Звонок застал Екатерину Петровну прямо на уроке истории. Она как раз рассказывала одиннадцатиклассникам про Петровские реформы, живописала государственный переворот, цепко держала внимание класса на личности Петра, который ломал Россию через колено, потому что верил в свет и технологии. Забавно, подумала Екатерина, вот и я сейчас ломаюсь. Только вот никакого света в конце тоннеля не вижу. Два года как.
Телефон вибрировал у неё в кармане. Потом ещё раз. Потом третий.
Какая-то совиная мудрость остановила её в середине фразы про флот, и она извинилась перед ребятами, вышла в коридор. На экране светилось имя мужа: Сергей.
— Катя, ты где?
— На работе, Сергей. На уроке. Что случилось?
Сергей дышал тяжело, словно бежал. Или рыдал. Трудно понять по телефону.
— Мама в больнице. Они звонили мне в офис, я ещё в дороге, не могу уехать. Ты должна приехать. Или ты мне позвонишь маме Ирине, скажешь, что едешь.
— Ирина? А где её дочь?
— Она в Москве. Катя, не сейчас, ладно? Просто приезжай. Поговорим потом.
Трубка пошла гудеть. Екатерина стояла в коридоре школы, держа мобильник в руке, и смотрела на стену, покрытую плакатами про здоровый образ жизни и безопасность в интернете. Какая-то девочка прошла мимо, сказала:
— Здравствуйте, Екатерина Петровна.
Она механически кивнула.
Вот так начиналось. Со звонка посередине уроков. С беспокойства в голосе Сергея.
Она вспомнила, что звонила его маме в больницу, услышала охрипший голос:
— Да, мол, совсем плохо, спасибо, что едешь, Катя.
И потом её даже стало стыдно за свой вопрос про Ирину-младшую. Свекровь всегда была добрая к ней. Всегда.
А потом. Потом началось.
Выписка из больницы. Диагноз — артрит, ревматизм, какие-то невнятные болезни суставов, которые требовали покоя, реабилитации, ухода. Она не могла остаться одна. Сергей работал в логистике, летал по миру, и казалось логичным одно: переехать поближе к родителям.
А зачем? — спросила Лиля, мать Екатерины, когда та рассказала ей про это за чаем.
— У тебя есть квартира. Наследство от твоего деда. Подстраховка. Ты же помнишь, как я тебе говорила?
— Мама, я не могу оставить её одну.
— Оставить кого? Твою свекровь? Катя, у неё есть дети. А у тебя — дети. У тебя есть работа. У тебя есть жизнь, которую ты строила здесь, в Питере, а не в Твери.
Лиля была жёсткой женщиной, практичной. Она пережила войну, правда, в пять лет, но память осталась в теле. Она верила в материальные подушки безопасности и никогда не рисковала. Квартира была её стратегией выживания в новой России.
— Сергей говорит, они готовы помочь с кредитом. Купим трёхкомнатную квартиру. Здесь мы живём как в коробке, мама. Дети кричат на меня, что нет места.
— В коробке? А ты помнишь, где я жила в твоём возрасте?
Сергей. Сергей был убедителен. Он приезжал домой в командировках, утомлённый, красивый, грустный. Говорил тихо, но настойчиво. Его мать болеет. Она одна. Свояченица не в состоянии ей помочь. Они не могут оставить её в беде.
— Какие ещё могут быть разговоры, Катя? Это же моя мать.
И Екатерина согласилась. Потому что любила его. Потому что он был прав в чём-то. Потому что согласие легче, чем спор. Потому что она была уверена, что договорится. Что это временно. Что потом вернутся.
Они сдали квартиру. Нашли квартиру в Твери, скромную, но больше. Трёхкомнатную. Сергей оформил ипотеку. Его родители дали часть денег, остаток нужно было отдавать банку.
2016 год. Переезд.
Ирина Васильевна пришла в новую квартиру, посмотрела вокруг и сказала:
— Хорошо. Только гостиную переделать нужно. Я не люблю этот ремонт. Обои какие-то молодёжные.
Дети бегали по пустым комнатам, радовались, кричали. Старшему было тринадцать, младшему — девять. Они ждали, что это будет их дом, их комнаты, их жизнь.
Первые три месяца Екатерина ещё была в эйфории. Школа в городе была хороша, директор оказался человеком. Платили меньше, чем в Питере, но работа была, и это казалось подарком судьбы.
Потом пошли просьбы.
— Катя, а можно помощь с ремонтом? Мне так неудобно на Сергея давить, а мне нужна краска.
— Катя, свояченица была со мной вчера, у неё ситуация со свекром. Денежка нужна. Я ей обещала помочь.
— Катя, у меня проблема с ногой. Травма, может быть воспаление, деньги нужны.
Екатерина больше работала. Её зарплата полностью уходила на свекровь, на её диагнозы, на помощь свояченице. Кредит платил Сергей, но и его денег становилось всё меньше, потому что командировок становилось меньше. Решили продать её Питерскую квартиру, кредит погасить.
