Наталья возвращалась домой поздно. Вечерний город светился витринами, а ей казалось, что светят они не ей. В руке — сумка с лекарствами для матери, в другой — усталость, накопившаяся за годы. Последние пять лет её жизнь проходила между аптекой, работой и материной квартирой. Отец умер рано, и все хлопоты легли на неё. Брат, Кирилл, сначала обещал помогать, потом переехал к девушке, а потом просто перестал брать трубку.
Когда Наталья звонила матери, та почти всегда начинала разговор с одной и той же фразы:
— Доченька, купи мне, пожалуйста, таблетки и творог. Этот, мягкий, не кислый.
И Наталья покупала. Иногда на последние деньги. Иногда — занимала у подруги. Но ей казалось, что всё правильно. Ведь мать — единственная семья, пусть и со сложным характером.
В тот день она пришла с цветами. Хотелось порадовать — день рождения матери всё-таки. Квартира встретила её привычным запахом варёного супа и чистоты. На кухне за столом уже сидел Кирилл. Чисто выбритый, в новой рубашке, с подарочным пакетом. Он поднял глаза и как-то неловко улыбнулся:
— Привет, сестрёнка.
— Ты приехал? — Наталья удивилась. — Давненько тебя не видела.
— Ну, мама же просила.
Мать вышла из комнаты, нарядная, в сером платье. На столе — салаты, пирог, шампанское. Атмосфера почти праздничная, если бы не то лёгкое напряжение, что витало в воздухе.
— Садитесь, дети, — сказала мать, наливая по бокалам. — Я сегодня хочу кое-что сказать.
Наталья села, с интересом глядя на мать. Та держала паузу, будто актриса перед выходом на сцену.
— Вы знаете, — начала она, — я много думала. И решила навести порядок. Пока жива — хочу всё оформить. Чтобы потом не было скандалов, как у соседей.
Наталья вздохнула: «Наконец-то». В её голове мелькнула мысль — может, мать всё-таки оценит, кто рядом, а кто только звонит по праздникам.
— Я квартиру переписала на Кирилла, — сказала мать спокойно, словно сообщала, что купила новую кастрюлю.
У Натальи перехватило дыхание.
— Что?
— Ну а что, ты же и так пожила неплохо, — усмехнулась мать. — У тебя работа, ребёнок, бывший хоть алименты платит. А Кириллу надо помогать, он только жизнь начинает.
Кирилл смутился, опустил глаза.
— Мама, я… — начал он, но мать подняла руку.
— Всё решено. Я хочу, чтобы квартира осталась за сыном. Девочки — они в жизни выкарабкаются, а вот парням сейчас тяжело.
Наталья смотрела на мать, не веря. Все те ночи у её кровати, все походы в больницы, ремонты, оплата коммуналки — всё это вдруг обесценилось одним предложением.
— Ты серьёзно? — спросила она тихо.
— Конечно. Ты не обижайся. Просто у тебя уже всё есть.
Мать подняла бокал, достала шампанское, щёлкнула пробкой. Звонкий хлопок рассёк тишину.
— Ну что, за семью!
Кирилл неловко поднял бокал, а Наталья — нет. Она сидела, будто не понимая, где находится. Казалось, весь воздух в комнате стал тяжёлым, липким.
— Мам, — сказала она, — а я?
— А ты — молодец, — отмахнулась мать. — Я тобой горжусь.
Наталья почувствовала, как по спине пробежал холод. Ей хотелось крикнуть, но она только поднялась и прошла на балкон.
С улицы тянуло холодом. Город шумел где-то далеко. Наталья стояла, глядя вниз, на огни машин, и думала: «А ведь я всё делала ради неё. Всё».
Позади слышался смех. Мать рассказывала брату что-то весёлое, наливая шампанское. Звуки ударяли в спину, как ножи.
Когда она вернулась в комнату, мать подняла глаза:
— Ну что ты надулось? Это же не повод для обиды.
Наталья сдержанно ответила:
— Угу. Конечно.
Она помогла убрать со стола, вымыла посуду, собрала свои вещи и сказала:
— Мне завтра рано вставать.
Мать кивнула:
— Хорошо, доченька. Не дуйся. Всё будет хорошо.
На пороге Наталья обернулась. Кирилл смотрел на неё виновато, но промолчал. Она закрыла за собой дверь и впервые за долгое время не оглянулась.
Дорога домой казалась бесконечной. Она шла и понимала, что внутри что-то оборвалось. Не просто обида — будто стерли все годы её жизни, как будто их никогда и не было.
На следующий день Наталья проснулась раньше будильника. На кухне пахло вчерашним кофе, и в голове стоял звон, будто ночь не принесла сна, а только добавила усталости. Она села за стол и уставилась в окно. Двор был серый, сонный, где-то вдали бабушка тянула за собой сумку на колёсиках. Всё как всегда — кроме того, что теперь внутри неё будто пусто.
