустоту. Я убрала со стола, вымыла посуду и, уставшая и измученная, присела рядом с ним.
-Может, посмотрим фильм? – предложила я, стараясь говорить как можно более непринужденно. Он пожал плечами.
-Что-нибудь легкое, комедию, – добавила я и включила телевизор. Конечно, он не смеялся и даже не улыбался, но я надеялась, что хоть немного отвлекла его от тяжелых мыслей. А может, просто тешила себя иллюзиями.
Перед сном я уложила его в постель. Он заснул почти сразу, измученный пережитым. Я смотрела на его спящее лицо и пыталась представить, что нас ждет впереди. И что станет с ребенком? Вопросы роились в голове, не давая уснуть. В конце концов, я просто закрыла глаза и попыталась выбросить все из головы. Завтра будет новый день, и мне придется снова играть роль сильной женщины, которая все выдержит и все преодолеет. Но где-то глубоко внутри я знала, что я просто очень, очень устала.
Саша звонил мне каждый день, встречал у порога, будто чувствовал мою усталость, и молча помогал нести сумки, наполненные горечью и безысходностью. Он ни разу не заговорил о том, что я должна уйти от мужа, зная, что я не предам Романа. И я была бесконечно благодарна ему за это молчаливое понимание.
Роману отчаянно требовалось дорогостоящее лечение, а в доме царила пугающая пустота кошелька. Родители отдали последнее, но это были лишь жалкие крохи в сравнении с той бездной, в которую мы стремительно падали. Саша работал на двух работах и отдавал мне часть заработанного. Наконец, общими усилиями – помогли неравнодушные учителя из нашей школы – мы собрали необходимую сумму. Но, увы, лечение оказалось бессильным. Роман таял на глазах, словно свеча. В один из таких дней он взял мою руку в свою, исхудавшую и дрожащую.
- Лиза, моя милая Лиза… Бог смилостивился надо мной, подарил возможность помнить тебя… Спасибо тебе за все… за все…
В тот день, когда сердце Романа остановилось, начались роды.
Мир вокруг меня словно замер, разделившись на "до" и "после". Родился сын. Я назвала его Никитой. Я потеряла близкого человека, но получила взамен новую жизнь, хрупкую и беззащитную.
Саша очень хотел быть рядом, помогать, но я не позволяла ему этого делать. Нет, я не разлюбила его. Я думала о своей жизни, о Романе, о нашей случайной встрече с Сашей. Я хотела понять, хочу ли я связать с ним свою жизнь раз и навсегда.
Однажды, гуляя с Никитой в парке, Саша взял меня за руку.
-Лиз, я люблю тебя, - сказал он тихо. - Я знаю, что я полная противоположность твоего мужа -не такой умный, рассудительный, правильный, но я хочу быть рядом с тобой и Никитой. Если ты позволишь.
И я позволила. Потому что знала, что Саша – это моя надежда, моя опора, моя любовь настоящая и искренняя.
И Роман, я уверена, был бы рад за нас.
Добро пожаловать на мой канал! Ещё одна история, еще один рассказ. Буду рада вашим отзывам и лайкам.
С уважением, ваша Набережная!