— …И у нее еще хватает совести называть меня «доченькой»! После такого!
Лена влетела в прихожую, едва не споткнувшись о пуфик. Дверь захлопнулась с таким сухим, резким стуком, что Захар, читавший на кухне сводку по делу, невольно вздрогнул. Он мгновенно поднял голову, его внимательный взгляд следователя тут же отметил тревожные детали: бледное, пятнами пошедшее лицо жены, дрожащие пальцы, которые никак не могли справиться с молнией на легкой весенней куртке.
— Леночка, что стряслось? Ты же вроде… Ты же за матерью пошла, пирог ей отдать, что она «забыла».
Лена судорожно выдохнула, стягивая куртку.
— Пирог! «Забыла»! Да не пекла она этот пирог, Захар! Он покупной, из кулинарии на углу! Я же вижу, где домашняя выпечка, а где поточная. Но это мелочь. Это такая ерунда по сравнению с тем, что я услышала!
Она прошла на кухню, но не села, а вцепилась пальцами в край столешницы, глядя на мужа широко раскрытыми, полными ужаса глазами.
Захар отложил бумаги. Его лицо, обычно спокойное и чуть ироничное, стало серьезным. Он знал свою Лену. Она была флористом, работала с нежными, хрупкими созданиями — эустомами, ранункулюсами, мимозой. И сама была такой же: тонкокожей, впечатлительной, принимающей любую фальшь или грубость как удар. Он был ее броней, ее стеной. И сейчас эта стена чувствовала, что в жену прилетел серьезный снаряд.
— Так. Спокойно. Рассказывай. Что ты услышала?
— Я… я догнала ее уже на первом этаже, у лифта. А там Зинаида Петровна, соседка их бывшая. И твоя мама… Захар, она таким голосом с ней говорила! Не тем, сахарным, каким со мной. А жестким, злым. И таким… презрительным!
Всего час назад Ирина Константиновна сидела на этой самой кухне. Женщина она была видная, еще не старая, всегда ухоженная, с мягкой улыбкой и тихим, вкрадчивым голосом. Она принесла «свой фирменный» яблочный пирог, ахала, какая у Лены уютная квартира, и жаловалась.
— Ох, Леночка, доченька, — щебетала она, прихлебывая чай из Лениной любимой чашки с незабудками. — Как же у вас хорошо. Три комнаты, простор! А я? Что я? Сын вырос, улетел, одна кукую в своей «однушке». Стены давят. И спина эта, Захарушка, ты же знаешь, совсем меня доконала. Врач говорит, надо больше ходить, а у меня сил нет даже до поликлиники дойти.
Лена, как обычно, начала сочувствовать:
— Ирина Константиновна, милая, так может, вам к нам поближе переехать? Мы бы подыскали что-нибудь…
Свекровь тут же махнула рукой, но глаза у нее хитро блеснули.
— Да что ты, доченька! Где же я найду? Моя-то «хрущевка» копейки стоит, а здесь, в вашем «генеральском» доме (она всегда так называла квартиру, доставшуюся Лене от деда-военного), цены — уму непостижимо! Нет, тут другое думать надо…
Она сделала паузу, внимательно глядя на Лену.
— Вот если бы… по-родственному… Нам бы, Захар, твою маму к себе забрать, да? — Лена всегда принимала все близко к сердцу...
— Ну что ты, Лен, маме будет неудобно, — быстро вмешался Захар, заметив напряжение жены. — У нас кабинет, работа. Мама привыкла к своему укладу.
— Да-да, Захар прав, — тут же поддакнула Ирина Константиновна, снова становясь «сахарной». — Неудобно, конечно. Хотя… Вот думаю я, глупая женщина… Квартира-то у вас большая. Чего ей простаивать? А я одна. Сын у меня один. Могли бы ведь… разменять эту трешку. Вам бы взяли хорошую «двушку» на окраине, там и воздух чище. А мне бы… ну, что осталось. Хоть «однушку», но здесь, в центре. Я бы и с внуками будущими сидела, и вам бы готовила…
Лена тогда опешила. Как — разменять? Эту квартиру? Ее крепость, ее детство? Где каждая трещинка на паркете была родной?