На работе коллеги обсуждали сериалы, премии, новые сапоги. Наталья машинально кивала, что-то отвечала, но ни одно слово не доходило до сознания. Перед глазами стояла мать — с бокалом шампанского, смеющаяся, довольная. И Кирилл, опустивший глаза, как школьник, пойманный на списывании.
— Наташ, ты сегодня сама не своя, — заметила бухгалтерша Лида. — Всё в порядке?
— Угу, просто устала, — ответила Наталья и уткнулась в документы.
После обеда она всё же не выдержала и вышла покурить. Хотя бросила много лет назад, сегодня просто хотелось вдохнуть холодный воздух. На лавке возле подъезда курили две женщины, обсуждая, кто кому оставил квартиру. Наталья усмехнулась про себя — словно мир издевается.
Вечером ей позвонила мать. Голос был спокойный, будто вчерашнего разговора не было.
— Наташенька, ты не обиделась? — спросила она.
— Нет, мам, всё нормально.
— Ну и славно. Просто пойми: я должна подумать о Кирилле. Он один у меня… —
— А я кто? — вырвалось у Натальи.
На том конце — тишина. Потом мать вздохнула:
— Ты же понимаешь, я не могу всех осчастливить.
Наталья повесила трубку. Поняла — бесполезно. Спорить с матерью всё равно что объяснять дождю, что он мокрый.
Дни потянулись один за другим. Мать звонила реже. Кирилл не звонил вовсе. Наталья старалась убедить себя, что всё это — мелочи. Главное — сын, работа, спокойствие. Но каждый раз, проходя мимо нотариальной конторы, сердце сжималось.
Весной мать пригласила их обоих на Пасху. Наталья долго сомневалась, но всё же пошла. Вошла в квартиру — всё то же: ковёр, шкаф с посудой, старые фотографии. Только на одной рамке теперь стояло фото Кирилла с его новой женой — улыбаются, счастливые.
— Знакомься, это Алина, — представила мать. — Невестка моя. Хорошая девочка.
Алина протянула руку:
— Очень рада познакомиться. Мама столько о вас рассказывала!
Наталья кивнула, не найдя слов. Села за стол и заметила, что теперь в квартире всё по-другому — шторы сменили, обои переклеили, даже чайник новый. Будто за пару месяцев дом стал чужим.
За ужином мать рассказывала, как Кирилл с Алиной планируют сделать детскую.
— Вот вон ту комнату отдадим под малыша, — с улыбкой сказала она. — Кирилл же теперь хозяин.
Наталья едва не подавилась.
— Уже хозяин?
— Ну а кто? Я ж сказала, всё оформлено. Теперь пусть живут, радуются.
Она посмотрела на брата — тот смущённо отводил взгляд. Алина только улыбалась, не чувствуя неловкости.
После ужина Наталья помогла помыть посуду. Мать благодарно кивнула:
— Вот видишь, как хорошо, когда все вместе.
— Мам, — тихо сказала Наталья, — тебе не кажется, что теперь я здесь просто гостья?
— Не говори глупостей, — отмахнулась мать. — Ты же моя дочь. Просто теперь у Кирилла своя жизнь.
Наталья вытерла руки о полотенце, посмотрела на свои потрескавшиеся пальцы — следы постоянной работы и забот. В этот момент ей стало ясно: всё, за что она боролась, потеряло смысл.
На выходе Кирилл догнал её у двери.
— Наташ, подожди. Я понимаю, ты злишься, но я правда не просил её переписывать квартиру.
— А отказаться не пробовал? — спокойно спросила она.
Он замялся.
— Ну… Она бы обиделась. Ты же знаешь её.
Наталья усмехнулась:
— Да, знаю. Только, видишь ли, на меня ей обидеться не жалко.
Она спустилась по лестнице, не дождавшись ответа.
Следующие месяцы она перестала звонить. Мать писала иногда сообщения: «Как ты?» или «Пришли фото внука». Наталья отвечала коротко, без тепла. И вдруг заметила, что ей становится легче.
Она наконец занялась собой — пошла на курсы повышения, сменила работу, познакомилась с коллегами. По вечерам читала книги, смотрела старые фильмы. Постепенно боль отступала, превращаясь в тихое равнодушие.
Но однажды, осенью, позвонил Кирилл. Голос был растерянный:
— Наташ… мама упала. Сломала бедро. Я не справляюсь, Алина на работе, ребёнок маленький. Помоги, пожалуйста.
Наталья долго молчала. Потом ответила:
— Хорошо. Завтра приеду.
Положила трубку и долго сидела на кровати, глядя в пустоту. В груди снова что-то сжалось — не обида, а что-то другое, более тяжёлое, похожее на усталость.
На следующий день она поехала. Дверь открыл Кирилл — осунувшийся, с потухшими глазами. В комнате, на диване, лежала мать — седая, хрупкая, будто уменьшившаяся.
— Здравствуй, мама, — сказала Наталья тихо.
Мать посмотрела на неё, глаза блеснули слезами:
— Доченька… прости.
Наталья не ответила. Просто села рядом и поправила подушку.
