«...ибо есть скопцы, которые из чрева матернего родились так; и есть скопцы, которые оскоплены от людей; и есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для Царства Небесного.» (Мф. 19:12)
Катулл имеет репутацию несерьезного и шутливого поэта. Но у него есть ряд пронзительных стихотворений, которые полны лиричности и драматического накала. К таковым относится и небольшая поэма, традиционно располагающаяся в сборнике под номером 63.
Аттис играл значительную роль в культе Кибелы, «дарительницы плодоносных сил земли». Любопытно, что его смерть и воскресение в поздней античности сравнивались со схожей в этом отношении историей Христа. Вообще отношения между двумя религиями были крайне напряженными, по-видимому с самых ранних пор. Некоторые исследователи видят в Вавилонской Блуднице намек на Кибелу. Итак, еще в 4-5 вв. христианские авторы чувствовали угрозу, исходящую от этого культа — Святой Иероним саркастически заменял культовое именование Кибелы Mater Deorum (матерь богов) на Mater Daemoniorum (матерь демонов), для Святого Августина она была dea meretrix (богиня-блудница). Аттис тоже вызывал отвращение, причем не только у христиан, но и у большинства римлян, для которых евнухи ассоциировались с варварством и декадансом. Все это привело к тому, что религия Кибелы и Аттиса потерпела сокрушительное поражение от крепнущего христианства.
Культ происходит из Малой Азии, в Греции он получил распространение в своей смягченной форме, да и то, похоже, после признания в Италии при кесаре Клавдии. Культ в какой-то момент (ок. 160 г. н. э.) стал связан с taurobolia. Во все времена он вызывал неподдельный ужас и отвращение у тех, кто его наблюдал. В основе лежит история пастуха Аттиса, который тоже был богом фригийского происхождения, давшего влюбленной в него Кибеле обет целомудрия. Когда же он его не сдержал, она свела его с ума, после чего Аттис сначала оскопил, а вслед за тем и умертвил себя.
Возможно, если верить Овидию, он был превращен в ель. Богиня учредила траурное шествие: ее жрецы — Галлы (Galli) — направляются в горы и ищут там пропавшего Аттиса. Если они находят его изображение, то устраивают буйную оргию. Аттис спустя три дня должен был воскреснуть, так что еще в древности праздник (Hilaria) приобрел символическое значение, выражавшее жизненный цикл гибнущей и воскресающей природы в ходе смены временем года.
Поэма Катулла написана сложным размером — галлиямбом, которым по традиции пользовались служители Кибелы для песнопений во время своих оргиастических празднеств, часто сопровождавшихся разными дикостями (например, нанесением себе увечий). В произведении читателю предстает совершенно другой сюжет, нежели описанный выше. Молодой грек (далеко не божественного происхождения), охваченный временным религиозным помешательством, пускается в плавание в Малую Азию, где в экстатическом припадке оскопляет себя. Наутро после «вакханалии» он обнаруживает, кем он стал и чего лишился (и речь здесь не только о половых органах!). Главное, что он потерял, — связь с родным домом и цивилизацией. Выйдя на берег моря и глядя в сторону утраченной отчизны, терзаемый раскаянием он стенает:
“Patria, bonis, amicis, genitoribus abero?
Abero foro, palaestra, stadio et guminasiis?”
(Я буду вдали от родины, граждан, друзей, родителей?
Я буду вдали от форума, палестры, стадиона и гимнасия?)
Аттиса охватывает отчаяние. Перед его слезными глазами проносится вся его жизнь в Греции, которой уже никогда не вернуть, как и утраченного мужского начала.
“Ego mulier, ego adolescens, ego ephebus, ego puer,
Ego gymnasei fui flos, ego eram decus olei.”
(Ныне я женщина, я, бывший юношей, отроком, ребенком,
Бывший цветом гимнасия, я был украшением палестры.)
И дальше,
“Ego Maenas, ego mei pars, ego vir sterilis ero?”
(Мне быть менадой, калекой, бесплодным мужем?)
Любопытно, что даже тогда Аттис продолжает мыслить в рамках греческой культуры — он именует себя Менадой. В конечном счете Кибела так и не отпускает Аттиса на родину, а только гневается на его жалобные мольбы и спускает на него льва, чтобы тот привел его в ужас и полубезумное состояние, в котором Аттис унесется обратно в малоазийские рощи. Такова история катулловского Аттиса, столь отличного от традиционного образа. Можно, пожалуй, указать на главное противопоставление в поэме. Греческая цивилизация как мир высокой культуры и свободного отношения к сексуальности противопоставляется азиатскому чрезмерному половому аскетизму и варварским религиозным излишествам. Итак, Аттис, оскопив себя, лишился чего-то гораздо большего, чем просто половых органов.
Илья Фирциков (и.ф.)