— Ирина Константиновна, но это… это папина квартира. Я не могу ее разменять.
— Ой, да что я такое говорю! — всплеснула руками свекровь. — Старая дура, прости, Леночка! Забудь! Это я так, от тоски… Ладно, пойду я. Засиделась. А пирог-то, пирог-то я половину возьму с собой!
Она упорхнула, оставив на кухне тяжелый, приторный запах своих духов и тот самый «забытый» пирог в коробке из кулинарии. А Лена, спохватившись через пять минут, что свекровь и правда ушла без пирога, схватила коробку и кинулась за ней.
...И вот теперь она стояла на кухне, сжимая кулаки.
— Она говорила Зинаиде, Захар! Я стояла за углом, у почтовых ящиков, а они меня не видели. Зинаида ей: «Ну что, Ирка, клюнула твоя невестушка-то?» А мама твоя… твоя мама засмеялась. Таким скрипучим смехом. И говорит: «Да куда она денется! Эта флористка-то … Впечатлительная! Захар пылинки с нее сдувает. Захара обожает, в рот ему смотрит. А Захар — мой сын. Он сделает, как я скажу. Квартирка-то у нее — золото! Генеральская! Чего она в ней одна расселась, курица? Подвинется! Я уже риелтору позвонила, приценилась. Продадим эту, мне возьмем хорошую «двушку» с балконом, а им… ну, им и на отшибе «двушка» сойдет. Не барыня! Главное — провернуть все по-родственному, по-тихому. Надавить на жалость, на сыновний долг. Он ее уломает. Она ж мягкотелая, как воск. Что хочешь, то и лепи».
Лена замолчала, переводя дух. Воздух на кухне звенел.
Захар не двигался. Он смотрел на жену, и на его лице медленно проступало то выражение, которое знали только преступники на допросе, — жесткое, сосредоточенное, непроницаемое.
— Она… она так и сказала? «Флористка»? «Курица»?
— Да! — голос Лены сорвался. — Она хочет отнять у меня дом! Мой дом! А меня считает… дурой, которую можно обвести вокруг пальца! И тебя… она сказала, что ты «сделаешь, как она скажет»!
Захар поднялся. Он прошелся по кухне. Его работа научила его одному: не верить словам, верить фактам. Но сейчас слова, которые пересказала Лена, резанули его самого. Он любил мать. Но он боготворил жену. И он знал, что Лена никогда не врет. Она могла преувеличить эмоцию, но не выдумать такое.
— Захар... — Лена посмотрела на него с отчаянием. — Ты веришь мне?
Он подошел и крепко обнял ее. Лена уткнулась ему в плечо, и он почувствовал, как ее бьет мелкая дрожь.
— Я верю тебе, — сказал он твердо. — Я верю.
— Что… что нам теперь делать? Она же… она же придет! Она будет давить!
— Она считает тебя «мягкотелой, как воск»? — тихо спросил Захар.
— Да…
— А меня — тем, кто «сделает, как она скажет»?
— Да.
— Значит, — его голос стал ледяным, — ей пора узнать, что воск может обжечь. А следователи не любят, когда ими пытаются манипулировать. Даже если это их собственные матери.
Лена посмотрела на него. В ее глазах еще стояли слезы обиды, но в них уже зарождалась вера. Не просто вера в мужа, а вера в то, что они справятся.
В этот момент на кухне затрещал телефон. Лена вздрогнула. Захар посмотрел на определитель номера.
«Мама».
Он медленно взял трубку, посмотрел жене в глаза и нажал кнопку ответа.
— Да, мама, слушаю тебя…