Я всегда ехала на дачу к свекрови с тем же чувством, как на экзамен по предмету, который и любишь, и боишься. Любишь сад, запах смородины, деревянную веранду, где тени от виноградных листьев ложатся на скатерть. Боишься её взгляда — холодного, как утренний колодец. Игорь за рулём молчал, прислушивался к радио, барабанил пальцами по рулю. Я мысленно повторяла фразы, которые не стоит говорить, и те, которые стоит. Оба списка были длинные и одинаково бесполезные.
Во дворе нас встретил собачий лай и смех соседей за забором. Свекровь уже стояла у калитки, стягивая с рук перчатки. Лицо у неё было чистым, без капли пота, хоть грядки вспаханы, как парады: ни соринки не найдёшь. Она оглядела меня с ног до головы, задержалась на пакете, где лежали пирог и коробка с вишнями.
— Приехали, — сказала она так, будто мы опоздали на электричку. — У нас уже всё готово. Пирог можно не доставать, у меня свой.
— Это с творогом, — ответила я спокойно. — Думала, всем понравится.
— Угу, — коротко кивнула свекровь и, повернувшись к сыну, добавила: — Ставь машину под яблоню. Там не капает.
Мы прошли на кухню. На столе стояли окрошка в большой эмалированной кастрюле, холодец, несколько салатниц, маленькая гора огурцов, нарезанных кружочками, и главный парад — горячая картошка, посыпанная укропом. Всё выглядело как в старой книге рецептов, с выцветшими фотографиями, где все блюда одинаково счастливые.
— Руки помыли? — спросила свекровь, хотя видела, как я только что стояла у умывальника.
— Помыли, — ответила я. — Давай помогу разложить.
— Уже всё разложено, — отрезала она. — Садись.
На веранде собрался маленький совет: свекровь, Игорь, племянник Денис с огромным городским аппетитом и соседка Лариса, которая всегда приходила будто случайно, но почему-то как раз к столу. Я поставила свой пирог сбоку, чтобы не мешал, и улыбнулась.
— За лето, — произнесла свекровь, поднимая рюмку с чем-то прозрачным. — За порядок и труд.
Все глотнули, зашуршала посуда, зацокали ложки. Я ела медленно, потихоньку, почти не жуя. И вдруг услышала, как у самой уха свекровь вздохнула и громко, на весь стол, так, чтобы и соседний двор услышал:
— Ты тут ешь, как невестка из столовки!
Ложка остановилась, застряла между миской и ртом. Лариса посмеялась, Денис кашлянул от неожиданности. Игорь дернул уголком губ. Не смех, нет, так, полуулыбка, как тень от облака, будто он сейчас скажет: «Мам, ну перестань», — но ничего не сказал. У меня внутри что-то тонко и тихо хрустнуло.
— Что ты имеешь в виду? — спросила я, поставив ложку.
— Да что-что, — свекровь подалась вперёд, — ешь, не разбирая, что и как положено. У чужих всё вкусней, чем у себя, да? И вообще — стол чужой, хозяйка чужая, а аппетит — как у голодного числа. Игорёк, скажи ей, я права?
Он опустил глаза в свою тарелку, сделал вид, что очень занят окрошкой. Тишина на секунду загустела так, что в ней можно было нарезать дорожки ножом.
— Я приготовила пирог, — сказала я ровно. — Думала, будет приятно. Если не нужно, уберу.
— Ставь, раз принесла, — ответила свекровь. — Не пропадать же. Лариса, возьми кусочек, посмотри, что там у невестки.
Лариса, которая всегда держала нос по ветру, взяла аккуратный крайний кусочек, понюхала, будто не пирог, а новую помаду, и сказала с улыбкой:
— Сладковат, но съедобный.
Я улыбнулась в ответ, и улыбка ощутилась как лоскут, которым прикрывают разбитое стекло. Стало чуть-чуть тише внутри.
Есть я уже не могла. Сидела, слушала пересуды про урожай и про очереди на станциях, как будто все слова пересыпали из миски в миску. И вдруг свекровь заговорила громче, яснее, глядя на меня, как будто меня надо отучить от каких-то городских привычек:
— Ты, если сюда приезжаешь, знай: тут всё делается по порядку. С утра поливаем, потом прополка, потом готовка. А не так, как некоторые: спят до обеда, а потом за стол. Игорь, объясни ей — ты же мужчина в доме.
Игорь снова усмехнулся. Я глотнула воду. В горле стало прохладно, но в груди расползлось тепло, напоминая огонь, который лучше не раздувать. Я поднялась, тихо отодвинула стул.
