Андрей, мой муж, встал раньше, поцеловал меня в макушку и прошептал, что поедет помочь отцу на даче, вернётся к вечеру. Я лишь сонно промычала что-то в ответ, переворачиваясь на другой бок. В нашем браке уже не было той искры, что вначале, но была привычка, уют, общий быт. Мы жили в моей квартире, доставшейся от бабушки, и это, кажется, было главным молчаливым камнем преткновения в наших отношениях с его матерью.
Часов в одиннадцать, когда я, наконец, вылезла из-под одеяла и налила себе вторую чашку кофе, раздался звонок в дверь. Резкий, настойчивый. Андрей что-то забыл? — пронеслось в голове. Но на пороге стояла Тамара Игоревна, моя свекровь. Вся такая нарядная, с безупречной укладкой и тонкой, вежливой улыбкой, которая никогда не доходила до её холодных, оценивающих глаз.
— Леночка, здравствуй, дорогая! — пропела она, входя в прихожую и придирчиво оглядываясь. — А я мимо шла, дай, думаю, загляну. Андрюша ведь на даче? Ты тут одна, скучаешь, наверное.
Нисколько не скучаю, — подумала я, но вслух сказала:
— Здравствуйте, Тамара Игоревна. Проходите, конечно. Я как раз собиралась завтрак готовить.
— Ой, не утруждайся, деточка. Я принесла свой фирменный травяной сбор. Заварим, посидим, поболтаем. Говорят, он так успокаивает, для нервной системы полезно.
Её «забота» всегда была какой-то удушающей, как плотный шерстяной шарф в тёплый день. Я знала, что за этим последует очередной сеанс пассивной агрессии: намёки на то, что я плохая хозяйка, что Андрюша похудел, что в квартире хорошо бы сделать ремонт, да и вообще, молодым надо жить отдельно, а эту квартиру сдавать. Но отказать было неудобно. Я покорно пошла на кухню, пока она располагалась в гостиной, на нашем большом бежевом диване — моей особой гордости. Мы его выбирали вместе с Андреем, почти три месяца искали идеальный.
Она принесла с собой красивую жестяную баночку. Из неё пахло мятой, ромашкой и чем-то ещё, незнакомым, с лёгкой горчинкой. Пока я возилась с чайником, она рассказывала о своих знакомых, об их детях, которые уже купили себе загородные дома, родили по трое внуков. Каждый её рассказ был крошечной шпилькой, нацеленной точно в моё самое уязвимое место.
— Вот увидишь, Леночка, и у вас всё будет. Андрюша такой работящий, такой целеустремлённый. Ему просто нужен хороший стимул. И ты, как мудрая женщина, должна ему в этом помочь.
Она сама насыпала травы в заварочный чайник, сама разлила по чашкам. Свою отпила почти сразу, а мою пододвинула ко мне.
— Пей, пока горячий, а то все полезные свойства улетучатся.
Чай действительно был горьковатым. Я сделала несколько глотков и поморщилась.
— Что-то он какой-то… специфический на вкус.
— Это от редкой травки, — отмахнулась она. — Очень полезная. Ты просто не привыкла. Пей, пей.
Я допила, чтобы только прекратить этот разговор. Мы сидели в тишине несколько минут. Я смотрела на пылинки, танцующие в солнечном луче, и чувствовала, как по телу разливается странная, свинцовая тяжесть. Голова стала ватной, веки налились свинцом. Наверное, просто не выспалась, — подумала я, пытаясь сфокусировать взгляд на узоре обоев.
— Что-то мне нехорошо, Тамара Игоревна. Голова кружится. Пойду, прилягу, наверное.
— Конечно-конечно, деточка, отдохни, — её голос доносился уже как будто издалека, сквозь толстый слой ваты. — Я тут пока посижу, посуду помою, приберусь. Не волнуйся ни о чём.
Я дошла до спальни, едва переставляя ноги. Тело меня не слушалось. Я помню, как упала на кровать, даже не сняв домашний халат. Последней мыслью было: Нужно позвонить Андрею. Что-то не так. Но пальцы уже не могли набрать номер. Я провалилась в тёмную, вязкую пустоту, лишённую снов.