— Я не понимаю, куда делись деньги, — спросила она его как-то вечером, когда они остались одни на кухне. Дети уже спали.
Сергей вздохнул.
— Давай не будем про это, Катя. Ты и так устаёшь.
Но вот тут её неожиданно выколотило. Ей было сорок лет, она стояла на кухне в Твери, в квартире, в которую не хотела ехать, и поняла, что не знает своего мужа.
2021 год.
Выяснилось всё разом, случайно, наиболее неудобным способом.
Ирина Васильевна упала в ванной. Не очень, но врач назначил ей кучу исследований. При одном из них она рассказала врачу про все свои болезни, про ревматизм, про артрит, про боли в суставах. Врач её осмотрел и спросил:
— А когда у вас это началось?
— Двадцать лет назад?
— И вы живёте так долго? Вы в норме.
Это было так, как если бы кто-то выстрелил в спину.
Екатерина услышала эту историю от самой Ирины Васильевны, когда та позвонила ей в школу. Та плакала.
— Неправда, мол, врач ошибается, но... но это было правдой, и обе они это знали.
Тогда Екатерина спросила Сергея:
— Зачем мы сюда приехали, Сергей?
Он не ответил.
— Сергей. Твоя мать здорова. Она здорова, но я живу как в аду девять лет. Девять лет я работаю по три смены, отдаю все деньги, а дети ненавидят этот город.
— Катя...
— Зачем?
— Потому что...
Но он не сказал почему. Потому что не знал, как объяснить. Потому что сам себе не верил в то, что рассказывал матери про болезни. Потому что привык делать, что говорит Ирина Васильевна.
Екатерина узнала об этом от соседки, потом от коллеги. Деньги текли не на лечение мамы. Деньги текли на квартиру для свояченицы. На новый диван свояченице. На маникюр свояченице. Ирина Васильевна была та ещё манипуляторша, как выяснилось.
Мать, Лиля, всё это услышала по телефону и не стала ругать дочь. Просто сказала:
— Я же говорила.
И умерла через год. Просто так, от сердца, во сне. Гости чай пили, Лиля лежала на диване и умерла. Никаких симптомов, никаких предупреждений. Просто — стоп.
На похоронах Екатерина кричала на Сергея. Первый раз за все годы брака она кричала:
— Почему? Почему ты не сказал мне?
— Я не знал!
— Не знал? Ты живёшь со мной в одной квартире, спишь со мной, и ты не знаешь, что твоя мать лжёт?
— Катя...
Но она уже не слышала.
2023 год.
— Я хочу развод, — сказала она ему как-то утром за завтраком. Спокойно, почти вежливо. Она научилась быть вежливой. Научилась быть потухшей.
Сергей поднял на неё глаза с яйца.
— Ты шутишь.
— Нет.
Он приложил титанические усилия, чтобы уговорить её. Обещал всё исправить. Обещал найти другую работу, нормальную работу, без командировок. Обещал переехать обратно в Питер. Обещал всё.
Мать его сказала по телефону:
— Это теперь не твоя квартира, я не позволю лишить сына жилья. Извини, Катя, но это закон семьи.
А это значило, что развод будет войной.
Октябрь 2025 года.
Звонок застал её в школе, во время урока истории. Опять. Такая уж у неё жизнь была.
— Катя, мама болеет. Нужен постоянный уход. Или деньги на сиделку. Я в Европе, на проекте.
Екатерина молча слушала.
— Катя? Ты что?
— Где твоя сестра?
— Что?
— Твоя сестра, которой ты отдавал деньги. Которой помогал. Где она?
Длинная пауза.
— Эти деньги ушли на её квартиру.
— Ах. А сейчас?
— Катя...
— Где?
— Она сказала, что не может.
Екатерина положила трубку. Не хлопнула, не бросила. Положила аккуратно.
Десять минут спустя он перезвонил.
— Но это же твоя мать виновата! Она тебе советовала не переезжать!
Это было то, что пробило что-то в Екатерине. Не гнев даже. Что-то глубже. Просвет.
— Нет, — сказала она спокойно. — Это я виновата. Я сама выбрала верить тебе вместо себя. Я сама позволила. Я сама. И больше я так не буду.
Она положила трубку второй раз.
На следующий день она подала на развод. Она нашла адвоката, он составил документы и требовал раздела имущества, чего-то про квартиру, что-то про детей. Екатерина не очень в этом разбиралась, но адвокат казался серьёзным мужиком.
— Квартира была куплена в браке, но вы можете претендовать на половину, — объяснил он. — Но это займёт время.
— А если я просто уйду? Возьму детей и уйду?
— Куда вы пойдёте?
Вот это был вопрос.
Мать оставила ей деньги. Не много, но достаточно на первое время. И квартиру. Свою на Моховой. Её мать никогда не продавала. Никогда не сдавала. Просто жила там, пока была жива, и потом оставила дочери.
Лиля знала. Лиля всегда знала.
Екатерина позвонила знакомым в Питере. Одна из них работала в университете, одна знала человека в школе номер сорок три. За неделю всё устроилось.
