— Это стыд и позор! Я не собираюсь идти на твою свадьбу! — сказал отец, сжимая кулаки от злости.
Слова отрезали воздух, как нож. В комнате повисла тишина, густая, как дым. Даже часы на стене будто остановились, боясь нарушить эту мгновенную ярость. Павел Андреевич стоял перед дочерью, высокий, крепкий, и взгляд его был таким, что Марине хотелось исчезнуть.
— Папа, пожалуйста, не говори так, — прошептала она. — Ты ведь даже не хочешь узнать его поближе…
— Узнать? — он усмехнулся коротко, с горечью. — Мне всё ясно после первого взгляда. Парень без рода, без кола и двора. Что ты в нём нашла?
Он поднял руку, будто пытаясь удержать собственную злость, потом тяжело сел на стул. Глубокие морщины прорезали лоб, губы дрогнули.
Марина стояла, опустив голову. В глубине души ей было страшно — не из-за крика, а из-за того, что впервые почувствовала дистанцию между ними: холодную, как стена из камня.
Павел Андреевич был человеком старых убеждений. Происходил из семьи военных, окончил училище, дослужился до подполковника. Он привык к порядку — и в армии, и дома. Любое решение должно быть выверено, любое слово — иметь вес. А тут — дочь, его единственная радость, вдруг заявила: выходит замуж за простого инженера.
Для него это звучало как вызов. Он считал, что дочь заслуживает «лучшего» — кого-то с положением, с перспективой. В глубине души он понимал, что дело не только в молодом человеке. С того дня, как умерла Маринина мать, Павел Андреевич остался один на один с болью. Марина стала смыслом его существования. А теперь будто собиралась уйти.
— Ты даже не знаешь, как он жил, — тихо сказала она. — Он хороший. Добрый.
— Добрыми мир не строится, — оборвал отец. — Мир держится на тех, кто умеет отвечать за свои слова. Газовщик с завода — это не муж, Марина.
Она закрыла глаза, чтобы не расплакаться. С каждым словом отколупывался кусочек её уверенности. Но не любовь — ту не отнять никакими наказами.
Когда в прихожей хлопнула дверь, и она осталась одна, Марина впервые поняла, что сделать шаг против отца — значит потерять часть себя.
Сергей был не из разговорчивых. Он редко говорил громко, но в каждом его слове было спокойствие. С ним Марина чувствовала себя защищенной. Ей было двадцать четыре, ему — двадцать семь. Они познакомились случайно, в маршрутке: он уступил место пожилой женщине, а когда автобус тряхнуло, Марина едва не упала — он подхватил её. С того момента между ними будто замкнулась невидимая цепь.
Она привела его домой через три месяца. Отец осмотрел парня с головы до ног, будто на допросе.
— Где работаешь?
— На заводе, инженер по обслуживанию оборудования, — ответил тот.
— Родители?
— Мама умерла, отец живет в деревне.
Дальше последовала долгая пауза. Павел Андреевич тяжело вздохнул и произнес:
— Понятно.
С того дня отношения не заладились. Минутные разговоры за ужином превращались в молчание. Когда Сергей уходил, отец говорил дочери:
— Он боится взглянуть мне в глаза. Это всё, что нужно знать о мужчине.
И всё же Марина выбрала Сергея. Потому что впервые в жизни чувствовала себя любимой не за достижения, а просто так.
Свадьбу устроили скромную — без ресторана и лимузинов. Сняли небольшой зал, пригласили близких друзей. Сергеевы коллеги, пара подружек Марины, дядя по матери, и всё. Место отца стояло накрытым — стул, бокал, приборы. Пустое.
Когда ведущий поднял бокал:
— А теперь тост за родителей! — Марина опустила глаза.
В груди кольнуло так, словно кто-то впился в сердце.
Сергей шепнул:
— Может, позвоним ему позже?
— Нет… — Марина покачала головой. — Он сказал, что не придет. И слово держит.
Музыка играла, гости смеялись, но для Марины вечер потускнел. Только когда Сергей тихо обнял её за плечи и прошептал:
— Главное, что я рядом, — она почувствовала, как немного отпустило.
А ночью, когда они остались вдвоем, она все равно плакала.
Прошло полгода. Марина привыкла к новой роли. Она работала учительницей русского языка в школе, Сергей — всё на том же заводе. Жизнь шла размеренно, тихо. По вечерам они смотрели фильмы, пекли пироги, спорили о мелочах. Иногда она ловила себя на мысли: «Счастье ведь в этом — простом.»
Но почти каждую ночь ей снился отец. В снах он стоял на пороге, смотрел молча, и слова застывали в горле. Она просыпалась, чувствуя, как сердце колотится.
Однажды вечером она не выдержала — набрала номер.
— Папа, здравствуй. Это я. — Тишина в трубке. Потом глухой голос:
— Что тебе нужно?
— Просто хотела узнать, как ты.
— Зачем? У тебя есть муж, пусть он и заботится. — Щелчок.
Связь оборвалась.
После этого Марина не звонила долго. Но про себя всё время думала — когда-нибудь он переменится.
Через два года Марине позвонила соседка с прежнего двора.
— Мариша, а ты знаешь, что Павел-то твой в больнице лежит? Упал прямо на лестнице, ногу сломал.
Сердце сжалось. Она схватила пальто, телефон. Сергей сказал лишь:
— Езжай. Мы успеем всё остальное потом.
В больнице пахло йодом и старой краской. В палате отец лежал, бледный, с перевязанной ногой. Когда она вошла, он закрыл глаза, будто не заметил.
— Папа, я пришла, — Марина опустилась рядом.
