Меня зовут Анна, мне семьдесят лет. Последние полгода я была прикована к постели. Инсульт. Я не могла ни говорить, ни двигаться. Я была живым трупом в собственном доме, полностью во власти своих троих детей. Они были моими ангелами. Мой старший, Виктор, успешный юрист, оплачивал сиделок. Моя дочь, Оля, привозила лекарства. Младший, Миша, читал мне вслух книги. Я смотрела на них и благодарила Бога за такую семью.
Вчера мне стало хуже. Врач, которого вызвал Виктор, осмотрел меня, покачал головой и сказал: «Готовьтесь. Это агония. Она вряд ли доживет до утра».
Вечером они собрались в моей комнате. Мои ангелы. Они думали, что я уже ничего не соображаю, что я в коме. Они стояли надо мной, и я слышала каждое их слово, но не могла подать им знака. — Ну что, — сказал Виктор, и его голос был деловым и чужим. — Кажется, все. — Наконец-то, — вздохнула Оля. — Я так устала от этого спектакля. — Главное, чтобы она не очухалась, — пробасил Миша. — А то придется все начинать сначала.
Я лежала, и ледяной ужас сковывал мое парализованное тело.
— Итак, по квартире, — начал Виктор. — Продаем сразу. Деньги делим на троих. Мне — сорок процентов, как старшему и главному организатору. — С какой стати? — взвилась Оля. — Я на эту ведьму лекарств больше всех истратила! Делим поровну! — А я, — вступил Миша, — я вообще считаю, что квартира должна отойти мне. Я — младший, самый обездоленный.
Они начали спорить. Нет, они начали грызться. Прямо над моей кроватью. Они делили мою мебель, они обсуждали, за сколько продадут мамино кольцо. Они не были моими ангелами. Они были стервятниками, которые ждали, когда я наконец остыну. Мой «инсульт», моя «агония» — все это была их работа. «Лекарства», которые привозила Оля, были не лекарствами, а ядом, который медленно превращал меня в овощ. Врач, который предрек мне смерть, был сообщником.
Я лежала и слушала, как они ругаются. А во мне кипела не боль. Во мне кипела ярость. Черная, ледяная ярость, которая дала мне силы.
Когда они, договорившись, наконец ушли, я сделала то, чего не могла сделать полгода. Я пошевелила пальцем. А потом — рукой. Я доползла до телефона. И набрала номер. Не полиции. Моего адвоката.
Утром, когда мои «скорбящие» дети вошли в комнату, чтобы проверить, остыла ли я, я сидела в кресле. Я была бледной, слабой, но я сидела. И я улыбалась. — Доброе утро, детки, — прошептала я. — Кажется, агония отменяется. Кстати, я только что переписала завещание. Все. На моего кота. А теперь вон отсюда. Все.