— Мне надо на грядки, — сказала я. — Посмотреть клубнику.
— А что там смотреть, — не отстала свекровь. — Она без тебя растёт.
— Всё равно посмотрю, — ответила я и пошла.
В саду тени были густые, пахло мокрой землёй и укропом. Я присела у грядки, перебирая листья. Накрыла пальцами маленькую ягодку, ещё зелёную, и вдруг почувствовала, что из глаз вытекает не злость, не обида, а усталость — густая, как сироп. Сзади зашуршали шаги. Это была Лариса.
— Не принимай, — сказала она тихо. — Тамарка резкая, сама знаешь. У вас с ней… ну, не сходятся звёзды.
— Мы не звёзды, — ответила я, вытирая глаза. — Мы люди. Можно же говорить по-человечески.
— Она говорит как умеет, — философски заметила Лариса и наклонилась сорвать сорняк. — Тебе надо быть умнее.
— То есть молчать? — спросила я.
— Иногда это тоже ответ, — пожала плечами она.
Я кивнула. Но молчать не хотелось. Хотелось объяснить, что я не ем «чужой» хлеб, что привожу продукты, помогаю, что все эти грядки поливала тоже я, когда дождя не было. Хотелось, чтобы Игорь не усмехался, а хотя бы посмотрел на меня, как на равную, как на ту, с кем он живёт под одной крышей.
Когда я вернулась на веранду, пирог уже разрезали наполовину. Свекровь щебетала про то, как в прошлом году огурцы уродились, а в этом стали горчить. Игорь, видимо, почувствовав моё движение, поднял голову.
— Пойдём прогуляемся? — предложил он тихо.
— Пойдём, — согласилась я.
Мы вышли за калитку, пошли вдоль забора, где душистый горошек цеплялся за сетку, как за чужую надежду. Игорь шёл рядом, чуть боком, будто боялся задеть меня.
— Мамаша перегнула, — сказал он наконец, словно признался в краже яблока. — Но ты не переживай, это же она. Какая есть.
— Какая есть? — повторила я. — Она меня унизила при всех. А ты улыбнулся.
— Я… ну, я растерялся, — он развёл руками. — Там Лариса, Денис… Не хотел скандала.
— Скандала не было, — сказала я. — Скандал — это когда тарелки летят. А у нас просто кто-то решил, что имеет право говорить что угодно.
— Ну так… — Игорь споткнулся на слове. — Ей тяжело. Дом, огород… Ей кажется, что ты приезжаешь отдыхать.
— Я тоже работаю. И в огороде, и дома. И продукты привожу, и денег оставляю. Ты же видишь.
— Вижу, — сказал он.
— Тогда скажи это ей, — попросила я. — Мне не нужна война. Но мне нужна защита. Не молчание, не усмешка, а слово. Простое, человеческое: «Мама, не надо так».
Игорь замолчал. Мы стояли у сирени. На ветке сидел воробей, причесывался клювом. Позади послышалась свекровина походка — уверенная и слегка азартная, как у человека, который всегда всем доказал.
— Нашли, где шептаться, — сказала она. — Я думала, вы в саду. Что-то хотела спросить: кому кастрюлю окрошки отдать потом? Домой возьмёте?
— Не надо, — ответила я прежде, чем Игорь успел. — Мы сами приготовим.
— Ну-ну, — свекровь усмехнулась. — А то вы у нас любите готовенькое.
Игорь кашлянул. Посмотрел на меня и, как будто собрав себя в комок, произнес:
— Мама, не надо. Ты сейчас грубо говоришь. Это обидно.
Свекровь остановилась, как будто на дорожке вырос камень.
— Это я грубо? — удивилась она. — Я — мать. Я говорю, как есть.
— А «как есть» можно сказать по-разному, — продолжил Игорь. — Она мне жена. И делает много. Ты знаешь, что она платит за материалы для забора? Что ей принадлежат половина этих яблонь, мы их вместе покупали. И что пирог она испекла сама, уставшая после недели работы.
Свекровь сузила глаза, посмотрела на меня долгим взглядом, в котором мешались старые счёты и новые формулы.
— Ладно, — сказала она, отступив на шаг. — Я не хотела обидеть. Но у меня дом, у меня порядок. И я не люблю, когда порядок ломают.
— Никто не ломает, — ответила я. — Мы хотим быть частью этого порядка. Только пусть у этой части будет голос.
Мы вернулись к столу. Лариса уже собрала тарелки, как будто подготовилась к новой серии сериала. Денис уткнулся в телефон, делая вид, что никто никого не слышит. Свекровь села во главе стола, подтянула к себе хлебницу, и вдруг всё встало на старые полозья. Но на полозьях ехать стало легче.