Дети кричали, что не хотят ехать. Сын хлопнул дверью. Дочь плакала на диване.
— Мы уходим, — сказала Екатерина. — И всё. Собирайте вещи.
Она не потворствовала им. Это было странно. Обычно она потворствовала.
На вокзале Сергей не появился.
Квартира на Моховой пахла цветами, которые сажала Лиля. Пахла её духами и кофе. Пахла историей, но хорошей историей. Окна выходили на Неву. Дети приехали, упали на диван и помолчали.
— Я голодная, — сказала дочка.
— Я тоже, — сказал сын.
Екатерина открыла холодильник. Он был пуст, как и полагается холодильнику, который стоял закрытым два года. Но в морозилке была пачка хлеба, которую оставила Лиля, и масло в дверце.
— Бутерброды подойдут?
— Подойдут, — согласился сын.
Они ели бутерброды, сидя на диване, и смотрели в окно на Неву. Была осень. Листья падали какие-то странные, серо-оранжевые.
— Мама, а мы останемся здесь?
— Да.
— Навсегда?
— Навсегда.
Дочка залезла ей на плечо. Сын остался сидеть на диване, но что-то в его спине расслабилось. Как будто кто-то наконец положил вещи на место.
Работу нашла быстро. Школа была хороша, директор молодой. Он посмотрел на её резюме, спросил про педагогический стаж, и Екатерина вспомнила, что она была хорошим учителем. Правда, из неё это как-то выветрилось.
— Когда вы можете начать?
— В понедельник?
— Отлично.
Зарплата была меньше, чем когда-то, но выше, чем в Твери. Главное, это была только её зарплата.
Первый месяц она спала по пять часов. Второй месяц — тоже. На третий вспомнила, что раньше тоже спала мало. Может быть, это было нормально для неё. Может быть, она просто перестала спать от страха.
Теперь она спала от того, что дома было тихо. Дети делали домашнее задание самостоятельно. Приходили из школы, ели, и потом писали эссе о войне и о графе Толстом.
СМС от Сергея пришла через три недели:
"Мама просит прощения. Может, вы вернётесь?"
Она не ответила. Но улыбнулась. Впервые за два года. Не улыбка от счастья. Улыбка от того, что она вдруг осознала: она не жертва. Больше никогда. Она просто выбрала себя. Наконец.
В квартире на Моховой было пусто. Картонные коробки стояли везде, в них упакована жизнь, которую нужно было разобрать. Дети спали в углу комнаты на матрасах, которые купили в первый день. Всё остальное было куплено постепенно. Подушка. Одеяло. Новая тарелка.
Екатерина стояла и смотрела на портрет матери, который висел над диваном. Лиля смотрела на неё, та самая практичная, нежная, твёрдая Лиля. Та самая Лиля, которая говорила про подушку безопасности, про то, что квартира — это долг, о котором нельзя забывать.
— Ты была права, — прошептала Екатерина.
И потом смешалось всё: слёзы, и облегчение, и боль, и гнев, и благодарность. Всё вместе. По-человечески.
На следующий день она развесила шторы в детской. Покрасила стену в комнате в нежный зелёный цвет, который ей нравился. Положила на полочку книги, которые привезла с собой.
Помощь нашла у друга, который после развода помогал ей. Он помог снять офис на Кузнецовской, помог найти людей, которые хотели учить историю по-новому. Через полгода Екатерина вела факультативные занятия в трёх школах и писала статьи про преподавание истории.
Дети пережили — грустили, потом привыкли. Сын начал ходить на бассейн. Дочка присоединилась к драмкружку. Оба стали спокойнее, как будто переборщили со своей ненавистью к миру и теперь отпустили.
Какой-то парень из соседней школы начал ей улыбаться. Потом пригласил на кофе. Она согласилась, но потом поняла, что не хочет. Не сейчас. Может быть, никогда. Может быть, вообще.
Главное было то, что она могла выбирать. Вот это было главное.
На Новый год Екатерина стояла на кухне и готовила что-то. Что-то, что она хотела готовить, а не то, что требовала свекровь. Дочка сидела на столешнице и рассказывала про школу. Сын читал на диване. На улице падал снег, и квартира была тёплая, и никто ничего не требовал.
Екатерина вспомнила о жизни в Твери как о чужом сне. Вспомнила, как она ехала туда с надеждой, что вот, мол, начнётся всё хорошее. Начнётся помощь матери мужа. Начнётся семья.
Вместо этого началась потеря себя. Потеря квартиры. Потеря матери.
Но потом началось возвращение.
Не то, что в фильмах. Не золотое, не красивое. Трудное возвращение. Возвращение через суд, через боль, через два года молчания.
Но своё.
На портрете Лиля улыбалась — та же улыбка, что Екатерина видела в зеркале каждое утро. Практичная. Твёрдая. Живая.
— Спасибо, мама, — прошептала Екатерина, и потом вернулась к готовке.
Потому что это был её выбор. Готовить. Жить. Просыпаться. Выбирать.
Вот в этом была вся суть.