— Не надо спектаклей, — сказал он холодно. — Я не умер.
Она молча достала контейнер с домашней едой.
— Я принесла твой любимый суп.
— Не хочу.
Несколько минут они сидели в тишине.
— Хотя бы попробуй, — прошептала она.
Он отвернулся.
В тот вечер она ушла, оставив еду на тумбочке. Ночью Павел Андреевич всё-таки съел суп. Ей он потом не сказал.
Следующие месяцы Марина навещала его регулярно. Приносила продукты, помогала с документами, пыталась разговорить. Иногда он выглядел смягченным, но стоило ей упомянуть Сергея — снова каменел.
— Я не прощу предательства, — говорил он.
— Какого, папа? Я просто полюбила человека.
— Не того.
Однажды она рискнула привести мужа. Хотела, чтобы всё-таки познакомились заново. Сергей долго сомневался, но уступил.
Когда Павел открыл дверь и увидел его, глаза потемнели.
— Зачем ты его привела? Мне чужих тут не надо.
Сергей шагнул вперед:
— Павел Андреевич, я понимаю, вы злитесь, но ведь мы все семья.
— Ты и семья? — усмехнулся тот. — У меня одна семья — жена и дочь. Жены нет. Дочь... сама решила, кем быть.
Марина чуть не расплакалась. Сергей взял её за руку, повел к выходу.
В машине она молчала. Только когда дверь квартиры за ними закрылась, он сказал:
— Мы не обязаны умолять. Когда он будет готов — сам придет.
Но отец так и не пришел.
Через год у Марины родился мальчик. Назвали его Лёшей. Маленький, тёплый, подрагивающий во сне. Она сидела у окна, глядя на крошечное лицо и думала: «Вот, папа, внук твой. Хоть бы увидел…»
Сергей настойчиво предлагал поехать показать. Марина колебалась, но всё же решилась.
Когда открыла дверь отцовской квартиры, он стоял у окна, опираясь на трость.
— Папа, это Лёша. — Она подняла малыша.
Он посмотрел мимолетом и сказал ровно:
— Забери его отсюда. Мне чужих детей показывать не нужно.
Марина будто получила удар.
— Он твой внук, папа.
— Нет, — ответил он. — У меня нет ни дочери, ни внука. Есть только память о том, что было.
Она разрыдалась прямо в прихожей. Сергей молча увел её, не сказав ни слова. С того дня Марина больше не переступала порог того дома.
Павел Андреевич остался один. Соседи говорили, что он редко выходит — только в аптеку и в магазин. Вечера проводил у окна, глядя, как темнеет во дворе. Иногда доставал старые альбомы, листал — молодая жена, малышка в белой панамке… Он не выбрасывал снимки, хотя хотел.
Каждую ночь горело одно окно. Пока мог, читал, потом зрение стало сдавать.
Иногда ему снилась жена. Она стояла на пороге кухни и говорила:
— Прости её, Павел, она ведь твоя кровь.
Он просыпался с сердцем, колотящимся, как в бою. Но упрямство не отпускало. Гордость стала его проклятием.
Однажды он всё-таки сел за стол, достал бумагу и ручку. Написал:
«Марина. Не знаю, зачем беру ручку. Может, чтобы сказать, что жив. Я по-прежнему считаю, что ошиблась. Но, наверное, я тоже был неправ. Иногда думаю, что умереть легче, чем признать свою вину. Если сможешь — приезжай.»
Но письмо так и не отправил. Лежало в ящике до последнего дня.
Весной 2030 года Марина получила звонок из районной больницы.
— Павел Андреевич у нас. Состояние тяжелое.
Она бросила все дела и поехала. В палате пахло лекарствами и металлом. Отец лежал, худой, с серыми губами. Она подошла, взяла его за руку.
Он открыл глаза, долго смотрел. Пытался что-то сказать, но дыхания не хватало.
— Папа, я здесь, — сказала она сквозь слёзы.
Он кивнул.
— Прости… — едва слышно.
И вдруг из-под подушки достал сложенный листок — тот самый, старый, помятый.
На обратной стороне фотографии — надпись: «Прости.»
Через несколько часов его не стало.
На похоронах было немного людей: одни соседи, пара бывших сослуживцев. Марина стояла у могилы, держа сына за руку. Мальчик не понимал, что происходит, только спрашивал:
— А дедушка теперь в небе?
— Да, — ответила она. — В небе.
В тот вечер она забрала из квартиры отца три вещи: фотографию семьи, старый армейский компас и письмо. Всё остальное оставила соседям.
Дома она долго сидела у окна, глядя на вечерний свет. Сергей молча подошёл, обнял.
— Он тебя любил, — сказал тихо. — Просто не умел по-другому.
Она кивнула.
— Знаю. Но почему нам так трудно прощать?
Весной следующего года Марина посадила маленькое яблоневое дерево во дворе. Земля ещё была холодной, пальцы зябли, но в груди было странное чувство — будто часть отца осталась в этих корнях. Лёша бегал вокруг, смеялся.
— Мам, а это дедушкино дерево?
— Да, — сказала она. — И когда оно зацветет, мы будем помнить его.
Через несколько лет яблоня стала большой. Каждую весну цвела первая. Белые лепестки осыпались на траву, и Марина неизменно вспоминала то зимнее утро, когда стояла перед его дверью и просила простить.
Теперь ей казалось, что он простил. И где-то там, за границей человеческих слов, отец наконец сказал бы не «стыд и позор», а всего лишь:
— Я горжусь тобой, дочка.
Она улыбнулась, подняла вверх лицо к солнцу и шепнула:
— Спасибо, папа.