Остаток дня прошёл спокойно. Мы с Игорем поливали грядки, я снимала белые колпачки с молодых кустиков, свекровь считала банки для закрытия, Лариса пропала куда-то, а потом появилась с новой историей о том, как у одного знакомого куры перестали нестись. Солнце сползало за амбар, и от этого тени потянулись длиннее.
Ближе к вечеру свекровь вынесла миску с ягодами и сказала деловым голосом:
— Кто ест, тот моет потом посуду. Я варенье поставлю, ночевать остаётесь или как?
— Ночевать, — ответил Игорь. — Завтра с утра в город.
— Тогда я приготовлю на ночь компоты, — продолжила она. — А ты, — повернулась ко мне, — вон те миски разложи по банкам. У тебя руки лёгкие, может, без косточек попадётся.
Я встала, взяла ложку, почувствовала, как спокойствие оседает внутри ровным слоем. Мне понравилось, как прозвучало «у тебя руки лёгкие», хоть и с оговоркой. И я подумала, что простые слова — иногда самая сложная алхимия.
После ужина Игорь увёл меня на лавку у сарая. Небо уже синело, пахло свежескошенной травой. Он сел рядом и сказал негромко:
— Прости меня за день.
— Я тебя слышу, — ответила я.
— Я не всегда умею между вами стоять, — продолжил он. — Вы обе сильные. И мне казалось, что вы сами… ну, найдёте язык.
— Мы найдём, — сказала я. — Только ты, если что, не усмехайся. Просто будь со мной.
— Буду, — кивнул он.
Тишина сделалась мягкой, как старый плед. Где-то под яблоней шевельнулась земля, и мне подумалось, что это ежик, который идёт своей вечной дорогой, не спрашивая разрешения.
Утро началось с шума воды в умывальнике и с шороха газет, в которые свекровь заворачивала огурцы на засолку. Я вымыла чашки, поставила чайник, нарезала хлеб. И как-то незаметно сама предложила:
— Я сделаю сырники. Есть творог.
Свекровь посмотрела оценочно, на секунду приподняла брови.
— Сырники — это хорошо, — сказала она. — Только муку не переборщи. На килограмм — по правилам — две ложки.
— Я знаю, — улыбнулась я. — Сделаю аккуратно.
Игорь зашёл с улицы, взял чашку чая, вдохнул запах ванили из миски.
— Утро доброе, — сказал он всем сразу. — Мам, что на вечер планируешь?
— Варенье закатаем, — ответила она. — И соседке отнесём банку. Я обещала.
— Вместе отнесём, — предложил Игорь, и она кивнула.
Я жарила сырники партия за партией, переворачивала, стараясь не обжечься. Свекровь поставила рядом баночку сметаны, как будто признала: ладно, неплохо. Мы сели завтракать. За столом было тихо, если не считать звуков, которые делают ложки, чашки и люди, когда соглашаются быть вместе.
— Вкусно, — сказала свекровь почти неохотно. — Тепло в доме от таких вещей.
— Я рада, — ответила я и действительно почувствовала, как в груди что-то расправилось.
Потом мы пошли в огород. Я стала собирать землянику, свекровь проверяла кусты смородины, Игорь чинил дверцу в сарае. Лариса, как всегда, объявилась, когда работа подошла к концу, и принесла новости: у кого-то украли лопату, у кого-то появился новый плед на веранде. Я слушала в полуха, оглядывала грядки, считала цветки.
Ещё до обеда свекровь подошла ко мне, держась за поясницу.
— Тяжело мне, — сказала она вдруг тихо. — Не всем видно. Иногда за словом прячешься, потому что сил нет.
Я посмотрела на её руки — сильные, узловатые, с сизыми венами — и подумала, что у каждого своя тяжесть. У неё — дом, огород, привычка защищаться нападением. У меня — необходимость быть одновременно мягкой и твёрдой. У Игоря — умение ходить между двумя пожарами и не сгореть. Мы стояли рядом, и тень от яблони закрывала нам лица.
— Давай делить работу честно, — сказала я. — И говорить честно, когда больно.
— Давай, — кивнула свекровь. — Только без театра.
— И без столовки, — добавила я, и мы обе улыбнулись.
Мы обедали уже без посторонних реплик. Я подливала окрошку Денису, он шутил про огурцы, Игорь рассказывал, как едет трасса. Лариса обещала принести рецепты маринадов, но мы все дружно сделали вид, что забыли. День тянулся размеренно, как лента, на которой записываешь жизнь: никаких особых сюжетов, только дыхание и движение.