— Я знаю, ты злишься, — тихо сказала мать, глядя в потолок. — Я, может, и неправа была. Но я ведь хотела как лучше. Кирилл без квартиры бы пропал. Он у меня мягкий, доверчивый. А ты… ты сильная. Ты и без всего выстоишь.
Наталья слушала и не перебивала. В голосе матери звучала не раскаяние — скорее оправдание. Та всё ещё пыталась убедить саму себя, что поступила правильно.
— Мама, — сказала Наталья спустя паузу, — я не злилась. Просто перестала ждать.
— Чего ждать?
— Что ты меня когда-нибудь поставишь рядом с Кириллом. Не ниже, не выше. Просто рядом.
Мать отвела взгляд, будто эти слова ранили сильнее, чем крик.
— Я думала, у тебя всё есть. Работа, сын, квартира в съём…
— Съёмная, мам. И ты это прекрасно знаешь.
Тишина повисла тяжёлым грузом. В другой комнате плакал ребёнок — внук, которого Наталья видела впервые. Маленький, рыжий, с глазами брата. Алина забежала, извинилась и унесла малыша.
Наталья осталась одна с матерью. Несколько минут они сидели молча, слышно было только, как тикают часы. Потом Наталья встала, принесла воды, помогла матери сесть, дала таблетку.
— Спасибо, доченька, — прошептала та. — Без тебя я бы не справилась. Кирилл весь день на работе, Алина с ребёнком. А я тут лежу, как обуза.
— Не говори глупостей. Просто тебе нужно восстановиться.
Она меняла повязку, мыла полы, готовила. С каждым днём мать всё чаще смотрела на неё как-то по-другому — тише, мягче. Иногда пыталась завести разговор:
— А ты помнишь, как отец тебе велосипед подарил? —
— Помню, — улыбалась Наталья. — Я тогда весь двор объехала.
Иногда они даже смеялись. Но тема квартиры больше не поднималась. Наталья знала — для матери это был стыдный угол, которого лучше не касаться.
Через пару недель стало легче. Мать уже могла ходить с костылём, выходила на балкон.
— Наташ, — сказала она однажды, — я думала… может, Кирилл тебе хоть долю перепишет?
Наталья покачала головой.
— Не надо. Зачем теперь?
— Ну всё-таки… —
— Мам, правда. Пусть живёт. Главное, что ты выздоравливаешь.
Мать вздохнула. В её глазах мелькнуло облегчение, но и что-то похожее на грусть.
Когда Наталья собралась домой, мать позвала:
— Подожди.
Она протянула старую коробку.
— Это твои письма. Ты мне их писала, когда из общежития жила. Я всё хранила.
Наталья взяла коробку и почувствовала, как к горлу подступает ком. В каждом письме — часть её юности, веры, что семья — это навсегда.
— Спасибо, мам.
Она ушла, но на этот раз не с тяжестью, а с тихим принятием.
Прошло два года. Кирилл звонил редко, мать — ещё реже. Наталья не держала зла. У неё теперь была другая жизнь: новая работа, небольшая съёмная квартира поближе к центру, сын подрос, поступил в техникум. Иногда по вечерам она сидела у окна с чаем и думала, что, может быть, всё, что случилось, было нужно.
Однажды ей позвонил Кирилл.
— Наташ… мамы больше нет. Сердце.
Она поехала в тот же день. В квартире стоял запах свечей, шторы задвинуты. На комоде — фотографии: отец, мама, Кирилл с женой, малыш. Её фото не было. И всё равно она чувствовала — мать ждала именно её.
На похоронах Кирилл плакал, Алина держала ребёнка на руках. Наталья стояла чуть в стороне. Не из гордости — просто не хотелось быть в центре. Когда священник произнёс последнее слово, Наталья подошла к гробу и тихо сказала:
— Теперь всё поровну, мам.
Она положила в гроб ту самую коробку с письмами. Пусть будет рядом, там, где память не делится на доли.
После похорон Кирилл подошёл к ней:
— Наташ, я хочу тебе кое-что сказать. Мама перед смертью просила, чтобы я с тобой поделился квартирой. Сказала, что так будет правильно.
Наталья посмотрела на него спокойно.
— Спасибо. Но не нужно. Я не за квартиру приходила.
Он не понял. А она улыбнулась — впервые за много лет искренне.
Прошёл ещё год. Лето выдалось жаркое. Наталья приехала на старое кладбище, поставила цветы. На могильной плите — чёткая надпись: «Любимая мама и бабушка». Она долго стояла молча, потом тихо сказала:
— Знаешь, мам… я больше не злюсь. Всё получилось, как должно. Кирилл справляется, у него хорошая семья. А я наконец живу для себя.
Ветер тронул ветки, будто кто-то ответил.
Она вернулась домой, заварила чай, достала фото сына и улыбнулась. Впервые за долгое время ей не хотелось ни доказывать, ни вспоминать. Всё ушло, как весенний снег. Осталась только тихая благодарность за то, что она смогла отпустить.
Теперь Наталья знала: прощение — это не согласие с несправедливостью, а умение жить дальше, не оборачиваясь на тех, кто однажды не понял твоей любви.