Сознание возвращалось урывками, как плохой радиосигнал. Я не спала в привычном понимании этого слова. Это было похоже на то, как если бы тебя заперли в собственном теле. Я всё слышала, но не могла пошевелиться, не могла открыть глаза. Сначала в квартире было тихо. Потом я услышала тихие шаги, приглушённые голоса. Один из них, низкий, мужской, я не знала. А второй… второй принадлежал ей. Моей свекрови.
— Сюда, сюда. Начинайте с гостиной. Только тихо! — командовала она шёпотом.
Что происходит? — билась паническая мысль в моём парализованном мозгу. — Какие люди? Зачем?
Послышался скрип, скрежет. Звук двигаемой мебели. Я отчаянно пыталась открыть глаза, закричать, но тело было чужим, каменным. Я могла только слушать.
— Телевизор сначала. Он самый тяжёлый. Аккуратнее, не поцарапайте стену! — её голос был полон деловитой энергии. Никакой вежливости, никакой сладости. Только холодный, жёсткий расчёт.
Ещё один мужской голос, приглушённый, ответил:
— Да поняли мы, Игоревна. Не первый раз работаем. Куда его?
— В машину. Всё в машину. Адрес я вам дала. Там мой сын уже ждёт, встретит.
Сын? Андрей? Он знает? Он там? — сердце, казалось, остановилось, а потом забилось с бешеной, глухой силой где-то в горле. — Нет, не может быть. Это какой-то кошмарный сон.
Я слышала, как они выносят диван. Тот самый, наш диван. Слышала, как шаркают ножки кресла по паркету. Слышала, как звякнуло стекло — это, наверное, снимали со стены бабушкино старинное зеркало в резной раме. Каждая вещь, которую они выносили, отрывала кусок от моей жизни, от моих воспоминаний.
В какой-то момент один из грузчиков, видимо, запнулся и громко выругался.
— Тише ты, медведь! — зашипела на него Тамара Игоревна. — Разбудишь её!
— Да что ей будет, спит как убитая, — пробасил тот. — Что вы ей подмешали-то?
— Не твоё дело. Работайте быстрее.
И тут я услышала фразу, которая обожгла меня сильнее любого огня. Фразу, которая впечаталась в мой мозг раскалённым железом.
— Быстрее выносите, пока эта грымза спит!
Грымза. Вот как она меня называла за моей спиной. Не «Леночка», не «деточка». Грымза. В этот момент пелена спала. Это был не сон. Это была реальность. Мой муж, его мать — они грабили меня. В моей собственной квартире. Пока я лежала беспомощная, отравленная их «заботой».
Я пыталась, отчаянно пыталась заставить хотя бы палец пошевелиться. Слёзы бессилия текли из уголков глаз, но я не могла даже вытереть их. Я слышала, как они ходят по комнатам. Сняли шторы. Забрали ковёр. Даже комнатные цветы в горшках, которые я так любила. Они забирали не просто вещи. Они зачищали пространство, стирали моё присутствие.
— Так, а что с этим? — спросил один из мужчин.
— Это оставьте. Старый хлам, — бросила свекровь.
Я понимала, что речь идёт о моих книгах, о старых фотографиях в альбомах. Всё, что не имело материальной ценности, их не интересовало.
Зачем? Зачем им это нужно? — единственный вопрос, который крутился в голове. — Андрей… как ты мог?
Я вспомнила его утренний поцелуй. Его слова о помощи отцу. Всё было ложью. Каждый взгляд, каждое слово. Он уехал не на дачу. Он уехал ждать грузовик с моими вещами. С вещами из нашего дома.
Время тянулось бесконечно. Я слышала, как они вынесли последнее, как хлопнула входная дверь. Потом снова шаги. Это была она. Я услышала, как она прошлась по пустым комнатам, как цокнула языком. Потом она заглянула ко мне в спальню. Я почувствовала её присутствие рядом с кроватью. Затаила дыхание, боясь, что она заметит мои слёзы. Она постояла мгновение, а потом я услышала тихий щелчок замка. Она заперла меня снаружи. Ушла.