Ближе к вечеру свекровь вынесла мне старую банку с металлической крышкой.
— Забери, — сказала она. — Ты любишь хранить всякую мелочь. Будешь в неё складывать свои травы.
— Спасибо, — ответила я. — Поставлю на кухне.
Я поняла, что это её собственный способ говорить «мир». И мне стало хорошо от этой простоты.
Перед отъездом мы с Игорем загрузили пакет с яблоками и банками в багажник. Свекровь вышла проводить нас до калитки. Ветер шевелил занавеску на веранде, и я почему-то почувствовала, что лето будет длиннее, чем мы думаем.
— Приезжайте, — сказала она. — Только предупреждайте заранее. Я здесь всё-таки хозяйка.
— Конечно, — ответила я. — А я буду приносить свои пироги.
— Приноси, — разрешила она. — Только творог не берите у того продавца, у него всегда кислит.
Мы улыбнулись. В её фразе я уже слышала не укол, а заботу. Машина выехала со двора. Я смотрела на дом в зеркало, на эту смешную крышу, на ограду, где горошек цеплялся за проволоку, и думала, что ниточки иногда держат крепче, чем цепи.
Дорога в город была ровной, как бумага на столе. Игорь вёл неторопливо, и мы почти не говорили — не потому что нечего, а потому что слова набирали силу. У меня в сумке лежала баночка, та самая, с крышкой, и пахла она почему-то не железом, а ванилью и травой.
— Я буду рядом, — сказал вдруг Игорь, будто подвёл черту под всем нашим разговором. — Если ещё раз… ну, ты понимаешь… я не усмехнусь.
— Я верю, — ответила я.
— Ты сегодня была молодцом, — добавил он. — Спокойно, по делу. Я… горжусь.
Я засмеялась тихо, не от похвалы, а от того, как это прозвучало. На светофоре он взял меня за руку, и мы так сидели, пока зелёный не загорелся второй раз.
Дома я поставила банку на полку, вымыла ягоды и подумала, что хорошо бы сделать желе к чаю. Пошла на балкон, посмотрела вниз: у соседей на верёвке сушилось бельё, кошка спала на подоконнике, двор был тихий, как книга перед последней главой. Я достала коробочку, которую привезла с собой, отрезала маленький кусочек мармелада и положила на блюдце. Жизнь умеет быть простой, если не мешать ей.
За ужином мы говорили уже о работе, о поездке к друзьям, о кино, которое давно хотели посмотреть. Я отпила чай и сказала, как будто вслух поставила точку: всё будет нормально. Без триумфов, без вещей, которые так любят рассказы, — просто нормально. И это тоже большое счастье.
В какой-то момент разговор скатился на заботу о себе, и я, вспомнив, как сегодня на солнце кожа рук стала суше, тихо поддела тему ухода. Я редко об этом говорю, предпочитаю делать и молчать, но в этот раз прозвучало само собой: когда устаёшь, надо уметь поддержать себя простыми вещами, которые не требуют подвигов. И я подумала, что в предпраздничные дни и в поездках мне очень выручает одна маленькая привычка: иногда беру Жевательный мармелад с коллагеном со вкусом клубники здоровье волос и ногтей. Пробовала от разных производителей, этот единственный понравился по вкусу и эффекту: волосы меньше ломаются, ногти не слоятся, кожа спокойнее. Как всегда, есть более дешёвые аналоги, но непонятно, что там внутри, по моему мнению, лучше не экономить, а взять качественный продукт. Я не фанат громких обещаний, просто делюсь своим наблюдением — мне это помогает не распадаться в суете. Заказываю его на Ozon и Wildberries, так же можете приобрести его на Purshat Market по выгодной цене.
Потом мы выключили свет, и дом стал тихим, как сад на закате. Я лежала и думала о том, как легко мы иногда отдаём другим право на наши слова. И как важно уметь возвращать их себе. Ночью мне снилась веранда, стол, на котором стоят две тарелки, хлебница, покрытая полотенцем, и большой светлый кувшин с водой. Я поднимала его, наливала в стакан, и вода в нём казалась прозрачнее, чем днём. Я проснулась с этим ощущением — будто внутри меня стала тише река, перестала биться о берег и начала течь ровно. И я поняла: мы справимся. Без громких слов, без победных маршей, без сцен. Просто будем приходить, работать, говорить так, чтобы слушали. И когда-нибудь свекровь сама скажет: «Налей ещё окрошки». А я отвечу: «С удовольствием». И это будет наш настоящий мир.