Меня зовут Елена, мне шестьдесят восемь. У меня две дочери. Старшая, Анна, — моя опора. Успешная, замужняя, она живет рядом. И младшая, Мария. Моя боль и моя тайная гордость. Моя святая.
Тридцать лет назад, в двадцать лет, моя Маша, моя веселая, взбалмошная девочка, вдруг объявила, что уходит в монастырь. Я была в шоке. Я винила во всем мужа, Виктора. Он был слишком строг с ней, он сломал ее. «Ты загнал ее в эту клетку!» — кричала я ему. Он молчал. Он принял на себя всю мою ярость и просто сказал: «Это ее выбор. Мы должны уважать его».
Тридцать лет я жила с этой мыслью. Я ездила к ней раз в год, в этот далекий, глухой скит. Меня выводили к ней на час. Она была в черном, с покрытой головой, тихая, с потухшими глазами. Мы говорили о Боге. Я уезжала с тяжелым сердцем, проклиная мужа, который отнял у меня дочь.
Виктора не стало месяц назад. После похорон я разбирала его кабинет. И в его сейфе, о котором я знала, но никогда не открывала, я нашла папку. «Мария».
Я открыла ее. И моя жизнь рухнула. Внутри были не письма из монастыря. Внутри были письма из колонии. Судебный приговор. И переписка. Переписка моего мужа с начальником тюрьмы и с самой Машей.
«…учитывая тяжесть преступления (вооруженное ограбление, соучастие в убийстве), — читал приговор, — приговорить Романову Марию к 25 годам лишения свободы в колонии строгого режима…».
Я читала, и не могла дышать. Ограбление. Убийство. Моя тихая, моя святая девочка.
Я открыла письма. «Папа, — писал мой муж начальнику колонии. — Я умоляю вас. Моя жена… она не переживет этого. У нее больное сердце. Я готов оплатить все. Любые расходы. Только, пожалуйста, организуйте мне возможность привозить ее на свидания под видом „монастыря“. Я найду актрису, которая сыграет игуменью. Я сделаю все. Только не убивайте ее».
И письма Маши. «Папа, спасибо, что мама была сегодня. Она ничего не поняла. Она думает, что я молюсь за ее душу. А я… я молюсь, чтобы она никогда не узнала, какое чудовище ее дочь».
Я сидела на полу его кабинета, и меня трясло. Мой муж. Мой «жестокий» муж. Он не был тираном. Он был святым. Он тридцать лет нес этот ад в себе. Один. Он платил тюремщикам, он организовывал эти страшные спектакли-свидания, он врал мне, чтобы спасти меня. Он принимал мою ненависть, мои обвинения, и молчал. Он защищал меня от правды, которая была страшнее любой смерти.