Наступила абсолютная, звенящая тишина. Тишина пустого дома. И в этой тишине я лежала, слушая, как бешено колотится моё сердце. Гнев начал вытеснять беспомощность. Холодная, ясная ярость. Нет. Вы за это ответите. Оба.
Прошло, наверное, ещё около часа, прежде чем я смогла пошевелить пальцем. Потом рукой. Я медленно, с огромным усилием села на кровати. Голова раскалывалась, во рту было сухо, как в пустыне. Я встала, шатаясь, и подошла к двери. Дёрнула ручку. Заперто. Конечно.
Я посмотрела в окно. На улице было уже светло и буднично. Ездили машины, шли люди. Никто не знал, что в этой квартире, на седьмом этаже, только что разрушили целую жизнь. Я нашла в ящике прикроватной тумбочки пилочку для ногтей и стала ковырять старый замок. К счастью, он был скорее символическим. Через десять минут мучений щеколда поддалась.
Я вышла из спальни и застыла на пороге.
Комната была пуста. Абсолютно пуста. Там, где стоял диван, виднелся более светлый прямоугольник паркета. На стенах остались одинокие гвоздики там, где висели наши фотографии и та самая картина, которую мы купили в наш первый совместный отпуск. Не было ни телевизора, ни кресла, ни журнального столика. Даже торшер, который дарила мне на день рождения моя мама, исчез. Воздух был гулким и холодным. Квартира, мой дом, моё убежище, превратилась в безликую коробку.
Я прошла на кухню. Там тоже было пусто. Ни микроволновки, ни кофемашины, ни даже чайника. Они забрали всё, что можно было унести. В шкафчиках осталась только посуда. Моя старая, бабушкина. Видимо, её посчитали «хламом».
Я села на пол посреди пустой гостиной, обхватила колени руками и впервые за всё это время не заплакала, а рассмеялась. Тихим, истерическим смехом. Абсурдность ситуации была запредельной. Это не укладывалось в голове.
Потом я взяла себя в руки. Холодная ярость, родившаяся там, в парализованном теле, теперь стала моим стержнем. Я нашла свой телефон. Он лежал на кровати, где я его и оставила. Первым делом я позвонила не в полицию. Я позвонила своему старому другу, который работал юристом.
— Паша, привет. Мне нужна твоя помощь. Срочно, — мой голос был спокойным и твёрдым. Я вкратце обрисовала ситуацию.
— Лена, ты в порядке? — его голос был полон беспокойства. — Где ты сейчас?
— Я дома. В пустой квартире.
— Я сейчас выезжаю. Ничего не трогай. И слушай меня внимательно…
Он дал мне чёткие инструкции. Я сделала всё, как он сказал. Сфотографировала пустые комнаты. Нашла в почтовом ящике старую квитанцию с серийным номером телевизора. Нашла документы на квартиру, подтверждающие, что она — моё наследство, полученное задолго до брака. Каждый шаг придавал мне сил. Эмоции ушли на второй план, остался только холодный расчёт. Я действовала как автомат.
И только потом я позвонила Андрею. Он ответил не сразу.
— Да, Лен? Что-то случилось? — его голос был нарочито бодрым.
— Да, случилось, — ответила я ледяным тоном. — Нас обокрали.
На том конце провода повисла пауза.
— Как… обокрали? Что украли?
— Всё, Андрей. Украли всё. Всю нашу мебель, всю технику. Ты можешь вернуться домой? Мне страшно.
Я играла свою роль. Я хотела увидеть его глаза.
— Конечно! Конечно, я сейчас же приеду! — засуетился он. — Я выезжаю!
Он приехал через сорок минут. Ворвался в квартиру с лицом, полным поддельного ужаса.
— Боже мой! Лена! Как так? Ты вызвала полицию?
— Нет ещё. Ждала тебя.
Он обнял меня, и я почувствовала, как меня передёрнуло от отвращения. Он осматривал пустые комнаты, качал головой, цокал языком. Спектакль был разыгран идеально.
— Не переживай, любимая, — он погладил меня по волосам. — Главное, что ты цела. Вещи — дело наживное. Мы всё купим снова.
И тут я не выдержала.
— Купим? — я отстранилась и посмотрела ему прямо в глаза. — На какие деньги, Андрей? На те, что ты выручишь за продажу этих вещей?
Его лицо изменилось. Улыбка сползла, глаза забегали.
— Что… что ты такое говоришь?
— Я всё слышала. Я не спала. Я слышала, как твоя мать командовала грузчиками. Я слышала, как она назвала меня грымзой. Я слышала, как она сказала, что ты уже ждёшь их на месте.
Он побледнел. Отрицать было бессмысленно.
— Лена… я… я могу всё объяснить! Это не то, что ты думаешь!
— Правда? А что я думаю? Что мой муж и моя свекровь опоили меня, чтобы вынести из моей же квартиры всё ценное?
— Мама была права, — вдруг выпалил он, и в его голосе прорезались злые, обиженные нотки. — Ты бы никогда добровольно не согласилась! Нам нужны были деньги на первый взнос на дом! Свой дом, понимаешь? Я хотел сделать для нас лучше! Я хотел съехать из этой твоей «бабушкиной» конуры! Мы бы потом всё вернули!
Это был второй удар. Ещё более сильный, чем первый. Дело было не в деньгах. Дело было в его ненависти к моей жизни, к моему дому. Он хотел всё разрушить и построить что-то «своё», не считаясь со мной.
— Вон, — сказала я тихо, но так, что он вздрогнул.
— Лена, послушай…
— Вон. Из моей квартиры. Ты и твоя мать.
Он ушёл, хлопнув дверью. А я осталась одна посреди гулких стен. И это было лучшее чувство за последние несколько часов. Чувство свободы.
Через два часа мы сидели в кабинете у Паши. Я, он и мой, теперь уже почти бывший, адвокат. Дверь открылась, и секретарь ввела Тамару Игоревну. Андрея с ней не было. Видимо, не решился. Увидев меня, живую и невредимую, да ещё и в кабинете юриста, она замерла. Её лицо, такое уверенное и властное всего несколько часов назад, исказилось от страха.
Паша начал говорить. Спокойно, методично, перечисляя статьи Уголовного кодекса: сто пятьдесят восьмая, часть третья — кража, совершённая с незаконным проникновением в жилище, в крупном размере. Сто тридцать девятая — нарушение неприкосновенности жилища. И вишенка на торте — возможное обвинение в умышленном причинении вреда здоровью, если экспертиза подтвердит наличие в моей крови определённых веществ.
Тамара Игоревна слушала, и её лицо становилось всё более серым. Когда Паша закончил, она посмотрела на меня умоляющими глазами.
— Леночка… деточка… прости меня, дуру старую! Бес попутал! Это всё ради сына, ради будущего вашей семьи! Я же как лучше хотела!
Её слёзы, которые я видела впервые в жизни, не вызывали у меня ни капли сочувствия. Это были не слёзы раскаяния. Это были слёзы страха за себя. Страха перед последствиями.
— Заявление уже написано, Тамара Игоревна, — холодно произнёс Паша. — Мы готовы пойти на мировую, если всё похищенное имущество будет возвращено в целости и сохранности в течение двадцати четырёх часов. И если вы и ваш сын навсегда исчезнете из жизни Елены.
Она зарыдала в голос. Громко, надрывно, как плачут на похоронах. Она умоляла, хватала меня за руки, клялась, что всё вернёт. Я молча смотрела на эту сломленную, жалкую женщину и не чувствовала ничего. Ни злости, ни радости отмщения. Только пустоту и усталость. Я видела не коварную интриганку, а просто несчастного, заблудившегося в своей гордыне и эгоизме человека.
Вещи вернули к вечеру. Тот же грузовик, те же грузчики. Они молча заносили всё обратно, стараясь не смотреть мне в глаза. Андрей стоял у подъезда, бледный, осунувшийся. Он так и не решился подняться. Когда всё было кончено, я просто закрыла дверь. Закрыла дверь в свою прошлую жизнь. Той ночью я спала на своём диване, в своей квартире, наполненной моими вещами. И впервые за долгое время я чувствовала себя в безопасности. Я была дома. Одна. И это было началом чего-то нового и, я верила, гораздо лучшего.